Уильям Айриш - Вальс в темноту

По случаю этого непредвиденного вторжения в обитель коммерции и финансов она облачилась в лазурно-голубой кринолин, вызвавший в помещении волну шепота; кринолин, отделанный симметричными рядами миниатюрных розовых бархатных пуговиц и розовыми рюшками на шее и запястьях; крошечная шляпка из лазурно-голубого бархата накренилась на один глаз, как сползший компресс от головной боли, и держалась завязанными под подбородком ленточками, а сверху нависала малюсенькая вуаль, достающая лишь до нижних ресниц с набрызганными на нее, словно конфетти, розовыми, точками. Она семенила такими крошечными шажками, будто шла на ходулях, а корпус ее склонился вперед в «греческом поклоне», бросая вызов замыслу природы, по которому человеку надлежало держаться прямо, а при таком немыслимом наклоне — потерять равновесие и упасть.

Никогда еще по банковскому залу так быстро не распространялся переполох, перескакивавший, словно огонь пожара, от одного зарешеченного окошечка к другому по обе стороны пути ее следования. Одна пара глаз за другой отрывалась от сухих цифр и скучных счетов, чтобы проводить ее мечтательным взглядом. В те времена банковские служащие, равно как и почти все клиенты, принадлежали исключительно к мужскому полу. Правда, для нужд редких посетительниц (вдов и им подобных), которым за неимением никого, кто мог бы заниматься их денежными вопросами, приходилось самолично совершать унизительные сделки, был стыдливо, как вход в гарем, отгорожен закуток под вывеской: «Окошечко для дам». Это, по крайней мере, освобождало их от позорной необходимости стоять в одной очереди с мужчинами и подвергаться всеобщему обозрению во время получения денег. Они могли отгородиться занавеской и общаться со специально выделенным для этих целей кассиром, который всегда оказывался намного старше и обходительнее, чем другие.

Не то чтобы посещение банка накладывало на женщин несмываемое пятно позора, в отличие от салунов и определенных видов театральных представлений, где носили трико, а также почти всяких атлетических состязаний, вроде боксерских матчей или игры с мячом. Просто необходимо было отгородить их от опасности замараться о деньги, заниматься которыми все-таки считалось в основном мужской прерогативой и потому неподобающим для дам делом.

Дюран со своей обворожительной (но должным образом сопровождаемой) супругой остановился перед усатым управляющим, и тот распахнул им навстречу дверцу в деревянной перегородке.

— Разреши мне представить тебе мистера Симмса, дорогая, — произнес Дюран. — Мой добрый друг.

Мистер Симмс ответил с галантным поклоном:

— Я уже склонен в этом сомневаться. Что же вы меня раньше не представили?

Она обратила на него лучезарный взгляд, в котором, разумеется, не было оскорбительного для Дюрана флирта, но лишь нечто вроде манящей игривости.

— Я удивлена, — сказала она, ничего больше не добавив, чтобы выделить последовавшие за этим слова.

— Как так? — с сомнением в голосе спросил Симмс.

Вместо того чтобы высказать комплимент непосредственно адресату, она обратилась к Дюрану:

— Я до сих пор думала, что все банковские управляющие — старые и неприглядные.

Пуговицы жилета мистера Симмса никогда не подвергались подобному напряжению, даже после воскресных обедов.

Затем она добавила, оглядываясь вокруг себя с неподдельным интересом:

— Я никогда раньше не была в банке. Какой великолепный мраморный пол.

— Мы им очень гордимся, — признался мистер Симмс.

Они вошли в кабинет и сели. Мистер Симмс лично подал ей стул.

Они еще какое-то время вели исключительно светскую беседу, а дела вежливо скрылись за кулисами сцены дружеского общения, несмотря на то, что участвовали в ней одни мужчины. (Разумеется, одинакового социального положения.) Сразу брать быка за рога, без предварительного любезного вступления считалось дурным тоном. Год от года такое вступление делалось все короче.

Наконец Дюран заметил:

— Ну что же, мы не должны отнимать у мистера Симмса столько времени, он — человек занятой.

Они подошли к цели этого посещения.

— Чем я могу быть вам полезен? — осведомился мистер Симмс.

— Я бы хотел устроить так, — начал Дюран, — чтобы моя супруга наряду со мной имела полный доступ к моему счету.

