Он вытащил листок с записью о Мириам, положил на пустое сиденье напротив и принялся ревностно изучать. Мириам Джойс Хайнс, примерно двадцати двух лет, гласила сделанная им запись, буквы аккуратно выведены чернилами — переписано по третьему разу. Довольно хорошенькая. Рыжая. Полноватая, среднего роста. Беременна, на втором месяце, так что уже может быть заметно. Шумливая, любит компанию. Вероятно, кричаще разодета. Короткие локоны, но волосы могут быть и длинные завитые. Небогато, но это все, что он смог собрать. Хорошо, что хоть рыжая. Интересно, он и в самом деле сделает это сегодня? Зависит от того, удастся ли ее быстро найти. Возможно, ему придется проверить длинный список всех Джойсов и Хайнсов. Вероятно, она живет у своих, решил он. Стоит разок на нее поглядеть, как он ее сразу узнает, в этом он не сомневался. Маленькая сучка! Он уже ее ненавидел. Он подумал о той минуте, когда увидит ее и узнает, и от предвкушения даже подпрыгнул на месте. Пассажиры сновали взад-вперед по проходу, но Бруно не поднимал глаз от своей бумажки.
Она ждет ребенка, произнес голос Гая. Маленькая потаскушка! Бабы, что готовы улечься со всяким, выводили его из себя, ему от них тошно было, как в свое время от отцовских любовниц, из-за которых его школьные годы были сплошным кошмаром, потому что он не мог понять, знает ли о них мама и только притворяется счастливой или совсем не знает. Он заново взвесил каждое запомнившееся ему слово из тогдашнего разговора с Гаем и почувствовал, что Гай стал ему как-то ближе. Он решил, что Гай — самый стоящий парень из всех, кого ему доводилось встречать. Он заработал право на заказ в Палм-Бич и заслуживает его получить. Бруно хотелось, чтобы именно от него Гай услышал о том, что заказ останется за ним.
Когда Бруно наконец вернул листок в карман и откинулся на спинку сиденья, удобно положив ногу на ногу и обхватив руками колено, сторонний наблюдатель сказал бы, что перед ним — респектабельный и волевой молодой человек, которого, скорее всего, ожидает прекрасное будущее. Не самого отменного здоровья, что правда, то правда, но его черты говорят о душевном равновесии и внутреннем счастье, отражение коих нечасто встретишь на лицах; у Бруно это было впервые. До сих пор его жизнь не имела четкой стези, поиски — цели, а обретения — смысла. Кризисные моменты бывали — он их любил и иногда провоцировал в отношении между знакомыми и между родителями, — но сам всегда своевременно увиливал, чтобы в них не участвовать. Этот факт, а также то, что порой он просто не мог заставить себя выказать симпатию пострадавшей стороне, даже если ею оказывалась мама, склоняло мать к мысли, что он отчасти жесток, тогда как отец и многие другие считали его бессердечным. Однако воображаемая холодность со стороны человека постороннего или отказ приятеля, которому он позвонил в одинокие сумерки и который не смог или не захотел провести с ним вечер, могли ввергнуть его в мрачную хандру. Но об этом знала только его мать От кризисных положений он увиливал еще и потому, что получал удовольствие, отказывая себе в острых ощущениях. Его так долго терзали неутоленный голод по смыслу собственной жизни и неясное желание совершить нечто такое, что наполнило бы ее смыслом, что он уже свыкся с этой тоской, как порой свыкается с ней любовь без взаимности. Он примирился с тем, что никогда не познает сладости совершенного деяния. Ему недоставало воли, чтобы попробовать целеустремленно чего-то добиться с надеждой на успех, однако всегда хватало сил дожить до следующего дня. При всем том он совсем не боялся смерти. Что смерть? Не более чем еще не испытанный риск. Если ею завершится рисковое дело, тем лучше. Он считал, что ближе всего был к ней, когда с завязанными глазами жал на газ за рулем гоночной машины на прямом участке дороги. Тогда он так и не услышал выстрела, означавшего, что пора тормозить, потому что уже валялся в кювете со сломанным бедром. Все это ему так обрыдло, что иной раз он подумывал поставить точку, покончив с собой. Ему никогда не приходило в голову, что бесстрашно играть со смертью, возможно, есть мужество, что такое смирение перед смертью роднит его с индийским брамином, что самоубийство требует от человека безнадежного хладнокровия особого рода. Оно, это хладнокровие, всегда было свойственно Бруно. Он даже немного стыдился мыслей о самоубийстве, потому что покончить с собой — это же так элементарно и скучно.
