— Я сильно сомневаюсь, знаю ли вообще, что такое любовь, — сообщила я ему на полном серьезе.
Мне вспомнилось, как Серый Медведь отозвался о том, что Эрнест, отец Сэма, считал себя не способным на такое чувство. Что ж, возможно, этому представителю племени «Проколотые носы» я тоже покажусь своеобразным мертвецом.
— А я полагаю, что знаю. Хочешь, расскажу тебе? — спросил Сэм, по-прежнему глядя мне в глаза.
Я чувствовала себя совершенно опустошенной, но согласно кивнула.
— По-моему, любовь — это когда ты осознаешь, что часть тебя проявляется в том человеке, которого ты любишь, а некая часть его проявляется в самом тебе, — сказал Сэм. — Невозможно использовать или обманывать того, кого ты действительно любишь, потому что это означает, что ты используешь или обманываешь самого себя. Разве это не логично?
— Ты хочешь сказать, — сказала я с горькой усмешкой, — что когда Вольфганг лгал мне, то на самом деле он всего лишь обманывал самого себя?
— Нет, ему вовсе не нужно было обманывать самого себя, верно? — тоже вдруг вспыхнул Сэм. — По-моему, ты забыла одну мелочь. Ты спала с ним, но тоже обманывала его.
Я просто онемела, но поняла, что его слова справедливы. У меня были интимнейшие отношения с человеком, которому я не доверяла. С человеком, с которым я никогда не была полностью откровенна — просто не хотелось. Мне пришлось проглотить горькую пилюлю, признавшись самой себе, что в глубине души я все это время понимала, что представлял из себя Вольфганг.
— Я уже давно отдал тебе часть моего сердца и часть моей души, Ариэль. Уверен, что ты знаешь это. — Сэм озорно улыбнулся и добавил: — Но пока не будут налажены кое-какие связи, я не смогу отдать тебе часть моего тела.
— Твоего… тела? — У меня застучало в голове. — Но мне показалось, ты… увлекся Бэмби.
— Я заметил, — с усмешкой сказал Сэм. — Я увидел твой взгляд, когда стоял с Беттиной у водопада, и тогда… в общем, тогда мне впервые пришло в голову, что, возможно, у нас с тобой есть реальная надежда на будущее, невзирая на существование Вольфганга. — Он взъерошил мои волосы и просто сказал: — Я люблю тебя, Умница. Наверное, всегда любил.
Признаться, я была ошеломлена. Стояла в каком-то оцепенении, не зная, что делать. Готова ли я к такому повороту?
Сэм вдруг непонятно зачем начал передвигать спальные мешки и седельные вьюки, расчищая место в центре вигвама, около нашего выложенного камнями очажка.
— Что ты делаешь? — поинтересовалась я.
— На самом деле есть только одна важная связь, — пояснил Сэм, сваливая одеяла на одну сторону. Он выпрямился и с нетерпением откинул назад длинные волосы. — Не рассчитываешь же ты, Ариэль, что я буду вечно продолжать любить того, кто все еще не умеет танцевать?
Как говорил мне Дакиан, процесс важнее результата. До начала танцевального периода мы с Сэмом прожили целый месяц в нашем семейном уединении, и я не имела даже смутного понимания того, что суть переводимых нами манускриптов, со всеми их рассказами о мировой сети, основе и утке, инь и ян, алхимических связях и таинствах Диониса, сводится к одному: к трансформации, к метаморфозе. Именно об этом и шла речь во всех этих манускриптах.
Мы танцевали целую ночь. Кроме кассетного магнитофона Сэм захватил с собой записи индейских танцев и песен, но мы танцевали под самое разное сопровождение: под цыганскую музыку и «Венгерскую рапсодию», исполняемые дядей Лафом, под любимые Джерси старинные кельтские песни, под которые, по ее словам, лихо отплясывают на любых ирландских свадьбах и праздниках, под музыку быструю и медленную, возбуждающую и завораживающую, впечатляющую и таинственную. Мы плясали босиком вокруг нашего очага, потом на темном высокогорном лугу, уже источавшем запахи первых васильков раннего лета. Порой мы касались друг друга или танцевали обнявшись, но чаще танцевали порознь, испытывая какие-то совершенно особые чарующие чувства.
Мне казалось, что в процессе нашего танцевального марафона я наконец впервые в жизни почувствовала свое собственное тело — ощутила не только подлинную внутреннюю гармонию, но какое-то таинственное единение с землей и небом. Я почувствовала, как что-то во мне умирает, распадаясь на куски и улетая в космос, превращается в новые звезды в необозримом полночном просторе, просторе, сияющем вечным светом запредельных галактик.
