– Кто-нибудь уже разговаривал с доктором Маликом?
– Нет, но он находится под наблюдением.
– Сколько ему лет?
– Пятьдесят три года.
Итак, возраст психиатра выходит за рамки стандартного профиля серийного убийцы, составленного ФБР, зато вполне вписывается в границы вероятности, если верить литературе. Я с восторгом ощущаю прилив адреналина в кровь.
– И что дальше?
– Поэтому я тебе и звоню. Мы хотим, чтобы ты проверила карты-записи о состоянии зубов Малика. Посмотри, не соответствуют ли они отметкам зубов на телах жертв.
– А эти карты у вас уже есть?
– Нет.
– Когда вы их получите?
– Не могу сказать точно.
– Ничего не понимаю. Что происходит, Шон?
– У нас есть фамилия зубного врача Малика. А поскольку ты знаешь практически каждого чертового дантиста в районе Нового Орлеана, мы надеялись, что ты сможешь поболтать с ним неофициально, скажем так. Может быть, взглянуть на снимки зубов, если получишь их по факсу. Просто чтобы убедиться, убийца Малик или нет.
В голове у меня начинает звенеть тревожный колокольчик.
– Поболтать неофициально? Ты что, считаешь меня дурой?
– Нет.
– Кому это нужно, Шон? Оперативной группе? Или тебе лично?
Возникшая пауза достаточно красноречива, чтобы я сама догадалась.
– Ты сошел с ума? Да никакой дантист не даст мне и одним глазком взглянуть на эти снимки, не имея на то решения суда. Особенно с учетом новых веяний в законодательстве. Когда ты сможешь получить решение суда?
– Этот вопрос как раз сейчас обсуждается на заседании оперативной группы. Проблема заключается в том, что как только мы попросим разрешения взглянуть на эти снимки, Малик поймет, что мы проявляем к нему интерес.
– Ну и что? Если снимки его зубов совпадут со следами укусов на телах жертв, это не будет иметь никакого значения. А вот если я нарушу закон, чтобы «неофициально» взглянуть на эти снимки, или его нарушит дантист Малика и это выяснится в суде, разве Малик не соскочит с крючка?
– Если этот вопрос всплывет во время судебного заседания, то да. Но ведь ты в приятельских отношениях в этом городе со всеми. Во всяком случае, с теми, кто имеет отношение к зубоврачебному промыслу.
– Вот тут ты крупно ошибаешься, Шон. Меня лишь терпят – может быть, даже уважают, скрепя сердце. Но если я…
– Кэт… – В его голосе явственно звучит самонадеянность и даже нахальство.
– Ты действительно так сильно хочешь остановить этого парня? Или тебе всего лишь нужна слава, что именно ты поймаешь его?
– Это нечестно.
– Дерьмо собачье! Этот мерзавец убивает по одной жертве в неделю. С момента последнего преступления прошло всего лишь двадцать четыре часа. У нас еще есть время. То есть у оперативной группы, я хочу сказать.
Шон не отвечает. В последовавшем молчании я пытаюсь угадать его истинные мотивы. Ему нравится известность и слава, но в данном случае есть и еще кое-что. Он снова что-то говорит, но я не слушаю, потому что внезапно понимаю, в чем дело.
– Ты пытаешься спасти лицо и сохранить работу.
Последовавшее молчание говорит, что я права.
– Капитан Пиацца намерена тебя уволить?
– Пиацца никогда меня не уволит, – с деланной бравадой отвечает он. – Со мной она выглядит чересчур хорошо.
– Может быть. Но можешь быть уверен, она выведет тебя из состава оперативной группы. А если ты идентифицируешь убийцу до того, как это сделает Бюро,[4] то это вернет тебе ее хорошее расположение, правильно?
Очередное молчание.
– Это очень нужно мне, Кэт.
– Может быть. Но посадить убийцу в тюрьму – это важнее твоей работы.
– Я знаю. Просто…
– Забудь об этом, Шон. Ради тебя я нарушила множество правил, но никогда не подвергала опасности ход расследования. И сейчас этого не сделаю.
– Хорошо, хорошо. Но послушай… По крайней мере скажи, знаешь этого зубного врача или нет. Его зовут Шубб. Гарольд Шубб.
Помимо воли я испытываю прилив воодушевления. Гарольд Шубб входил в состав группы идентификации жертв катастроф, состоящей из дантистов-добровольцев и действующей на территории штата Луизиана. Я сама создавала эту группу. Шубб посещал один из моих семинаров по судебно-медицинской одонтологии и с радостью откликнется на мой звонок.
– Ты знаешь его. Я уверен в этом, – заявляет Шон.
– Я знаю его.
– Он нормальный парень?
– Да, но это ничего не меняет. Достаньте решение суда, и Шубб сделает для вас все, что надо. Кроме того, вам следует попытаться выяснить, не осталось ли каких-либо следов вмешательства стоматолога-ортодонта[5] на зубной карте Малика в юности или позже. Обычно ортодонты хранят зубные модели своих пациентов в течение очень долгого времени в качестве меры предосторожности на случай возможного судебного разбирательства в будущем.