Теперь, в поезде до Меткафа, он обрел цель. Он впервые почувствовал себя таким живым, таким настоящим и похожим на всех остальных, каким не чувствовал с детства, когда ездил в Канаду с родителями, — тогда, вспомнилось ему, они тоже ехали поездом. Тогда он верил, что в Квебеке полно старых замков, по которым ему дадут полазить, но там не было ни замков, ни времени их поискать, так как его бабушка со стороны отца умирала, почему они, собственно, и приехали, и с тех пор он вообще перестал верить в любые поездки. Но в эту он верил.
В Меткафе он первым делом взялся за телефонный справочник. Посмотрел на «Хайнс», механически отметил адрес Гая и нахмурился, дойдя до конца Мириам Хайнс он не нашел, как и ожидал. Под фамилией «Джойс» значились семь адресов, которые Бруно и переписал на бумажку. Трое жили по одному адресу — Магнолия-стрит, дом 1235; в том числе миссис М. Д. Джойс. Бруно сосредоточенно провел острым кончиком языка по верхней губе. Выглядит очень соблазнительно. Возможно, ее матушку тоже звали Мириам. О многом, впрочем, ему может поведать район. Вряд ли Мириам проживает в фешенебельном районе. Он быстрым шагом направился к желтому такси, что стояло у тротуара.
Было без нескольких минут девять. Затянувшиеся сумерки на глазах превращались в ночь, и жилой квартал, застроенный хиленькими на вид деревянными домиками, был погружен во тьму, разве что здесь и там горели лампочки над парадным входом, освещая людей, сидевших на досках качелей или прямо на ступеньках крыльца.
— Стой, приехали, — сказал Бруно водителю. Угол Колледж-авеню и Магнолия-стрит, номера за тысячу. Дальше он двинулся пешком.
На тротуаре застыла маленькая девочка, уставившись на него во все глаза.
— Привет, — нервно произнес Бруно, как бы предлагая ей посторониться.
— Здрасть, — ответила девочка.
Бруно посмотрел на одно из освещенных крылечек: тучный мужчина обмахивался веером, две женщины сидят на качелях. Либо он был пьянее, чем думал, либо ему должна улыбнуться удача. Но у него возникло предчувствие, что номер 1235 не подведет. Более подходящий для Мириам район трудно было вообразить. Если он ошибется, то попытает счастья по другим адреса. Список-то в кармане. Веер в руках у мужчины напомнил ему о жаре, хотя его и без того лихорадило с самого наступления вечера. Он остановился и закурил сигарету, отметив с радостью, что руки совсем не дрожат. Полбутылки, принятые после обеда, избавили его от похмелья и привели в ровное доброе настроение. Со всех сторон доносилось стрекотание цикад. Было так тихо, что он услышал, как за два квартала водитель переключил скорости. Из-за угла вышла компания парней, у Бруно екнуло сердце: вдруг один из них окажется Гаем? Не оказался.
— Ну и м…ак ты! — произнес один из парней.
Другой в ответ:
— Ни хрена, я ей выложил, мол, не дам всякому разэдакому, который своих же ребят облапошивает…
Бруно презрительно глянул им вслед. Ну и язык, как с другой планеты. Гай говорит совсем на другом языке.
На отдельных домах Бруно не мог отыскать номер. Вдруг он не найдет 1235? Но когда он дошел до дома, номер 1235 бросился ему в глаза, обозначенный оловянными цифрами над парадным крыльцом. От одного вида этого дома у него медленно и сладко зашлось сердце. Гай, верно, частенько взбегал по этим ступенькам, подумалось ему, и уже одно это выделяло дом среди соседних. Дом был маленький, как и все остальные в квартале, вот только желтую краску снаружи явно требовалось обновить. Сбоку к дому вела подъездная дорожка, перед домом была чахлая лужайка, у тротуара присел на колесах старенький шевроле типа седан. Свет горел в двух окнах — внизу на первом этаже и в угловом на втором — в комнате Мириам, решил Бруно. Но почему он не знает наверняка?! Гай, видимо, и в самом деле рассказал ему недостаточно.
Начиная нервничать, Бруно пересек улицу и немного прошел назад. Остановился, повернулся и уставился на дом, кусая губы. На улице не было ни души, и лишь над одним крыльцом, в угловом доме, горел свет. Он не мог понять, откуда доносятся тихие звуки радио, — из дома Мириам или из соседнего, где на первом этаже горели два окна. Можно было, конечно, пройти по подъездной дорожке и взглянуть на 1235 сзади.
В соседнем доме над парадным крыльцом вспыхнула лампочка. Бруно встрепенулся. Из дома вышли мужчина и женщина, женщина села на качели, мужчина сошел на дорожку. Бруно отступил, укрывшись за коробкой гаража.