Мы танцевали до утра, пока угли нашего очага не начали гаснуть, потом мы продолжили танцы на лугу с цветами и видели, как первые слабые розовые лучи рассвета подкрасили синеву неба. А мы никак не могли закончить наш танец…
И вот тогда начало происходить нечто странное, нечто пугающее. И когда наступил этот момент, я вдруг замерла. Музыка еще играла, когда Сэм после очередного пируэта обернулся и увидел, что я неподвижно стою босиком среди луговых цветов.
— Почему ты остановилась? — спросил он.
— Я не знаю, — сообщила я. — Не то чтобы у меня закружилась голова или что-то в таком роде, просто… Я не понимаю, что происходит.
— Тогда потанцуй со мной, — сказал он. Наклонившись, Сэм выключил магнитофон, обнял меня, и мы медленно закружились вместе по лугу, почти порхая. Сэм лишь слегка поддерживал меня. Когда он наклонялся ко мне, его мужественное лицо с прямым носом и ямочкой на подбородке, с ресницами, бросавшими тень на щеки, казалось, принадлежало некоему могущественному ангелу-хранителю. Потом он прижался губами к моим волосам.
— Я узнал кое-что из Пандориных манускриптов, — сказал он. — В одном раннем средневековом алхимическом трактате — так называемом «Гёте» или «Магическом круге мага Соломона» — говорится, что ангелы не занимаются любовью, как люди. У них нет тел.
— А как же тогда? — спросила я.
— У них гораздо более интересный способ, — сказал Сэм. — Они смешиваются друг с другом, и на краткое время вместо двух ангелов появляется новое существо. Но ангелы, разумеется, не материальны. Они созданы из лунного света и звездной пыли.
— Ты думаешь, что мы ангелы? — с улыбкой предположила я, слегка отстранясь от него.
Сэм поцеловал меня.
— Я думаю, что нам следует смешать нашу звездную пыль, ангел, — сказал он.
Потом он увлек меня за руку на траву, и я оказалась в окружении цветов.
— Я хочу, чтобы ты делала все, что тебе хочется… или не делала ничего, — с улыбкой сказал он. — Я полностью в твоем распоряжении. Мое тело — это твой инструмент.
— Можно сыграть «El Amor Brujо»?[75] — со смехом спросила я.
— Ты можешь сыграть все, что нашепчут тебе твои виртуозные желания, — заверил он меня. — Что же они шепчут?
— Все сразу. У меня такое чувство, будто я парю над миром, — серьезно сказала я.
— Мы уже парили однажды, и нам удалось выжить, — мягко произнес Сэм, завладев моими пальцами и проведя ими по своим губам. — Мы вместе однажды вошли в тот свет, Ариэль. После того как нас нашли наши тотемы… Ты помнишь?
Я медленно кивнула. Да, я помнила.
Когда кугуар и медведи исчезли в предрассветной мгле, мы с Сэмом довольно долго еще сидели рядом на той вершине — возможно, несколько часов, — просто касаясь друг друга кончиками пальцев и не двигаясь. Когда темнота начала рассеиваться, у меня вдруг возникло тревожное ощущение какого-то внутреннего изменения, какого-то зыбкого, словно зыбучий песок, перемещения. Потом я поняла, что сама отделилась от земли и парю высоко в небе. Я словно вышла из собственного тела, однако по-прежнему имела форму и объем — точно капля, наполненная гелием и подвешенная в ночном небе.
На мгновение я перепугалась, что упаду или действительно умру, навсегда покинув землю! Но потом внезапно осознала, что я не одна в небесном просторе. Со мной рядом парил еще кто-то: Сэм. Его слова вдруг зазвучали у меня в голове, хотя, опустив глаза, я увидела нас, сидящих далеко внизу на земле! — Не смотри вниз, Ариэль, — прошептал Сэм в моем мозгу. — Смотри вверх. Давай войдем в этот свет вместе…
Странно, но мы потом никогда не разговаривали об этом, ни разу. И что еще более странно, мне никогда не казалось, что это был всего лишь сон. Скорее, это было нечто более живое, чем реальность, более реальное, чем наш трехмерный мир. Цветное кино является более реальным, чем двухмерная черно-белая фотокарточка. Но мое ощущение тогда было неизмеримо шире и глубже. Однако если бы я действительно попыталась облечь то парение в какие-то особые слова, то не знала бы даже, с чего начать.
В детстве Сэм и я, мы вместе изменились, войдя в тот свет. Сейчас мы готовы были вновь измениться. Но новое изменение, как я поняла, будет очень и очень сильно отличаться от прошлого. Этим весенним утром на лугу среди полевых цветов мы оба были готовы к объединяющему изменению.
И на сей раз я уже ничего не боялась.
Много часов спустя я лежала в объятиях Сэма и вместо чувства опустошенности испытывала радостное возбуждение, словно все мое существо вдруг наполнилось чем-то легким, шипучим и пенистым.
