Мур остановил Уоррена в тоннеле.
– Я слышал, что ты перехватил у меня дело о предумышленном убийстве в суде Лу Паркер. Нужна тебе там какая-нибудь помощь?
– Пока нет, Майрон.
– Кто обвинитель?
– Нэнси Гудпастер.
– Отделай ее хорошенько, – сказал Мур. – Не давай ей ничего. Она всего лишь обыкновенная и глупая черномазая техасская девка.
Уоррен нахмурился, но решил не связываться.
– А что Скут делает в сто восемьдесят первом, Майрон?
– Дело о вождении в нетрезвом состоянии. Былое могущество рухнуло.
– Я сомневаюсь в этом. Должно быть, хороший гонорар.
Продолжив свой путь к зданию суда и думая о Гекторе Куинтане, Уоррен чувствовал колющую боль под лопаткой. Да нечего тут ломать голову. Это безнадежный случай. Судья сказала предельно ясно: “Не отнимайте у меня времени попусту… Я ожидаю, что вы уладите дело до суда, вне зависимости от того, что вы при этом выиграете”. Этот несчастный мексиканец задал мне тяжелую работу, думал Уоррен. И все-таки парень мне нравится. Я не хочу, чтобы он умер.
Неожиданно ему пришло в голову, что, в сущности, Гектор Куинтана никогда и не спрашивал о том, что произошло бы, если бы он сам пожелал признать свою вину.
Уоррен тогда мог бы сказать:
“Я могу организовать предварительную договоренность сторон, Гектор. Предположение, что убийство совершено с целью ограбления, – это именно то, что превращает его в предумышленное убийство. Обвинитель – женщина вовсе не жестокая, поверь мне, есть и похуже. Если бы ты решился признать свою вину, я мог бы попытаться уговорить ее изменить обвинение в предумышленном убийстве на обвинение в простом, непреднамеренном убийстве. Она, скорее всего, пойдет на это, – она знает, что судья не любит, когда суд связывает себя длительным процессом. Тебе может повезти, и ты получишь всего пять лет условно вдобавок к сроку тюремного заключения. Обвинитель дает свою рекомендацию суду и судья соглашается с этим. Такова наша система, таковы принципы ее работы. Я буду добиваться тридцати лет. Исправительные колонии переполнены, мест не хватает. Ты мог бы оказаться на свободе уже через пятнадцать лет”.
Если бы Куинтана согласился, то это стало бы маленькой удачей для всех. Уоррен попал бы в милость к судье Лу Паркер. Слух об этом разойдется. Небольшой старт, но все-таки уже старт. И Куинтана мог бы остаться живым и однажды вновь встретиться со своей Франциской.
Но если Уоррен передаст дело на рассмотрение суда присяжных и они приговорят его подзащитного к смерти – что скорее всего и произойдет, – то Уоррен окажется в положении, которое будет еще хуже, чем то, с чего он начал. Люди будут говорить, что он пожертвовал жизнью обвиняемого ради возможности покрасоваться перед публикой. Нелегко будет жить с таким бременем. В делах о предумышленном убийстве с вескими доказательствами вины подсудимого адвокат отвечает за то, чтобы его клиент вышел живым.
И к тому же я не могу довести дело до суда, подумал он, дойдя до слабо освещенного конца тоннеля и помедлив перед входом в здание. Это условие моего договора с Лу Паркер.
Уоррен поднялся на лифте на третий этаж, в 181-й суд, миновал барьер, отделявший судей от публики, и втиснулся на переднюю скамью, предназначенную для юристов. Вновь, ввиду участия в процессе Скута Шепарда, зал заседаний был полон.
Подсудимый, тридцатипятилетний вице-президент банка с закрученными кверху усами, выглядевший веселым, но немного обеспокоенным, сидел рядом со Скутом за столом защиты. Уоррен оказался прав: ожидался хороший гонорар.
Скут был в середине перекрестного допроса молодого полицейского, стоявшего с встревоженным выражением лица. Вице-президента однажды ночью заставили съехать на обочину, потому что его автомобиль, мчавшийся по автостраде, то и дело меняя скорость, мотался на шоссе из стороны в сторону. Полицейский офицер попросил водителя прочитать наизусть алфавит, и банкир не сумел сделать этого достаточно уверенно.
Скут поинтересовался у полицейского, сможет ли тот сам прочитать алфавит наизусть.
– Да, смогу.
– Простите, а не могли бы вы сделать это для наших присяжных заседателей? Не возражаете, если я подойду поближе к свидетелю, ваша честь? Я с детства немного туговат на ухо, а мне хотелось бы быть уверенным, что я расслышал все буквы до единой.
