Дав себе молчаливое обещание заняться собой, как только будет доведена до конца «Сара-9», Энсон поправил стетоскоп и снова осмотрел девочку. Ребенок протянет еще день, максимум два, если не произойдет какого-нибудь божественного вмешательства — три. Божественное вмешательство. Слова точно выражали суть дела. Энсон не признавал могущества Господа, но полностью доверял силе препарата «Сара-9», названного в честь единственной дочери, и надеялся, что когда-нибудь она поймет сделанный им выбор. Даже Мариэль, которая не значилась в протоколах клинических испытаний, могло бы спасти новое лекарство.
Но сделать это было трудно.
Элизабет Сен-Пьер, контролировавшая финансирование Уайтстоунского центра здоровья Африки была ответственной и за клиническое испытание лекарства. Она строго запретила выборочное применение «Сары-9», пока специалисты в Лондоне не закончат исследования. Запрет на использование лекарства выглядел, на первый взгляд, необоснованным, но Энсон знал, что эту проблему создал он сам.
Пока он держит под своим полным контролем его производство, «Сара-9» будет существовать в очень малых количествах и стоить очень дорого. При мысли о том, чтобы украсть собственное лекарство, сердце Энсона заколотилось. Он делал для девочки все возможное, но болезнь оказалась слишком запущена. Необходимо было усилить циркуляцию крови в области воспаления, чтобы доставить туда больше кислорода и больше антибиотиков. «Сара-9» — именно такое средство. «Может, удастся заключить с Элизабет что-то вроде сделки», — думал он, его секретные тетради с записями и клеточные культуры обменять на дозу «Сары-9», достаточную для девочки.
Нет, решил он. Его могут считать неразумным или даже параноиком, но он просто не готов передать свои исследования в «Уайтстоун». В данный момент будет лучше попросить прощения, чем разрешения.
Исследовательский комплекс, построенный из бамбука и шлакобетонных блоков, состоял из нескольких лабораторий и жилых помещений и находился всего в пятидесяти ярдах от больницы. Он был отлично оборудован — с современными инкубаторами, двумя масс-спектрометрами и даже электронным микроскопом. Культуры дрожжей и тканей хранились в холодильниках, для обеспечения работы которых имелся целый блок мощных генераторов, автоматически включающихся при прекращении подачи электричества из Яунде — линия тянулась меж высоких деревьев вдоль реки Санагра.
Стараясь скрыть слабость и неуверенную походку, Энсон присоединился к Клодин и другой медсестре из ночной смены, которые раздавали пациентам лекарства. Кроме Энсона и Сен-Пьер в больнице работали еще два врача из Яунде и два ординатора. Они поочередно несли ночное дежурство, но Клодин и другие сестры были достаточно опытными и могли справиться с большинством проблем.
— Ну как наши подопечные, Клодин? — спросил он, осторожно опершись о стену.
Сестра сообщила ему последние наблюдения.
— Вам уже лучше? — спросила она.
— Намного, спасибо. Я схожу домой, помоюсь и переоденусь, а потом вернусь.
— Вы бы поспали, доктор.
— Потом, попозже, когда придут остальные. Сейчас, хотите верьте, хотите нет, у меня сна ни в одном глазу.
— Мы беспокоимся о вас, доктор.
— Спасибо, я ценю это, Клодин. Вы мне тоже нужны. Проследите тут за всеми, а я скоро вернусь.
Энсон еще раз посмотрел на девочку, убедился, что ее состояние стабильно, и вышел. За дверью его ждал охранник в форме.
— Доброе утро, Жак!
— Доброе утро, доктор! Трудная ночь выдалась?
— Ребенок тяжелый. Слушай, Жак, если хочешь, можешь остаться, я только дойду до квартиры, чтобы помыться и переодеться.
— Сэр!..
— Да знаю я, знаю!
Ночные переходы без сопровождения были запрещены. Там, где есть бедность, преступность неизбежна. Основная задача охраны, состоявшей из бывших военных, была защищать специалистов от похищения и любых форм промышленного шпионажа. Коммерческий потенциал формул и записей, хранившихся в массивном сейфе Энсона, был буквально бесценным.
Вымощенная камнями дорожка от больницы до исследовательского комплекса слабо освещалась низкими светильниками. Она тянулась среди густой травы до бамбукового вестибюля, от которого отходили пять галерей — в трех из них находились лабораторные помещения, а в двух других — квартиры сотрудников. У дверей вестибюля стоял еще один охранник — ростом выше шести футов, широкоплечий, очень внушительного вида, одетый в накрахмаленную форму цвета хаки.
