Нужный им офис оказался совсем рядом. Алексей с чемоданами остался ждать, а Галина Михайловна постучала и вошла в офис. Это было совсем небольшое помещение, в котором стояло два стола и большой конторский шкаф. За одним столом сидела женщина лет сорока, за другим — совсем молодой смуглый парень. Богатова поздоровалась и обратилась к женщине:
— Извините, вы говорите по-английски?
— Да. Что вы хотите?
— Очень хорошо. Я хотя и говорю на французском, но плохо. Неделю назад тут с нашим пассажиром случилось несчастье, он умер в самолете. Его родственница дала мне доверенность на получение чемодана, который был в багаже. Могу я получить этот чемодан?
Таможенница прочитала текст доверенности и паспорт Богатовой. Потом вынула из стола большой журнал и нашла нужную запись. Что-то переписав из доверенности в журнал, она сняла копию паспорта.
— Все в порядке, — сказала она Богатовой. — Вы получили свой багаж?
— Да, конечно. Мой чемодан здесь, в коридоре.
— Этот чемодан на складе. Через пять-семь минут я вам его доставлю.
Довольно скоро она появилась в том же тоннеле, везя на тележке чемодан, и протянула Богатовой папку с пришпиленной к ней бумагой:
— Распишитесь здесь, пожалуйста.
Оставив чемодан на тележке, женщина что-то сказала Галине Михайловне, улыбнулась и ушла.
Сумбат ждал в толпе встречающих с листом бумаги, на котором было написано «Госпожа Богатова». Галина Михайловна подошла к нему, поздоровалась и представила Алексея. Сумбат ей не понравился. Грузный, одетый в дешевую голубую тенниску, из-под которой везде — и на руках, и на шее — прорывалась обильная курчавая растительность. Какие-то потертые, старые джинсы. Хмурый, насупленный, как будто нехотя бросающий слова, он разительно контрастировал с легким, элегантным и приятным Алексеем. Правда, Галина Михайловна тут же вспомнила, что предмет их встречи не должен был располагать к веселью, так что немногословность и мрачность Сумбата могли быть вполне-объяснимыми.
Когда она попросила его довезти Алексея до гостиницы, Сумбат только пожал плечами, бросил не слишком дружелюбный взгляд на ее элегантного спутника и сухо сказал:
— Как вам будет угодно, Галина Михайловна. Пожалуйста.
В машине Галина Михайловна и Алексей расположились на заднем сиденье. Несколько минут они ехали в полном молчании. Когда живописная суета около аэропорта осталась позади и машина выехала на шоссе, Сумбат обернулся к Галине Михайловне:
— Поедем другой дорогой, Галина Михайловна. Не той, что обычно ездят в город. Я хочу показать вам вид на озеро. Это место мало кто знает. Очень красиво. Не пожалеете.
— Спасибо, — улыбнулась Богатова и подумала, что часто так бывает — хорошие люди выглядят неприветливыми. Вот Сумбат — такой с виду сумрачный, а ведь подумал же. Хочет сделать ей приятное.
Минут пятнадцать они ехали по широкой автостраде, минуя спальные пригороды Женевы с яркими магазинчиками, новостройки. Потом повернули на какое-то узкое шоссе, ведущее вверх.
Здесь с одной стороны нависал густо заросший могучими деревьями и кустарником склон, с другой — открывавшаяся постепенно долина, уходящая к озеру. Вдоль шоссе сплошной чередой расположились скрытые за заборами и воротами разные дома и виллы — от убогих и кажущихся совсем нежилыми до роскошных. Вверх и вниз по склону в буйной зелени тоже проглядывали крыши и белые стены домов.
Наконец шоссе вывело на довольно большую площадку. Дорога здесь круто поворачивала вдоль по склону. Два громадных дерева, нависавшие над площадкой, делали это место чем-то похожим на сцену, с двух сторон обрамленную гигантскими раскрытыми зелеными занавесями. А декорацией была лежащая внизу Женева.
— Вот отсюда вид на Женеву, — остановив машину, сказал Сумбат. — Вы посмотрите, а я сейчас задний скат подкачаю. Это буквально пару минут.
Здесь было совсем тихо. На площадку со стороны склона выходила только высокая стена какого-то владения. По пустынной дороге, забросанной пожухшими листьями и почерневшими влажными ветками, ездили, видимо, нечасто.
Прямо из стены, из отделанного старым камнем источника тихо лилась прозрачная вода. В воздухе чувствовался запах цветов.
— Жалко только, сейчас воздух не такой прозрачный, — сказал Сумбат, выходя из машины. — Парит после дождей. А то горы хорошо были бы видны.
— А Монблан тоже бывает виден отсюда? — спросила Богатова, подходя к краю дороги.
— Наверное, — пожал плечами Сумбат. — Я здесь только в третий раз.
