Петрониус покачал головой и снова повернулся к товарищу:
— Какая наглость! Я думал, доминиканцы не читают проповедей.
Питер закатил глаза и крепче вцепился в рукав товарища:
— Послушай, пожалуйста! «Братья лебедя» — очень почтенное и достойное общество!
Тут снова раздался громовой голос доминиканца. Его глотка-труба провозгласила волю Господа. Монах шепелявил. С шипением змеи, которая, казалось, опутывает всех присутствующих, он обрушился на обжор и развратников тоном, не терпящим возражений:
— …и сытые, у которых все есть и которые наслаждаются жизнью, должны бояться адского пламени, так как они хотят сохранить все для себя. Их ждет вечный огонь, сжигающий не только плоть. Дьявол и его душа и души тех, кого он увлекает своими когтями в это пламя, потому черны, что огонь этот прожигает все в человеке до бессмертной души, плавит ее и варит, пока она не превратится в дым, подобно маслу на сковороде.
Питер снова потянул Петрониуса за рукав.
— А теперь ты наконец послушаешь меня! Братство — только вершина, красивый фасад. За ним скрывается другое…
Петрониус сразу забыл про монаха.
— Что же не так с этим братством?
Питер схватил его за руку и приложил палец к губам. Упорный монах продолжал шипеть:
— Если он перечит и топчет законы любви к ближнему и к Господу Богу и если при этом верит, что заслужит милосердие церкви и будет принят в ее лоно, как она принимает нас, то он ошибается и его настигнет гнев Божий.
Питер почти лег на стол, чтобы говорить Петрониусу в самое ухо. В этот момент к столу подошла Зита. Она принесла пиво для Питера. Было видно, что девушку злит проповедь монаха. Заказов стало меньше, многие покидали трактир.
Петрониус поднял кружку и предложил Питеру составить ему компанию. Они сделали по большому глотку, поставили кружки и продолжили разговор. Петрониус наклонился к Питеру, чтобы узнать, что еще тот может рассказать о братстве.
— Оно… оно лишь видимая часть.
Питер смотрел на него с невыразимым ужасом. Петрониус оторопел.
— …его поразит молния, и тот, кто думает, что может отвернуться от лика церкви и не воздать ей должное… — кричал монах.
В это мгновение Питер сполз со стула, ударился подбородком о стол и упал, закатив глаза, на пол. Окружающие начали оборачиваться на шум. Даже монах замолчал. Петрониус услышал хрип приятеля.
Возгласы удивления прорезали тишину трактира. Петрониус замер.
— Дьявол соберет урожай среди предателей и призовет их к себе в любой час, отравив их ядом, опьянив и развратив! — с пеной у рта прокричал монах и указал пальцем в сторону Петрониуса и лежавшего под столом Питера.
— Убийца!
Произнесенное в задних рядах слово эхом разнеслось по пивной. Возницы, носильщики, жестянщики, скорняки, дубильщики, кузнецы, сапожники отодвинулись от Петрониуса. Он склонился к Питеру, схватил его за руку и вытащил из-под стола. Посиневший язык подмастерья виднелся между зубов, глаза были неестественно выпучены. Питер был мертв.
«Яд, — пронеслось в голове Петрониуса, — яд в пиве!»
— Убийца! — повторились крики.
— Убийца!
Кто-то схватил Петрониуса за плечо и оторвал от Питера. Художник узнал монаха, шепеляво повторявшего обвинение. Посетители медленно окружали Петрониуса. Он смотрел им в глаза, ошеломленный произошедшим, и видел лишь ненависть и жажду расправы. Только присутствие монаха сдерживало толпу.
Питер хотел что-то сообщить ему, но он не слушал. Теперь Петрониус понимал, чего боялся его товарищ.
— Я не делал этого! — защищался художник, однако его голос звучал робко и неуверенно.
Наконец монах отпустил Петрониуса и громовым голосом заявил:
— Опальные останутся опальными, осужденные — осужденными, проклятые — проклятыми.
Будто по команде из первых рядов раздались крики:
— Повесить его!
Петрониус закрыл лицо руками. Градом посыпались удары и пинки.
Неожиданно громкий голос заставил толпу застыть и отступить от Петрониуса.
— Почему вы нападаете на невинного? Лучше по справедливости накажите виновников. Я видел, что художник ничего не делал. Истинные убийцы уже скрылись!
На пороге стоял патер Иоганнес Берле. Он указал рукой на выход.
— Они направились туда. Рыжий бородач и его сообщник, тощий, в черной куртке.
Группа мужчин с готовностью устремилась за беглецами. Патер Берле подошел к Петрониусу, наклонился к нему и тронул за руку:
— Встань, сын мой! С тобой в этом городе больше не случится ничего плохого.
