— Мессир, у меня, и верно, есть подтверждения тому, что Тафюр — испанский дворянин, в рыцари его посвятил сам Альфонсо, король Кастильский.
— Альфонсо, ты говоришь? Это интересно, я знал его, добрый рыцарь! Он не мог дать дворянское звание кому попало.
— Тафюр сражался под Бадахосом и угодил в плен к маврам Юсуфа ибн-Тасуфина.
— Каково же его настоящее имя? — спросил граф.
Раймунд покачал головой.
— Этого он не открывает никому, мессир, — хронист сделал паузу, поднял глаза. Встретив заинтересованный взгляд господина, он закончил: — Как мне доподлинно известно, человек этот, подвергшийся в плену многим бесчестьям, которые сотворили над ним сарацины, поклялся мстить им и обрести вновь свое имя лишь перед Гробом Господним. Тут, кроме всего прочего, кроется причина того, что Тафюр никому не показывает лица. Он сделает это не раньше, чем наше богоспасаемое воинство освободит город Господа от мерзких язычников.
Граф не сразу нашелся что ответить.
— Что ж, — произнес он, наконец, — тогда дело другое, — и спросил: — Так ты говоришь, что он может быть мне полезен?
— Да, — смиренно потупив глаза, проговорил историограф.
— Но как же найти его? — с нетерпением спросил Сен-Жилль. — Говорят, он неуловим, даже его сбр… его люди не всегда знают, где он находится!
Все так же опустив очи долу, Раймунд произнес:
— Есть среди них и такие, которые знают это наверное.
— Ну так отыщи их! — Граф возвысил голос: — Найди и приведи его ко мне… Но смотри, если что не так! Тогда ты ответишь мне за все! Иди же. и чтобы Тафюр был здесь!
Хронист поднялся.
— Угодно ли вашей светлости говорить с Тафю-ром немедленно? — спросил он.
— Что?!
— Он здесь и ждет, — тихо проговорил Раймунд.
Удача наконец-то поворачивалась к графу Тулузскому лицом, теперь, если все правда, он сумеет заткнуть за пояс выскочку Боэмунда.
Загадочный Тафюр, кем бы он ни был на самом деле, оказался весьма интересной личностью. По языку граф скорее опознал бы в госте лангобарда[8], однако Тафюр неплохо изъяснялся и на провансальском диалекте. Вскоре, впрочем, собеседники перешли на вульгарную латынь, принятую в Арагоне, язык, на котором говорила жена маркиза Прованса.
— И ты уверяешь меня, что к этому человеку является сам апостол Андрей? — не вполне еще доверяя услышанному, переспросил граф. Получалось, что загадочный князь мрази знает, что творится в лагере провансальцев лучше, чем сам их господин. — И он всего лишь простой крестьянин, бедняк?
— Точно так, мессир.
— Ты знал об этом? — несколько задетый граф обратился с вопросом к хронисту. Тот кивнул. Сен-Жилль почувствовал раздражение. — И ты молчал?
Раймунд приложил руку к груди.
— Я дал себе немного времени все проверить, — сказал он. — Теперь я знаю, что он говорит правду, а прежде я не решался доложить вашей светлости, дабы не ввести вас в заблуждение.
Граф кивнул и вновь обратился к Тафюру:
— Правда ли, что апостол Андрей сказал этому человеку о копье?
Тафюр ответил твердо, хотя и весьма неожиданно:
— Это должно быть правдой.
— Объясни, — коротко приказал граф, который все время беседы испытывал неловкость, стараясь никак не титуловать собеседника при обращении. Тот, впрочем, не настаивал на том, чтобы к нему адресовались, как к высокородному рыцарю. Войдя в покои графа, он сказал просто: «Можешь называть меня, как и все, князем или королем, — и, сделав довольно длинную паузу, добавил: — Сволочи». Еще немного раздражало Сен-Жилля то, что лицо гостя скрывалось под материей башлыка, оставлявшего лишь небольшую щель для глаз.
— Петр Бартоломеус, так зовут этого простолюдина, — начал Тафюр. — Человек он ленивый и нерадивый, за что прежний хозяин не раз бивал его, но нынешнему Гвилльому-Петру он по душе. Однако сам Бартоломеус участью своей не доволен. Впрочем, нам важно другое: как раз после Рождества в прошлом году, когда случилось землетрясение и в небе было сияние в форме креста, как раз перед тем, как Роберт Фландрский и Боэмунд… — гость осекся, увидев, как собеседник поджал губы, но продолжал: — Когда была обращена в бегство дамасская армия, Петру явился апостол Андрей, он рассказал крестьянину о копье, которым римлянин
Лонгиний пробод ил бедро Спасителя, когда тот окончил на кресте страдания за род человеческий… Как утверждает Бартоломеус, святой сказал ему, что копье закопано под алтарем в соборе Святого Петра здесь, в Антиохии. — Тафюр сделал паузу и, видя, что хозяин с нетерпением ждет продолжения, не стал томить его: — Позже, уже перед Пасхой, в канун Вербного воскресенья, Андрей вновь посетил Петра, последний собирался отплыть с хозяином на Кипр, с тем чтобы добыть провизию. Святой отругал Петра за нерешительность…
— И верно, отчего он не пришел ко мне? — вставил граф.
