Сторми хотел посмеяться над своим другом, хотел отругать его за то, что тот верит в бредовые предрассудки, однако Кен искренне верил в то, что говорил, и это смутило Сторми.
– На самом деле тут не одни только мертвецы. Судя по всему, жители этой резервации видели… оживших кукол. Своих качин[12], которых они мастерят для туристов. Я так понимаю, те, кто занимался этим ремеслом, теперь даже близко не подходят к своим мастерским. Они все закрылись.
– Все это тебе рассказал Том?
– О нет. Ты же его знаешь. Об отце я узнал только потому, что напрямую спросил его. До меня дошло из других источников о том, что происходят странные вещи, и я решил проверить, в чем дело.
Сторми уставился в дно своего пустого бокала. Во всем этом было что-то смутно знакомое, но он никак не мог за это ухватиться. Это было в каком-то кино? Вряд ли. Связь была более существенной, более личной, более прочной. Сторми еще не владел всеми деталями, но он уже видел в этих странных явлениях продолжение чего-то, что случилось прежде, – хотя он и не знал, о каком «чем-то» идет речь.
Он неуверенно кашлянул.
– Эти «ожившие» куклы… Они ходят? По ночам?
– В самую точку, – кивнул Кен.
Можно было бы и самому догадаться. Это совершенно логично. Чем еще могут заниматься ожившие куклы? Однако Сторми не высказывал свою догадку. Он знал наверняка. Или помнил. Сторми не мог сказать, в чем тут дело. У него перед глазами стоял образ примитивной обтрепанной куклы, медленно покачивающейся на негнущихся ногах, целеустремленно шагающей по длинному темному коридору.
По длинному темному коридору?
Сторми не хотел думать об этом, и он был очень признателен Карлине за то, что та именно в этот момент подошла к столику. Расплатившись, он оставил ей щедрые чаевые и завел разговор ни о чем, стараясь удержать ее, однако «Хоган» заполнялся людьми, закончившими работу, и официантка поспешила обслуживать новых посетителей.
Кен собирался рассказать еще что-то о резервации, описать какое-то другое сверхъестественное событие, произошедшее там, но Сторми не дал ему вымолвить ни слова и переменил тему, спросив у друга, успел ли тот просмотреть новые видеокассеты, которые он ему дал на прошлой неделе. Кен их уже просмотрел, и один фильм вызвал у него лютую ненависть, поэтому он прямо выложил Сторми, почему ненавидит этот фильм, а тот притворился, будто обиделся, сделал вид, будто защищает фильм, – однако внутри себя он облегченно вздохнул, радуясь тому, что тема резервации осталась позади.
Однако она по-прежнему была здесь, у него в сознании, и Сторми думал о ней на протяжении всего ужина, по дороге домой, и к тому времени как лег спать, забравшись в постель к уже спящей Роберте, он уже практически не сомневался в том, что у него самого когда-то была живая кукла.
Кристина умерла.
Марк сидел один в большой угловой кабинке заведения Дэнни в Индио, когда пришло это известие, и ему потребовалось какое-то время, чтобы осмыслить его. Он держал в руке чашку с остывшим кофе, делая вид, что пьет, чтобы официантка не пришла и не спросила, нужно ли ему что-нибудь, и смотрел в окно на ржавые вагоны, застывшие на железнодорожной ветке напротив. Небо прояснилось, стало прозрачно-голубым, и перистые облака, принесенные со стороны пустыни, окрасились в нежно-розовый цвет. Первые машины, транзитные грузовики с редким вкраплением легковушек, постепенно заполняли пустынное шоссе.
И вдруг до Марка дошло.
Кристина умерла.
Он едва не выронил чашку, но все же усилием воли ему удалось заставить трясущуюся руку опустить ее на блюдце. Марк понятия не имел, как и отчего умерла Кристина, – никаких подробностей пока что не было, но он со всей определенностью прочувствовал, что ее больше нет в живых.
Он остался один.
Марк не встречался со своей сестрой уже больше десяти лет. Когда он уходил из дома, она была шестнадцатилетней девочкой с брекетами на зубах, только что покинувшей стадию гадкого утенка; та красивая женщина, которой ей предстояло стать, уже просматривалась в чертах ее лица, но все же до этого оставалось еще года два. Марку было труднее расстаться с Кристиной, чем с родителями и друзьями, и именно из-за нее он едва не остался. Все лето Марк уговаривал сестру отправиться вместе с ним, убеждал ее, что она может спастись, только если вырвет себя с корнем и со всех ног убежит из Драй-Ривер, но Кристина отвечала, что не хочет никуда бежать, ей не нужно никуда бежать, она и так счастлива.
И вот теперь она умерла.