Петрониус с трудом поднялся. Спина болела от ударов, на губах чувствовался солоноватый вкус крови.
Инквизитор положил на плечо Петрониуса руку и тихо прошептал:
— Надо уходить, я не знаю, как долго смогу удерживать толпу, готовую расправиться с вами.
Обращаясь к посетителям, Берле громко сказал:
— Отнесите умершего в кладбищенскую церковь и положите на носилки. Через три дня мы воздадим ему все почести. А этого человека оставьте в покое. Он невиновен.
Монах повел Петрониуса к выходу, где их остановила Зита:
— А кто заплатит за мертвого, да еще и за живого?
Петрониус вытащил из-за пояса кошелек, порылся в нем и достал две монеты, которые с лихвой оплатили все. Затем патер быстро вытолкнул его за дверь. Когда они оказались на улице, неподалеку мелькнула чья-то тень — человек споткнулся и выронил палку. Петрониус узнал ее по характерному набалдашнику.
Прохладный вечерний ветер благотворно подействовал на художника. Он постепенно приходил в себя.
Неожиданно патер Берле остановился.
— Думаю, я оказал вам большую услугу. Без моего вмешательства вы уже висели бы на этом крюке.
Он кивнул на крюки прямо над вывеской трактира, на которых в старые добрые времена закрепляли флаги и гербы. Петрониус не знал, что ему делать — радоваться или плакать.
— Вы знаете, что невиновны, и я знаю. Но люди думают, что вы отравили своего товарища, и будут верить в это завтра, и послезавтра, и через неделю. Проявите благоразумие, Петрониус Орис! Одно мое слово — и крюк ваш.
Петрониус догадывался, куда клонит патер Берле.
— Тогда я буду висеть далеко от ладана ваших кающихся и выше, чем слава продавцов душ с их искуплением грехов.
Патер сдержанно рассмеялся:
— Ну, по крайней мере чувство юмора вам не отбили. Однако не забывайте обо мне.
С этими словами он ушел, оставив художника на улице одного. Сутана патера прошелестела по переулку.
Неожиданно Петрониус услышал за спиной стук дерева по мостовой. Это Длинный Цуидер поднял свою палку.
— Теперь ты у него в руках, Петрониус! — прокомментировал нищий. — Поверь мне, ты будешь целовать его руки и мыть его ноги… и не только это!
Петрониус стоял перед домом мастера и смотрел на ступеньки, ведущие к двери. После того, что произошло в трактире, они казались ему непреодолимыми.
Похоже, Петрониус действительно притягивает к себе несчастья, как мед пчел. Прав был Майнхард, но он уже мертв. Только в присутствии Петрониуса происходят такие странные события.
На чьей совести смерть Майнхарда, Петрониус знал. Но Питер? Кому понадобилось убивать ученика художника? Причастен ли к этому мастер Босх? Что думать? Можно ли поговорить о случившемся с другими подмастерьями? Или среди них скрывается предатель, доносящий кому-то обо всем, что происходит в доме?
Все смешалось в голове у Петрониуса. Надо заснуть, закрыть глаза и ни о чем не думать.
Подмастерье сделал два шага вверх по ступенькам и нажал на ручку. Дверь была не заперта, что очень удивило художника. Все наверняка уже отдыхают. Обычно ученики спали на втором этаже в маленьких комнатках. Роскошь, дарованная мастером.
Усталость, боль и подавленность как рукой сняло. Петрониус насторожился. Что означает открытая дверь? Может, в дом проник вор? Или виновата просто чья-то забывчивость?
Подмастерье с величайшей осторожностью отворил дверь и проскользнул в дом. Затем остановился и прислушался. Юношу встретила кромешная тьма и звенящая тишина. Петрониус уже подумал, что напрасно беспокоился, но тут какой-то неясный шорох заставил его вновь насторожиться. Из дальней мастерской доносились приглушенные голоса. Звуки эти были похожи на щебетание влюбленной парочки. Может, один из подмастерьев Босха оставил свою натурщицу на ночь?
Петрониус медленно двинулся вперед. Казалось, прошла целая вечность, пока он добрался до мастерской. Однако там никого не было, хотя голоса звучали теперь ближе, чем раньше. Только бледный лунный свет из сада проникал в помещение.
Юноша растерялся. Парочка беззаботно продолжала беседовать. Петрониус вплотную подошел к стене, отделявшей мастерскую от улицы, и приложил ухо к деревянной переборке. Теперь он отчетливо различал голоса.
— Я могу дать вам алфавит. Я проговорю каждую букву. Но писать должны вы. Вы ведь insignis pictor, а не я.