— Петр опасался, что его поднимут на смех и, чего доброго, побьют, если он попытается искать внимания твоей светлости. Потом он все же уехал на Кипр и появился здесь сразу же после того, как город был захвачен…
Граф не слушал последних слов гостя, перед глазами его вставала картина: он, Раймунд де Сен-Жилль, — обладатель священной реликвии. Пусть попробуют тогда товарищи по подвигу во имя Господа не поставить его во главе армии. Ей нужен командир, который объединил бы ее. И кому же им стать, как не тому, кого отметило само небо?
«Как же перекосится Боэмунд! — Глаза графа сверкнули; но в следующую секунду он нахмурился. — Стоп, хитрюга Комнин показывал нам у себя в Константинополе копье, говорил, будто оно то самое… Да что за чертовщина, не станете же вы утверждать, что Андрей врет? Апостол все-таки! — Аргумент, что ни говори, веский, однако где-то в недрах мозга сиятельного графа раздался ехидный шепоток: — Андрей-то, вполне возможно, и не врет, а вот все эти канальи — Петр Бартоломеус вкупе с Тафюром… — И все же Сен-Жилль отбросил сомнения: — Уж кто-кто, а Раймунд — человек серьезный, он не станет связываться с кем попало. К тому же он меня знает, что не так — шкуру с живого сдеру, не посмотрю, что для потомков старается!»
— …таким образом, твоей светлости стоит только отправить в собор надежных людей с лопатами, и дело будет сделано. Заметь при этом, что Бартоломеус — провансалец, а не, скажем… лангобард, — закончил Тафюр.
Граф кивнул и, не отвечая гостю, повернулся к хронисту:
— Что скажешь, Раймунд?
— Мне это дело видится очень полезным…
— Хорошо, — перебил историка владыка Тулузы Прованса, не сомневаясь ни в коем случае в том, каков будет ответ. Обращаясь к гостю, Сен-Жилль неожиданно спросил: — А почему ты хочешь помочь мне, ведь я противник… м-м-м… политики Боэмун-да, которому ты служишь?
Темные пронзительные глаза уставились на хозяина шатра.
— Я никому не служу, мессир, — веско произнес их обладатель. — А Боэмунд, что ж, изволь, я помог ему, но он отблагодарил меня очень оригинальным способом — перебил многих из моих людей якобы потому, что они пытались открыть ворота, к тому же он обласкан человека, который… — Зрачки Тафюра сузились. — Впрочем, это мое дело.
Поняв, что собеседник не собирается распространяться о мотивах своей ненависти к норманну, граф не стал расспрашивать, было вполне достаточно и того, что у Сен-Жилля и Тафюра есть общий враг, а ненависть к противнику роднит людей куда больше, чем любовь к другу.
— Что же ты хочешь? — спросил Раймунд. — Какой награды?
— Пока никакой, может быть, мне понадобятся лошади, или небольшой отряд всадников, или еще какая-нибудь мелочь… Богатства я не ищу, золото меня не прельщает…
— Тогда что же?
— Я уже сказал — это мое дело, — твердо ответил Тафюр.
Даже и короткого знакомства было достаточно графу, чтобы понять: дальше спрашивать не имеет смысла.
— Мне довольно того, что ты сказал, — кивнул он, затем, повернувшись к хронисту, приказал: — Я желаю видеть Петра Бартоломеуса, или как его там? Пусть его приведут немедленно…
— Не стоит спешить, мессир, — не вполне вежливо перебил Тафюр. — Петр болеет после каждой встречи с апостолом, так как тот укоряет его за бездействие… Бедняга так терзается… Кто знает, может быть, сегодня Андрей опять посетит его? Пошли за Бартоломеусом завтра, а на следующий день пусть соберут достойных людей, например епископа Оранжского, и еще кого-нибудь — человек до дюжины, — и к первому часу ночи[9] будь в соборе, так чтобы работы по раскопкам завершились к полуночи… Пожалуй, все. — Раймунд кивнул, а Тафюр закончил: — Тогда я прошу разрешения уйти.
— А если мы не найдем его? — спросил граф.
— Мы должны найти его, — вновь повторил гость с особым упором на слове «должны». Сделав маленькую паузу, он добавил: — Кстати, нелишним будет подыскать толкового кузнеца, чтобы сковал наконечник для копья какой-нибудь непривычной формы… — Тафюр снова на секунду замолчал, а потом закончил, выразительно проводя оттопыренным большим пальцем по горлу: — Кузнец не должен никому проболтаться, что за заказ он выполнял и для кого. Пусть Раймунд передаст наконечник мне. Теперь все.
