— Ты можешь идти, — сказал Лайн, развалившись в кресле. Его лицо расплылось в самодовольной улыбке, после наслаждения письмом, пришедшим из епархии.
Арчи больше не тратил времени, он без колебаний встал со стула и направился к двери: «Ни до свидания, Брат Лайн, и ни премного благодарности — не за что».
Уже выйдя, Арчи остановился в коридоре, словно ему было нужно перевести дыхание, но это было не дыхание, чтобы его перевести, а что-то еще, и кто-то еще. Его сознание зигзагом заметалось по всем и вся.
Кто же написал эту записку?
Кто же предатель?
---
Их любимое место около Пропасти было занято другой машиной. Оби заехал куда-то на совершенно другой пятачок и, наконец, припарковался возле большого старого клена, под ветвями, свисающими так низко, что они с шелестом заелозили по крыше машины. Он заглушил мотор и повернулся к Лауре.
Сложив руки на груди, она съежилась на переднем сидении. Прижавшись спиною к двери, время от времени она начинала дрожать. Ее нос был таким же красным, как и глаза — простуда, вызванная холодом, внезапно ворвавшимся в эти погожие весенние дни.
— Мне жаль, — сказал он.
— О чем? — фыркнула она простуженным носовым голосом.
— О том, что этим вечером вытащил тебя сюда, — но он ее не видел уже три вечера: она была на репетиции пьесы, делала домашнее задание, ездила с матерью за покупками, или по какой-нибудь еще причине — избегала его, как могла.
Она вытерла нос салфеткой и посмотрела на него водянистыми глазами.
— Я не обманываю тебя, Оби. Кроме того, мне не хотелось бы тебя заразить.
«Я бы не возразил», — подумал он, и его лицо налилось жаром вины. Несмотря на то, что она выглядела несчастно, он все еще продолжал чувствовать прилив любви и желания поцеловать, коснуться ее лица, даже если ее лихорадило, и она полыхала от жара. «Боже, что я за извращенец», — подумал он. Но можно ли считать извращением любовь?
Он протянул руку, чтобы коснуться ее ладони, но она отдернулась.
— Теперь, Оби…
«Эй, да как же я заражусь, взяв тебя за руку?» — подумал он, но ничего при этом не сказал. Он подумал о тяжком грузе любви: обо всех сомнениях, о ревности, о вопросах, которые не задать, как например: «Не уже ли и в правду ты меня любишь?»
Но вместо этого он задал другой вопрос:
— Что-то не так?
— Я простужена, — ответила она с оттенком нетерпимости.
Его охватило предчувствие того, что он так ненавидел.
— Ты уверенна, что только это?
— И еще многое. Простуда. Я потеряла главную роль из-за одной паршивой «C+»…
— Я не знал. Ты никогда не рассказываешь о школе.
— И «Тринити», — она произнесла это так, слово швырнула бомбу, прямо в лицо Оби. — То, что я продолжаю слышать о «Тринити». Все мои друзья говорят…
— И что же говорят твои друзья? — спросил он, пытаясь внести в свои слова хоть каплю сарказма, но это ему не удалось, его голос внезапно охрип.
— Да так, лишь одно, — начала она. — Говорят, что в «Тринити» есть монстр — Арчи… как его там? Он возглавляет тайное общество, и окружен кучкой… шестерок. Хуже чем шестерок: они исполняют все его поручения и держат все в своих руках… — слова кувыркались, словно она долго копила их и не могла так просто от них избавиться.
Оби остался без текста.
Она обратилась к нему:
— Ты его знаешь? Что это за тип. Этот Арчи… как его там…
Ему показалось, что Лаура знала фамилию Арчи, как и все остальное.
— Костелло, — сказал он. Его зовут Арчи Костелло, и я его знаю. Черт, «Тринити» не так велика.
— Говорят, что он управляет «Тринити», словно какой-нибудь гангстер или мафиози. Оби, это правда? — она вытирала глаза так, будто плакала. Но это был не плач. Ее слова звучали, словно на суде из уст обвинителя — твердо и уверено.
— Нет в «Тринити» никакой мафии, — сказал он.
— Тогда, что же там за тайное общество?
Будь все оно проклято. С ней всегда нужна была осторожность, и, будучи в сладкой агонии, он никогда не мог быть уверенным в ее чувствах. Почему именно этим вечером она должна была вспомнить «Тринити»? Лишь потому, что ее мучила простуда? И была ли она из тех, кто портит другим настроение лишь потому, что у нее самой оно ни к черту?
— …и оно существует? — спросила Лаура, бешено вытирая нос бумажной салфеткой.
— Ладно, — сказал он вздохнув. — Да, в «Тринити» есть такая секретная организация.
— И ты ее член? Один из… ты знаешь…
Ему нужно было все отрицать. Общаясь к ней, обо всем этом было больно говорить. Ему хотелось сказать ей, что он уже дезертировал, что уже не член «Виджилса», в душе, по крайней мере, и что у него многое изменилось за эти дни, и что они с Арчи больше не друзья, и что, на самом деле, они никогда ими и не были. Но он знал, что не мог ничего об этом рассказать. А что тогда вообще он смог бы ей рассказать?