— Да, вы знаете, — проговорила она, поднимая руки в знак своей непричастности. — Он так настаивает…

— Это очень просто, — объяснил Симмс. — Мы просто изменим счет с единоличного, каковым он является сейчас, на совместный, принадлежащий двум владельцам. — Он порылся в бумагах на своем столе и отыскал две нужные ему. — А для этого мне придется лишь попросить вас, чтобы вы соблаговолили поставить здесь свои подписи. Вашу — на доверенности. А вашу, моя дорогая, на этом чистом бланке, просто как образец, который бы мы знали и к которому относились бы с должным почтением.

Дюран, склонившись над столом, уже расписывался.

Симмс подтянул к себе еще какую-то бумажку и спросил:

— Вы желаете проделать эту операцию в отношении обоих счетов — и текущего, и сберегательного — или только одного?

— Пусть будут оба, давайте сразу с этим разделаемся, раз уж мы сюда пришли, — без колебаний ответил Дюран. Раз уж делать подарок, то не скупиться, и любой другой ответ, как казалось ему, был бы неприличным.

— Лу, — попыталась возразить она, но он жестом приказал ей молчать.

Симмс уже предупредительно протягивал ей вынутое из чернильницы перо. Она нерешительно повертела его в руках, чтобы хоть немного замедлить процедуру.

— Как мне расписаться? Своим именем или…

— Наверное, лучше всего будет поставить фамилию вашего мужа. Миссис Луи Дюран. И каждый раз, когда вы будете выписывать чек, вам следует в точности повторять вашу подпись.

— Постараюсь, — покорно кивнула она.

Он заботливо промокнул за нее бумагу.

— И все? — изумленно спросила она.

— Вы сделали все, что требуется, моя дорогая.

— Ах, как все просто оказалось. — Она облегченно подняла голову, словно ребенок, дрожавший перед визитом к зубному врачу и обнаруживший, что это совсем не больно.

Двое мужчин, при виде такой неопытности, обменялись снисходительными взглядами мужского превосходства. Когда женщины себя так вели, это льстило их тщеславию.

Симмс проводил их до двери своего кабинета, сопроводив прощание такой же порцией формальностей, какая приправляла их встречу.

И снова в деловой атмосфере банковского зала поднялась суматоха, равной которой здесь никогда не случалось. За исключением той, которая сопровождала ее появление. И снова телячьи глаза оторвавшихся от работы клерков, кассиров и бухгалтеров проводили ее тоскливыми мечтательными взглядами, а в воздухе навис унылый романтический вздох. Словно разноцветная радуга, озарив мрачную трясину, растаяла в воздухе. Но след от этого краткого мгновения надолго остался в сердцах.

— Как он мил, правда? — доверительно обратилась она к Дюрану.

— Недурен, — по-мужски сдержанно согласился он.

— Можно мне пригласить его на обед? — почтительно осведомилась она.

Он, повернувшись, крикнул:

— Миссис Дюран желает, чтобы вы как-нибудь отобедали с нами, Я пришлю вам приглашение.

Симмс с нескрываемым удовольствием отвесил им вслед изысканный поклон.

После того как они вышли на улицу, он с минуту продолжал стоять на месте, поглаживая свои усы и завидуя Дюрану, которому достался в жены такой образец совершенства.

Когда он вернулся к себе в контору с обеда, письмо лежало у него на столе. Оно пришло с опозданием, вероятно, задержалось в дороге, поскольку вся остальная почта за тот день уже поджидала его появления в девять утра.

Теперь было уже почти три часа. В те времена типичный новоорлеанский бизнесмен не перехватывал в обеденный перерыв что-то на ходу, торопясь обратно в контору. Это был час соответствующим образом обставленного приятного времяпрепровождения. Он отправлялся в свой любимый ресторан. Неторопливо усаживался за стол. Выбирал еду тщательно и придирчиво. Приветствовал друзей и знакомых, которые зачастую подсаживались к нему. Обсуждались дела, иногда даже заключались сделки. Он смаковал свой кофе, сигару, бренди. Наконец, хорошо отдохнувший, восстановивший силы, готовый ко второй половине дневных свершений, он неспешной походкой возвращался в контору. Вся процедура занимала не менее двух-трех часов.

Таким образом, день уже близился к вечеру, когда, вернувшись к своему рабочему месту, он обнаружил на подставке с промокательной бумагой это письмо.

Дважды он брался распечатать его, и дважды его прерывали. Наконец он приготовился посвятить письму целую минуту своего внимания.