В присутствии адвоката, стоявшего всего лишь в нескольких футах от него и пристально смотревшего ему в рот, молодой полицейский попытал судьбу:
– Эй-би-си-ди-и-эф-джи-эйч-ай-джей-кей-эль-эн … ах … эм-эн-оу-кью…
Естественно, он покраснел.
– Нет, подождите минутку, я начну сначала.
– Должно быть, вы пьяны, – сказал Скут.
Офицер неловко засмеялся.
– Нет, сэр, я не пьян, я просто немного растерялся.
– А почему же вам не пришло в голову тогда, ночью пятого марта, что мой клиент тоже мог быть немного растерян?
Офицер храбро заявил:
– Я не растерян, я нервничаю. Потому что вы стоите очень близко ко мне, сэр.
– А разве вы не стояли так же близко к моему клиенту ночью пятого марта? И не так ли вы нервничаете сейчас, как, может быть, нервничал кто-то другой, который в час ночи был остановлен двумя офицерами хьюстонской полиции, обвинившими его в том, что он пьян, хотя он точно знал, что это неправда?
Полицейский возразил:
– У вашего клиента не было оснований нервничать, а у меня есть.
– Какие же? Ведь вас-то никто не собирается отправлять в тюрьму.
– Но вы знаменитый адвокат, и я не хочу, чтобы люди думали, что вы можете сделать из меня обезьяну. А алфавит я знаю.
Судья засмеялся. Засмеялись и присяжные. Даже обвинитель ухмыльнулся.
– Я не сомневаюсь в том, что вы знаете алфавит. Вы умный человек. У меня больше нет вопросов к свидетелю, – сказал Скут.
Судья объявил двухчасовой обеденный перерыв. Скут сразу же подошел к Уоррену, крепко пожал ему руку и сказал:
– Давай забежим ко мне в офис. Я попрошу Бренду сходить за сэндвичами. Эти проклятые рестораны вокруг так охлаждают воздух кондиционерами, что у меня сосульки на мозгах вырастают.
Но через пять минут, когда они добрались до офиса Скута, располагавшегося на шестнадцатом этаже здания Республиканского банка, Уоррен сказал:
– Ей богу, Скут, да здесь градусов на пять холоднее, чем в моем морозильнике!
– Я одолжу тебе плед, у меня их целая куча.
Когда они проходили по длинному, покрытому ковровой дорожкой коридору, Скут весело поздоровался с одним из своих клерков. В кабинете он открыл маленький холодильник, стоявший позади письменного стола, и из уже начатой упаковки достал две баночки пива “Лоун стар”. На столе красного дерева не было ничего, кроме желтого адвокатского блокнота, коробки с карандашами да нескольких сложенных в стопку томов из серии “Ошибки в уголовных делах Техаса”. Бренда была отправлена в закусочную за еще одной упаковкой пива и сэндвичами с индюшатиной. Скут прикурил сигарету, открыл банку с пивом и, вздохнув, рухнул в свое кожаное кресло.
Скуту, как догадался Уоррен, просто хотелось выпить и не на публике. Старая история.
Шестой ребенок в семье старьевщика-отца и алкоголички-матери, Скут (урожденный Джозеф Говард Шепард) вырос в рабочем предместье Хьюстона. Дитя улицы, гуляка, он, учась в колледже, зарабатывал на жизнь сбором ставок в нелегальной лотерее – свое прозвище он как раз и получил за скорость передвижения[19], – а затем окончил школу юристов при Хьюстонском университете. За несколько лет до смерти Джина-Максимума Уоррен как-то спросил отца:
– В чем секрет Скута, тот секрет, которого он никогда не выдаст?
– А это вовсе и не секрет, – ответил судья Блакборн. – Просто он зарабатывает на этом лучше, чем большинство людей. Адвокатство – это спектакль, жульническая игра. Положим, его случай заслуживает определенного уважения: если адвокат умеет понравиться суду присяжных и затем заставляет заседателей поверить ему больше, чем тому сукину сыну, который против него выступает, он может спокойно вздохнуть после успешных трудов. Помимо этого, Скут отлично подготовлен. И он способен оценить свидетеля, послушав его всего пять минут. Он уже знает, чем того можно усыпить и как довести до такого бешенства, чтобы он стал плеваться кровью. Люди по большей части лгут, оказавшись на свидетельском месте, потому что величайшая из человеческих иллюзий – это наша уверенность, будто мы можем вспомнить все абсолютно точно. Но если Скут решит, что человек в сущности говорит правду, то он может найти способ заставить его усомниться в том, во что тот верит… иногда даже в том, что тот действительно видел. Однажды в моем суде при слушании дела об изнасиловании Скут в течение целой недели держал бедную женщину под допросом. Когда суд закончился, она была совершенно измотана. Это была самая мастерская работа из всех, какие я когда-либо видел, потому что эта женщина описывала преступление с точностью до минут. И по сей день я убежден, что она говорила правду.