Он стоял у машины, открывая багажник. Алексей был рядом с ним, видимо, собираясь помочь.
Далеко внизу лежал ухоженный, красивый мирный город. Сквозь легкую дымку просматривалось голубое озеро, терявшееся вдали. А еще дальше — нечеткие в тумане очертания гор, окружавших долину со всех сторон. Видна была и белая лента фонтана.
Галина Михайловна некоторое время стояла молча, наслаждаясь этим великолепным видом. Она чувствовала себя зрителем какого-то совершенно невероятного, грандиозного театра. И этот театр давал представление ей, только ей одной. Ей было очень хорошо. Может быть, так хорошо, как никогда в жизни.
— Здорово, как красиво! — в восторге сказала она, оборачиваясь.
И тут тысячи ослепительных искр вдруг взорвались в ее голове, и, даже не успев почувствовать боли, она стала оседать на землю.
Удар был не слишком сильным, но очень резким. Алексей ударил ее сбоку монтировкой, обернутой грязным полотенцем. Удар пришелся точно в основание черепа. Оба они, Алексей и Сумбат, уже успели надеть перчатки и, подхватив падающую Богатову, положили ее на землю.
Положив полотенце на землю, Алексей подошел к люку в бетонном тротуаре. Монтировкой он подцепил край люка и приоткрыл его.
— Давай, что стоишь? — со злостью сказал он стоявшему неподвижно Сумбату. — Помогай!
Сумбат нехотя подошел, и они вместе с Алексеем подняли тяжёлую литую крышку и откатили её в сторону.
Потом они подошли к лежавшей ничком Богатовой. Алексей наклонился и проверил карманы её костюма, быстро ощупав её всю, извлёк из лифчика пачку долларов и сунул их себе в карман.
— Вот бабы, мозги куриные. Думают, сюда не полезут! Ладно, с паршивой овцы… Ну, всё. Вроде чисто, нет ничего. Давай, берём её. Тяжёлая, чёрт.
Они подтащили её к открытому люку и положили так, что голова свесилась вниз. Рыжеватые волосы Галины Михайловны закрыли лицо, и на затылке хорошо была видна ссадина от удара. Алексей поднял лежавшую рядом монтировку, обмотал полотенцем рукоятку и сильно ударил ее по голове. Кость хрустнула, и кровь полилась, заливая голову. Как будто разъярившись при виде этой крови, Алексей с искаженным гримасой лицом ударил еще раз, потом еще. Из проломленной головы кровь полилась широкой пульсирующей струёй по слипшимся волосам.
Сумбат резко отвернулся. Потом, отойдя к машине, достал из багажника пластиковый пакет. Вернувшись к люку, он, все так же молча, раскрыл пакет и показал подбородком Алексею. Тот положил в пакет монтировку и полотенце. Приподняв тело за ноги, они сдвинули его к отверстию люка. Еще рывок, и тело сползло в отверстие, а потом глухо ударилось внизу. Одна изящная лакированная туфля соскочила с ноги и осталась лежать рядом с люком. Сумбат поднял ее, на секунду подержал ее в руке и бросил вниз. Потом он посмотрел на Алексея, сильно побледневшее лицо которого нервно подергивалось.
— Всё, — сказал Алексей И попытался усмехнуться, но вместо усмешки получилась гримаса. — Приказ есть приказ. Наше дело — выполнять.
Сумбат, глядя исподлобья, сглотнул. Лицо его потемнело ещё больше.
— Что говорить? — сказал он. — Давай, Красавец, кончаем.
Они приподняли лежавшую рядом крышку и подкатили её к отверстию.
— Опускай, — скомандовал Сумбат.
Не мешкая, оба сели в машину, и через несколько секунд она бесшумно скрылась за поворотом.
А на площадке с красивым видом всё дышало покоем. Во влажном после прошедших дождей воздухе растекался аромат цветущих повсюду кустарников. И далеко внизу сквозь дымку видны были голубое озеро и взметнувшаяся над ним белая струя знаменитого фонтана.
Николай Друзин, известный также как Круглый, не любил встречаться с Хозяином. Он отдавал должное его уму, его восхищала способность Хозяина спланировать и осуществить сложнейшую операцию, его интуиция. Но вот общаться с Хозяином — это каждый раз было испытанием. Друзину не нравилось все: и манера разговора, презрительная и снисходительная, и эта откровенная подозрительность, и нелепые шутки. И еще эта привычка во время разговора надолго задумываться, как будто забывая о собеседнике.
Но больше всего Друзину не нравилось кресло. Сидеть в нем прямо было очень трудно. Надо было все время напрягаться, чтобы не завалиться в его мягкую глубину. Он переменил позу, не сводя глаз с Хозяина, который уже несколько минут сидел молча, уставившись невидящими глазами куда-то выше Друзина. Хозяин был явно не в лучшем настроении.
