– «Прорваться на ту сторону» [139].
Господин многозначительно промолчал, словно перестал вдруг понимать по-английски.
– Могу записать.
Господин протянул руку вверх и выключил гирлянду. Зашуршал пальцами по карманам, чиркнул спичкой и зажёг ароматическую палочку. Окружающая тьма изгибалась как туннель, охватывала их словно бы сплошной стеной. В голову шибанул тошнотворный дух, похожий на запах пота.
– Придётся мне идти, мужик, если тебе охота и дальше вот так ебать мне мозги.
Господин задул спичку. Теперь – ничего.
– Ваши глаза.
Через двадцать секунд на кончике благовония завиднелся крошечный красный тлеющий уголёк, затем – маленький глазок, как-то связанный с голосом, а там и нос – из темноты соткался чей-то лик, это всё, что было доступно зрению, и лик этот с ним говорил:
– Ты просишь прорваться на ту сторону – ты хочешь сказать, что мне надо преодолеть какую-то границу?
– «Прорваться на ту сторону» – это песня такая. Это моя философия, мой девиз по жизни. Вы спрашивали у меня слово, так вот вам моё слово. «Прорваться на ту сторону».
– Приходите завтра.
– Вы и в прошлый раз так сказали.
Господин говорил без спешки, очень мягко:
– Разве я просил у вас денег? Или вы чувствуете, что мне нельзя доверять? Говорю же – приходите завтра. Я не могу дать вам сегодня того, чего у меня сегодня нет.
– Ага. Ага. Делайте, что должны. Ага.
Когда Шторм оказался в нескольких метрах от массивных ворот тюрьмы Пуду, окованных листовым железом, ему в лицо пахнуло отражённым от них жаром утреннего солнца. Охранник у входа приоткрыл оконце, недоверчиво оглядел Шторма из сумрака своей будки, воззрился на его рекомендательное письмо, написанное по-английски, и куда-то позвонил. Шторм подождал на улице несколько минут, после чего охранник отпер в бетонной стене металлическую дверцу размером как раз под человеческую фигуру.
Какой-то высокий молодой человек в штатском провёл Шторма через двор, где отрабатывали для парада строевой шаг два десятка охранников в зелёно-фиолетовой форме. Уроды ублюдские! Впрочем, вскоре им вешать Шкипа Сэндса, так что поделом, пусть помучаются!
Шторм стоял у кабинета начальника тюрьмы с письмом, в котором его представили как журналиста по фамилии Холлис – так значилось в его австралийском паспорте. Письмо, в котором его выдают за журналиста, не принесёт ему особой пользы. Он это понимал. Шторм приложил к нему записку, составленную от своего имени, в которой объяснил начальнику тюрьмы, что он также является представителем некоей благотворительной организации и хочет посетить заключённого исключительно как волонтёр, а не как репортёр.
Мануал Шаффи, начальник и надзиратель тюрьмы Пуду, сердечно приветствовал Шторма.
– Я ещё раз очень прошу прощения, – сказал он, – за нашу политику, которая не позволяет мне допустить вас на территорию тюрьмы.
Но ведь Шторм и так уже был здесь, на её территории, в кабинете у Шаффи – одна из стен увешана фотографиями всех девяти султанов Малайзии, из круговой неоновой лампы над головой льётся зелёный свет!
Шаффи был невысоким толстяком с индийскими корнями; у него было блинообразное лицо с усиками, напоминающее морду какого-нибудь мультяшного грызуна, пиджак, обшитый золотым галунами, и по пять различных эмблем на каждом квадратном эполете, похожем на академическую шапочку. Кроме того, грудь его перетягивали ленты. Из него так и сочилась какая-то идиотическая любезность.
– Вы мусульманин? – спросил Шторм.
– Нет.
– Сам-то я христианин, сэр, – сказал Шторм.
– Я тоже! – обрадовался надзиратель. – Новообращённый. Поверьте, мне вовсе не по нраву вешать людей.
– Прошу вас, передайте мистеру Бене вот эту записку, хорошо? Я уже поговорил с его адвокатом и, кажется, видел, как подсудимый кивнул мне при вынесении приговора.
– Это полностью противоречит всем правилам.
– Я здесь из соображений человеколюбия. Я обращаюсь к вам как христианин к христианину.
