— Нет, но насчет поводка — это хорошая идея.
Он зашагал вниз по тротуару к лестнице, не дав ей возможности что-нибудь возразить. Меган поспешила за ним, проклиная скользкие подошвы и упущенную возможность послать ему проклятие.
— Может быть, нам следует установить некоторые основные правила сейчас, — сказала она, подходя к нему. — Решить, когда вы будете цивилизованным человеком, а когда — придурком. Это вопрос пригодности, территории или чего еще? Мне бы хотелось понять это теперь, потому что, если дойдет до соревнования, кто сможет помочиться дальше или выше, хорошо бы мне быть готовой и заранее изучить вопрос, как мне лучше задрать ногу.
Он свирепо посмотрел на Меган.
— Разве вас в академии ФБР не научили, как это делать?
— Нет. Но меня научили, как утихомирить агрессивных самцов, загнав их шары до миндалин.
— А с вами, должно быть, весело на свидании…
— Вот вы-то никогда этого не узнаете.
Он распахнул одну из дверей, ведущих на ледовую арену, и придержал ее. Меган демонстративно отступила в сторону и открыла для себя другую.
— Я не жду особого отношения к себе, — сказала она, входя в фойе. — Я ожидаю равного обращения.
— Прекрасно! — Митч стянул с рук перчатки и засунул их в карман пальто. — Вы пытаетесь перепрыгнуть через мою голову, а я буду поступать с вами, как с любым другим. Еще пара таких выпадов, агент, и я ударю вас кулаком!
— Это угроза?
— Позовите полицейского, — бросил Митч через плечо. Он резко распахнул дверь и вошел в арену.
Меган бросила взгляд в небеса.
— Я это просила, да?
Оли Свэйн выполнял большую часть тяжелой работы в Арене имени Горди Кнутсона, по хорошему счету, лет пять. Он работал с трех до одиннадцати шесть дней в неделю, убирал в раздевалках, подметал мусор на трибунах, приводил в порядок лед своей машиной «Замбони» и делал любые случайные работы, требующие немедленного выполнения. Оли не было его настоящим именем, но прозвище настолько крепко прицепилось, что он уже перестал пытаться от него избавиться. Он был уверен, что чем меньше кто-нибудь знает о нем настоящем, тем лучше — к такому заключению он пришел еще в детстве. Анонимность была удобным плащом, тогда как правда, словно неоновый свет, могла привлечь нежелательное внимание к истории его несчастной жизни.
Не лезь не в свое дело, Лесли. Не гордись, Лесли. Гордость и высокомерие — грехи человека.
Наставления, которые вколачивались в него в детстве железными кулаками и острыми языками, накрепко засели у него в голове. Тайна всегда была тем, чем он, возможно, сможет гордиться. Он был маленьким и уродливым, с родимым пятном винного цвета, разлившимся почти на четверть лица. Он не имел особых талантов, да и те, что были, не интересовали никого. Его личная жизнь могла бы стать поводом для стыда или секретов, поэтому он предпочитал держать все в себе. Но она была у него всегда, несмотря на некоторые проявления опасений относительно его имени. Он не считался с ушибами и шрамами и извинялся только за свой стеклянный глаз — результат падения с дерева.
У него был острый ум, голова, предназначенная для книг и исследований, и врожденные компьютерные способности. Этот факт он также скрывал, но заботливо развивал, как яркое явление в своем мрачном существовании.
Оли не любил полицейских и вообще мужчин. Их рост, их сила, их агрессивная сексуальность — все вызывало в нем отвращение. Вероятно, именно поэтому у него не было настоящих друзей своего возраста. Наиболее близко он сошелся с мальчиками-хоккеистами и считал их своими друзьями. Он завидовал их богатству и жаждал их наивности. Они любили его, потому что он мог хорошо кататься на коньках и был неплохим акробатом. Некоторые жестоко отзывались о его внешности, но большинство приняло его, и это было лучшее, на что Оли мог бы когда-либо надеяться.
Оли стоял в углу тесного чулана, который преобразовал в своего рода офис. Он нервно вздрогнул, как от сотни червей, забравшихся под кожу, когда высокая фигура шефа полиции Холта заполнила дверной проем.
— Привет, Оли! — процедил сквозь зубы Шеф и улыбнулся. Его улыбка была фальшивой и усталой. — Как дела?
— Прекрасно, — Оли обломил слово, словно ветку, и потянул за рукав летную куртку, которую он купил в армейском магазине в Близнецах. Под ней оказался тяжелый шерстяной свитер с мокрыми подмышками. В кладовке запахло кислым и острым мужским потом.
Женщина выглянула из-за правой руки Шефа. Ярко-зеленые глаза на лице феи, гладко зачесанные назад темные волосы.