Подсознательно Марк чувствовал, что все кончится именно этим, и ему было стыдно, что он не приложил больше усилий, чтобы спасти сестру, что не вернулся к ней, чтобы еще раз поговорить. Конечно, он писал Кристине письма, но это было далеко не одно и то же, и все его письма были о нем самом, а не о ней, о том, где он находится, что делает, куда собирается направиться дальше.
Марк не очень переживал смерть отца. Он получил эту информацию, она зарегистрировалась у него в сознании, и он вернулся к прежнему образу жизни. Вот когда ему нужно было вернуться за Кристиной. Марк думал об этом. В то время он жил в Колорадо-Спрингс, работал в сетевом магазине, и у него как раз был обеденный перерыв; он сидел на ступеньках черного входа, курил и смотрел на облака, когда пришло известие о смерти отца. Марк понимал, что ему следует ощутить скорбь, и какая-то его часть хотела ощутить скорбь, однако за это время произошло много всего, и он ощутил лишь легкое сожаление по поводу того, что они с отцом так и не установили друг с другом более тесную связь.
Докурив, Марк растоптал каблуком окурок и вернулся в магазин, дорабатывать свою смену.
Вот когда он должен был вернуться домой. Вот когда он должен был вернуться за Кристиной.
Марк думал об этом, и вечером, придя домой, он даже набрал номер родителей. Странно, что за столько лет он так и не забыл этот номер. Однако после первого же гудка Марк положил трубку и остаток вечера просидел, уставившись на телефон. В глубине души он надеялся, что Кристина сама позвонит ему, но, разумеется, это было невозможно. Даже если бы сестра что-либо почувствовала, она не знала номер его телефона.
На следующий день Марк уволился с работы, получил причитающиеся ему деньги, отправил Кристине открытку и поехал в Юту.
Кристина.
Он подвел сестру. Больше всего на свете Марк хотел заботиться о сестре, оберегать ее от того, чтобы она не оказалась в плену обстоятельств, как это произошло со всеми остальными, однако ему это не удалось. Его не оказалось рядом с Кристиной, когда та в нем нуждалась, он боялся за себя и не мог думать о ней.
И вот теперь для него лучше всего было оставаться в движении, не оглядываться назад, горевать по сестре по-своему, в глубине души, и продолжать жить своей жизнью. За все это время он ни разу не побывал дома; и теперь не было никакого смысла возвращаться. После того как его не найдут в положенный срок, имущество будет распродано с аукциона, и на том все закончится.
Однако Марк не мог на это пойти. Только не теперь. Он в долгу перед Кристиной. Ему нужно вернуться и все уладить.
И узнать, как она умерла.
Рассвет уступал место утру, и за окном уже можно было различить финиковые пальмы там, где до того виднелись неясные силуэты. Взяв чашку, Марк допил последние капли остывшего кофе. Заведение Дэнни постепенно заполнялось народом. В двух кабинках справа устроились туристы, путешествующие семьями; у стойки заказывали завтрак строители в рабочей одежде.
Марк потянулся за своим рюкзаком. В зал вошла пожилая женщина со своей племянницей или внучкой лет пятнадцати-шестнадцати. Девушка была смуглая, с длинными волосами, и почему-то она напомнила Марку Кристину. Внезапно ему захотелось расплакаться.
Оставив в пепельнице доллар за кофе и на чай, Марк поспешно покинул кабинку и вышел на улицу.
Он остановился перед входом в заведение, учащенно дыша. Сухой и теплый воздух ласкал легкие, каждый вдох словно откачивал слезы, готовые брызнуть из глаз.
Марк вдруг подумал, какой была Кристина, когда стала взрослой? И вообще, стала ли она взрослой? Ей было двадцать шесть лет, однако возраст ничего не значил. Мысленно Марк по-прежнему видел сестру такой, какой она была, когда он покинул дом, – одержимую симпатичными мальчиками, поп-музыкой и школьными сплетнями. Он помнил, как она плакала, когда он уходил из дома, и как он обещал вернуться и навестить ее, помнил прикосновение ее рук, когда она на прощание стиснула его в объятиях…
Марк заплакал.
Он сердито отер слезы, глубоко вздохнул, надел рюкзак и пошел. Как ему было хорошо известно, на его месте большинство людей захотело бы кому-нибудь высказаться, поплакать в чью-то жилетку, однако Марк был рад тому, что рядом с ним никого нет. Он считал горе сугубо личным чувством, которым не нужно ни с кем делиться. В настоящий момент Марк не хотел забивать себе голову чужими заботами: не промочит ли он своими слезами новую рубашку, не отрывает ли человека от важной встречи, не опаздывают ли из-за него на обед, не ведет ли он себя чересчур эмоционально или, наоборот, чересчур спокойно. Сейчас ему нужно было побыть наедине с собой, чтобы почувствовать то, что он должен был почувствовать, без того, чтобы кто-то посторонний влиял на его чувства.