Надзиратель настаивал на том, что Бене в любом случае откажется принять посетителя. Фамилию заключённого он при этом произносил как «Бенни».
– Бенни не хочет гостей, – сказал он Шторму. – Бенни нагрубил даже канадскому консулу.
– А как насчёт членов его семьи?
– К нему никто не приезжает. Канада слишком далеко отсюда.
– Удостоверьтесь, понимает ли он, что я тот парень, который разговаривал с его адвокатом. Думаю, он захочет меня увидеть.
– Только вот Бенни не захочет вас видеть. Могу повторить это для вас сколько угодно. Бенни плюнул в лицо консулу Канады. Разве это не приводит вас к определённым выводам насчёт Бенни?
– Я однозначно уверен, что он захочет меня увидеть.
– До сих пор он отказывал всем посетителям. В противном случае я мог бы вам помочь.
Однако, придерживаясь и дальше этой стратегии и выдавая свой собственный отказ за отказ Бене, теперь надзиратель чувствовал, что обязан дать Бене возможность подтвердить его слова лично.
– Подождите, будьте так любезны, – сказал он и послал охранника поговорить с арестантом. Начальник тюрьмы закурил, а Шторм слушал, как остальные охранники занимаются шагистикой во дворе, в унисон молотя прикладами винтовок по растрескавшемуся бетону.
За дверью появился охранник вместе с Сэндсом. Шаффи измученным взглядом поманил их подойти поближе.
Сэндс-Бене явился босиком, в шортах и футболке. Приятно было видеть, что он так плохо выглядит, что он отощал и смотрит страдальческим взором, приятно было видеть, что он похож на арестанта.
– Можно ли переговорить с ним наедине?
– Нет.
– Всего пять минут.
Лицо надзирателя выражало твердокаменное безразличие, и Шторм бросил попытку добиться разговора с глазу на глаз.
– Как жизнь? – сказал Шторм.
– Скучно, по большей части.
– Куришь?
– В итоге всё-таки начал.
– Сигареты есть? Эти малазийцы, по-моему, курят «Три пятёрки».
– Ага, – сказал Сэндс.
– Передам через адвоката пару блоков.
– Спасибо.
– Как он тебе вообще, годится?
– На то, чтобы грести денежки, пока я болтаюсь в петле – вполне себе годится.
– Ты ведь понимаешь, как у нас дело тут обстоит. Я всего лишь волонтёр, твой собрат по языку.
– Уяснил.
– Бенни пришёл навестить его консул, – напомнил надзиратель, – а он в него плюнул.
– Ты мой первый посетитель.
– Только попробуй в меня плюнуть!
Сэндс уставился на свои босые ноги.
– Надзиратель Шаффи – хороший парень, – сказал Шторм. – Вот почему он позволяет мне перекинуться с тобой парой словечек. Хочет убедиться, что тебе здесь комфортно.
– Мне было бы комфортно от мысли, что я отсюда когда-нибудь выберусь.
– Никаких вариантов, мужик. Тебя признали виновным и приговорили, всё без дураков. По новым законам об оружии получили приговор восемьдесят три человека, и восемьдесят два из них были повешены.
– Я знаю об этих цифрах.
Шторм спросил:
– И что же ты чувствуешь в связи с тем, что тебя повесят?
– Без комментариев! – окрикнул Шаффи, хотя его никто не спрашивал.
Бене пожал плечами.
– Что ж, на данный момент я смирился с этой мыслью.
– Без комментариев, – повторил Шаффи. – Но я ведь христианин. Думаю, вы знаете, что́ я отвечу.
Шторм подступил к Бене на шаг поближе.
– Пора бы и о душе задуматься.
– Не придуривайся!
– Я предлагаю тебе возможность очистить совесть.
– У меня нет совести, – сказал Сэндс.
– Значит, не ссыкотно тебе угодить на виселицу?
– Я и так слишком долго живу на этом свете.
– А что насчёт ада, а, мудила?
– Об этом мы с тобой успеем ещё побеседовать. Уж чего-чего, а времени у нас будет в избытке.
– У Бенни есть книги. У него есть всевозможные материалы для чтения. У него и Библия есть, – сказал надзиратель.
Сэндс потупился на свои неприглядные босые стопы и что-то очень тихо пробормотал.