Он взял ее за руку. Рука была холодной, словно ничьей, словно деталью манекена из магазина одежды.
— Смотри, Лаура, в каждой школе есть свои традиции: какие-то из них обычные, а какие-то что ни наесть сумасбродные. Все время что-то происходит. И школа «Верхний Монумент» тому не исключение. Держу пари, что там тоже есть какие-нибудь сверхъестественные традиции. А в «Тринити» есть «Виджилс». Но не все так плохо, — он сжимал ее руку, подчеркивая нужные слова, но не следовало никакого ответа — она могла бы быть в хирургических перчатках. — Самое важное, что есть для меня в этом мире, так это ты. Ты — самое большое событие, когда-либо произошедшее в моей жизни, — он слышал, как его голос ломался, также как и когда-то в восьмом классе. — Я тебя люблю, Лаура. Ты важнее всего на свете. Не «Виджилс», не «Тринити», ничего…
И вдруг яркий свет фонаря, осветив переднее сидение, застал их обоих врасплох. В резком освещении ее лицо показалось бледным как у привидения.
— Закрой свою дверь! — крикнул он ей, пытаясь утопить кнопку под ее локтем. Но уже было слишком поздно. Передняя дверь с ее стороны раскрылась. Наглый и непристойный смех раздался из темноты из-за света фонаря. Оби сощурился, пытаясь разглядеть лица, и почувствовал, что там был кто-то не один, и что их окружили. Он надеялся, что это всего лишь шалость. Злая, но все-таки шутка.
— Обоих наружу! — скомандовал приглушенный шарфом голос, который он не смог узнать.
— Сочная девчонка. А она хороша, — сказал другой голос. — Я могу быть первым?
Оби тут же понял, что это не шутка. Дверь позади него раскрылась, и в тот же самый момент Лаура начала кричать, словно в нее вонзился нож аж в самое сердце. Чьи-то руки схватили его и вытащили из машины. Крик Лауры прекратился так резко, словно кто-то нажал кнопку выключателя на приемнике.
И внезапная тишина оказалась даже хуже, чем крик.
«На самом деле… насилия почти не было… фактически… не было вообще».
Арчи, не скрывал скуку, когда Бантинг снова выкладывал ему все подробности. Для него не было секретом, что Бантинг, заявляя что-нибудь, из раза в раз повторялся, будто бы его собеседник слишком глуп, чтобы все понять с первого раза.
Все же, услышав пламенный рассказ Бантинга о тех событиях, Арчи тайно был восхищен, еще и потому, что нашел в нем то, что как раз подходило для будущего управляющего: смелость, например, насилие и затем отказ от него. Замечательно.
Арчи наслаждался тем, как некомфортно чувствовал себя Бантинг, выкладывая подробности, но, конечно же, не уточнял все детали. Было что-то, что он скрывал, чем не собирался делиться с Арчи Костелло. Он рассказывал о Харлее и Корначио, о том, как Корначио красиво добрался до Оби, вытащил из машины, крепко схватив, уложил его на землю и запихал его голову под машину так, чтобы тот не смог ничего разглядеть. Это было важно. Корначио хорошо поработал. И Харлей — он также не подвел, открыв правую дверь машины, схватил девушку, а затем, словно действуя инстинктивно или хорошо зная свое дело, натянул ей на голову ее же свитер, лишив возможности что-либо увидеть, и затем сложил руки у нее за затылком.
То, о чем он не рассказывал Арчи, так это то, какие под свитером были сиськи: белые, плотные и упругие, прямо как из кино или из журнала — предел мечтаний Бантинга. Он не предполагал, что у Лауры Гандерсон они могли быть настолько большими, потому что их всегда скрывал свитер или блузка. Бантинг метнулся к ней, желая вкусить сладость ее плоти, потрогать, вылечить боль своего желания и страсти, потребности стиснуть в своих объятиях и поцеловать, нежно приласкать все ее красоты. Он прижал ее тело к земле. Она продолжала бороться и визжать, хотя из-под свитера ее приглушенный визг звучал, как мяуканье котенка. В какой-то приятный и трепетный момент его рука оказалась на ее груди, плотно наполнившей нейлоновый лифчик, и, в то же самое время, ее грудь была достаточно мягка и нежна. Никогда прежде он еще не касался девичьей груди, и его пробрало волнение, и от экстаза у него окончательно сперло дыхание. Замечательно. Но Лаура Гандерсон без предупреждения изо всех сил пнула его ногой по самому «мужскому достоинству», и в то же самое время сама завопила громко и проникновенно. Бантинг скорчился от боли в паху. Все его желания оставили его, и он ослаб. Ему стало тошно. Внезапно, в ослепительной ясности он осознал то, что они… что он вот-вот бы сделал. Он бы ее изнасиловал.