Шон тяжело вздыхает.
– Я скажу им.
– Кайзер наверняка уже побеспокоился об этом.
Перед моими глазами встает образ бывшего психолога ФБР. Не могу представить, чтобы он упустил из виду что-либо существенное.
– Я понимаю, ты не станешь звонить, – вкрадчивым тоном продолжает Шон, – но в таком случае позволь хотя бы передать тебе по факсу все, что у меня есть на Малика. Ты же хочешь увидеть, что именно, правда?
Я не отвечаю. Мыслями я уже унеслась к кровавым отпечаткам в своей спальне.
– Кэт? Ты меня слышишь?
– Пошли мне все, что у тебя есть на него.
– Дай номер факса.
Я даю ему номер факса деда. Он мне известен, поскольку иногда мы обмениваемся документами, касающимися моей доверительной собственности.
– Я вышлю тебе все материалы в самое ближайшее время, – обещает Шон.
– Отлично.
Наступает неловкая пауза. Потом он спрашивает:
– Ты вернешься домой сегодня вечером?
В его голосе явно сквозит одиночество.
– Нет.
– А завтра?
– Я не знаю, Шон.
– А почему? Ты очень редко ездишь домой, а когда бываешь там, тебе это не нравится.
– Здесь кое-что произошло.
– Что? Кто-то заболел?
– Я не могу сейчас ничего объяснить. Мне пора идти.
– Хорошо, тогда перезвони мне позже.
– Если я найду что-нибудь интересное в том, что ты перешлешь по факсу, то обязательно позвоню. В противном случае ты снова услышишь обо мне не раньше завтрашнего дня.
Шон молчит. Спустя несколько секунд он говорит:
– До свидания, Кэт.
Я даю отбой и оглядываюсь на помещение для слуг, а потом перевожу взгляд на заднюю часть Мальмезона. Мне хочется поговорить с матерью, но та приедет еще только через двадцать минут. Внезапно беспорядочная чехарда моих мыслей порождает один-единственный четкий образ. Я срываюсь с места и почти бегом направляюсь в заросли деревьев на восточной стороне лужайки, следуя изгибам тропинки, которую сама же и протоптала пятнадцать лет назад.
Мне срочно нужно оказаться под водой.
Оказавшись среди деревьев, я вдруг замечаю темный силуэт, стоящий в тени примерно ярдах в сорока впереди. Это чернокожий мужчина в рабочем комбинезоне. Я беру влево, чтобы не оказаться слишком близко от него, но по мере приближения узнаю Мозеса, садовника, работавшего в Мальмезоне еще до моего рождения. Когда-то высоченный гигант, запросто таскавший на спине железнодорожные шпалы, Мозес превратился в скрюченного худого мужчину с лицом, почти до самых водянистых желтых глаз заросшим седой щетиной. Он живет один в небольшом домике на окраине поместья, но раз в неделю командует целой армией молодых мужчин, которые вылизывают всю территорию не хуже армейского взвода. Я машу ему. Старик вяло приподнимает руку в ответ. Он не узнает меня. Наверное, думает, что я одна из жительниц пригорода, Бруквуда. Самое страшное заключается в том, что я уже достаточно взрослая, чтобы вполне оказаться таковой. Я ускоряю шаги, предвкушая встречу с местом, которое не навещала слишком долго.
Я бегу вперед, и юность мчится мне навстречу.
Пробравшись сквозь деревья, растущие на западной границе Мальмезона, я внезапно вынырнула из чащобы позади домов Бруквуд Истейтс – жилого массива, выстроенного на землях ДеСаллей, которые были проданы застройщику в тридцатых годах, когда Мальмезон не принадлежал моей семье. По большей части дома в Бруквуде одноэтажные, в стиле «ранчо» пятидесятых, но позади них высится несколько двухэтажных особнячков в колониальном духе. В юности я бывала здесь несчетное число раз, и всегда по одной и той же причине: одним из колониальных особняков владели Хемметеры, пожилая пара, которым принадлежал заодно и плавательный бассейн.
Я приходила сюда потому, что дед, несмотря на свое баснословное состояние и мое увлечение плаванием, граничившее с фанатизмом – три года подряд я становилась чемпионкой штата, – отказывался построить бассейн. А ведь просьбу мою никак нельзя было назвать капризом избалованного ребенка. Средняя школа имени Святого Стефана, в которой я училась, не имела своего плавательного бассейна, так что наша команда вынуждена была тренироваться где придется – точнее, там, где нам разрешали. Моя просьба получила обычную робкую поддержку матери и бабушки, но поскольку во французском Мальмезоне никакого плавательного бассейна не было и в помине, дед отказался изуродовать «свое» поместье постройкой оного. Чтобы исправить положение, мне приходилось ежедневно тренироваться в бассейне Хемметеров в Бруквуде. Пожилая пара всегда усаживалась на крылечке, чтобы понаблюдать за мной, и они же были моими самыми ярыми болельщиками на местных соревнованиях. Мистер Хемметер умер пару лет назад, но его вдова продолжала жить в особняке.