— Доброе утро, доктор, — официальным тоном сказал он. — Доброе утро, Жак!
— Привет, Франсис, — первый охранник коротко кивнул. — Доктор хочет помыться и переодеться, а потом снова вернуться в больницу.
— Я понял. Спасибо, Жак, я здесь справлюсь.
Первый охранник на секунду задумался, очевидно пытаясь припомнить, есть ли в инструкции положение о передаче персонала больницы от одного охранника другому. Не вспомнив, он пожал плечами, кивнул обоим и пошел по тропинке назад. Прежде чем Энсон заговорил, Франсис
Нгале слегка кивнул в сторону камеры, установленной в защитном корпусе на середине ствола пальмы и направленной на вход. В этом напоминании не было необходимости. Энсон хорошо знал об электронной системе охраны комплекса. Эту систему установили специалисты из «Уайтстоуна», когда подписали соглашение с фондом.
В сопровождении Нгале доктор направился по коридору к своей квартире. На полпути, в том месте, которое не просматривалось камерами, они остановились.
—Простите мое замечание, доктор, — сказал Нгале, — но мне кажется, что вы дышите с трудом.
—Да, недавно был приступ, но сейчас уже лучше. Пришлось бороться за жизнь маленькой девочки.
—С вами никто не может сравниться, доктор.
—Спасибо, друг мой. Мне повезло, что сегодня дежуришь именно ты. Мне нужно взять лекарство.
—Для девочки?
—Да. Ты знаешь, что правила это запрещают?
—Конечно!
—И ты согласен рискнуть и помочь мне?
—Не спрашивайте об этом, доктор!
Как почти весь обслуживающий персонал Уайтсто- унского фонда здоровья Африки, охрана подчинялась Элизабет Сен-Пьер. И хотя они с Энсоном по-прежнему работали в тесном контакте, бывали моменты, когда ей приходилось напоминать ему о том, что, согласно подписанному соглашению, Уайтстоунский фонд оплачивает счета и этот же Фонд устанавливает правила.
Доктор Сен-Пьер наняла на работу Нгале, но она не знала о том, что однажды Энсон спас жизнь его отцу, вылечив от практически безнадежного менингита. Из всех охранников Нгале был единственным, кому Энсон полностью доверял.
Быстро приняв душ и переодевшись, Энсон снова встретил Нгале в коридоре. Первые лучи солнца начинали пробиваться сквозь ночной мрак. Двигаясь рядом, доктор и охранник прошли вестибюль и направились в лабораторное крыло комплекса, туда, где находились два хранилища, защищенные бетонными стенами толщиной в четыре фута. Время рассчитали наилучшим образом: охранник, дежуривший у видеомониторов, должен был быть полусонным, и его можно было легко отвлечь. Энсон посмотрел на свои часы.
— Пять ноль две, — сказал он.
— Пять ноль две, — согласился Нгале.
— Мне потребуется три минуты, не больше. Начнем в пять ноль семь.
— Три минуты. Я их обеспечу. Сейчас дежурит мой приятель Жозеф Джемба. Он страсть как любит поговорить о футболе, о «Непобедимых львах Камеруна».
— Команда в этом сезоне опять хороша, да?
— Парни должны делать все, что в их силах, доктор.
— И мы тоже, Франсис, — прошептал Энсон, показывая на часы и кивая в сторону помещения охраны. — Мы тоже.
Доступ к хранилищам, где хранились тетради Энсона и другие исследовательские материалы, открылся с помощью клавиатуры. Комбинация правого была известная только ему и адвокату в Яунде. В случае внезапной смерти доктора содержимое хранилища должно было быть передано Элизабет Сен-Пьер вместе с информацией о том, как расшифровать записи.
Другое хранилище — слева — представляло собой холодильник с пробирками «Сары-9». Каждая была снабжена этикеткой с номером и записана в каталог. Казалось странным и нелогичным, что Энсону приходилось красть лекарство, которое он сам разработал, но процесс его синтеза из бактериальных культур и дрожжей являлся очень сложным и чрезвычайно медленным, и пока Уайтстоун- ский фонд не получил разрешения Энсона на массовое производство, лекарства было мало.
Доктор стоял в тамбуре перед входом. Когда часы показали ровно пять ноль семь, он подошел к хранилищу. Всего в тридцати футах от него, в помещении охраны, на стене висели двадцать четыре монитора — три ряда по восемь экранов. В этот момент, надеялся Энсон, Франсис должен сделать так, чтобы Жозеф Джемба смотрела куда-нибудь в другую сторону, а не на экраны.