— Это агент О’Мэлли, — Холт подвинулся влево не более чем на несколько сантиметров. Женщина взглянула на него, сжала зубы и втиснулась через узкую щель между косяком и Холтом в небольшую комнату. — Агент О’Мэлли, это Оли Свэйн. Оли здесь и ночной сторож.
Оли вежливо кивнул. «Агент какой?» — задался он вопросом, но не спросил. Не лезь не в свое дело, Лесли. Хороший совет, и неважно, кто его дал. В ранние годы жизни он научился направлять свое любопытство не на людей, а на книги или просто фантазировать.
— Нам бы хотелось просто задать вам пару вопросов, мистер Свэйн, если вы в порядке, — сказала Меган и ослабила петлю шарфа, отдавая должное жаре в комнате.
Она с первого взгляда поняла сущность Оли. Он был ростом с жокея, с лицом, как у мопса, и разными глазами, которые казались слишком круглыми. Левый глаз был стеклянным и смотрел прямо перед собой, в то время как другой метался из стороны в сторону. Его взгляд, казалось, отскакивал от любой поверхности, которой касался. Стеклянный глаз имел более светлый оттенок коричневого, чем здоровый глаз, и был окольцован ярко-белым. Неестественно белый подчеркивался красной, как от ожога, кожей родимого пятна, которое стекало вниз из волос через верхнюю левую часть его лица. Его волосы были как лоскутное одеяло из коричневого и серого и топорщились на голове, как жесткая щетка. Ему, вероятно, далеко за тридцать, ближе к сорока, и ему не нравятся полицейские.
— Мы пытаемся найти Джоша Кирквуда, — сказал Митч бесстрастным тоном. — Он играет в детской команде Джона Олсена. Вы знаете его?
Оли пожал плечами.
— Конечно.
Он не добавил больше ни слова. Он не задал ни одного вопроса. Он мельком взглянул на свои руки в шерстяных полуперчатках и погладил правой рукой левую.
«Что он за тип, этот Оли? — задумался Митч. — Парень неразговорчивый, необщительный и никогда ничего не говорит, если его не спрашивают. Предпочитает одиночество. Но нет никакого закона, запрещающего это. Похоже, все, что он хочет в жизни, это сделать свою работу и потом остаться наедине с книгами».
Со своего места в дверном проеме Митч мог окинуть одним взглядом и Оли, и его комнату. Старый карточный стол с порванным зеленым сукном и забрызганный краской деревянный стул с прямой спинкой занимали почти всю каморку. На столе и под столом лежали груды устаревших учебников. Информатика, психология, английская литература — книги заполняли все свободное пространство.
— Мама Джоша опоздала, и, когда приехала забрать мальчика, он уже ушел, — продолжил Митч. — Вы не видели, он один ушел?
— Нет. — Оли набычился. — Я был занят, готовил лед для Клуба фигурного катания. — Его речь была как стенограмма, краткая до предела, достаточная, чтобы ответить, но не завязать беседу. Он сунул руки в карманы куртки и ждал… и потел еще больше.
— Вы говорили с кем-нибудь по телефону приблизительно в пять пятнадцать — пять тридцать? Вам звонили из больницы предупредить, что доктор Гаррисон задержится? — спросила Меган.
— Нет.
— А вы не знаете, кто-нибудь другой мог сделать это?
— Нет.
Меган кивнула и расстегнула застежку-молнию на парке. Кладовка располагалась по соседству с котельной, и, очевидно, тепло проникало через стены. Место походило на сауну. Митч расстегнул молнию на своей куртке тоже и накинул ее на плечи. Оли по-прежнему не вынимал руки из карманов. Он поставил правую ногу на ребро поношенной кроссовки фирмы «Найк» и повертел ею.
— А вы не заметили, Джош не возвращался в здание, когда других мальчиков увезли?
— Нет.
— У вас не было случая выйти наружу? Не заметили там никаких чужих машин?
— Нет.
Митч сжал губы и резко выдохнул.
— Сожалею, — чуть слышно пробормотал Оли. — Хотел бы я помочь. Хороший парнишка. Вы думаете, с ним что-то случилось, да?
— Например? — Меган не отрывала пристального взгляда от разных глаз Оли.
Он пожал плечами снова.
— Мир — гнилое место.
— Он, наверное, пошел домой с приятелем, — сказал Митч.
Слова прозвучали, как на заезженной пластинке, слишком часто он повторял их за последние два часа. Его пейджер свинцовым грузом висел на поясе и молчал. В глубине души Митч продолжал надеяться, что он просигналит в любую минуту, и тогда он позвонит сам и услышит новости, что Джоша нашли, когда он ел пиццу и смотрел по телевизору игру баскетболистов из «Тимбервулвз» в гостиной своего дома на другом конце города. Ожидание уничтожало его нервы, как термиты.
