Отец медленно поднялся. И закрыл глаза.
— Видишь их, Архигерцог?
И он всадил ему пулю в голову. Отца резко отбросило назад, прямо в камин. Полетели искры, горящие поленья затрещали под весом его тела. Взметнулись языки пламени, начали лизать его лицо, волны жара и дыма окутали его, и казалось, лицо его тает. Он задергал ногами, выбивая на полу мелкую дробь. Это была агония.
Данн вздохнул. Я ощутил, как он убрал что-то обратно в карман, какой-то холодный тяжелый предмет. А потом он откинулся на спину, и на губах его запузырилась розовая пена. Он все еще дышал, но пятно крови на животе все ширилось, разрасталось. Я сжал в пальцах рукоятку армейского «кольта» 45-го калибра и направил ствол на Хорстмана.
Он отвернулся от камина и взглянул на меня. В огне что-то зашипело.
— Не хочу с тобой ссориться, — сказал он. Ствол «вальтера» был нацелен прямо на меня. Казалось, он вовсе не замечал направленного на него оружия.
— Я тоже думаю, что не стоит, — ответил я. — Ведь я тебе ничего плохого не сделал. А вот ты убил моего друга, отца Данна, убил мою сестру... Неужели не ясно, что извинениями тут не отделаться? Да, я знаю, тебя обманули, ввели в заблуждение, слышал. Но знаешь, мне почему-то тебя ничуть не жаль.
— Я сделал все, чтобы свести счеты. Я покачал головой.
— Этого недостаточно. И не ты должен мстить за сестру. Я должен мстить. Ты убил мою, сестру, и я поклялся, что найду тебя и расквитаюсь. И сейчас я тебя убью. Выбора у меня нет.
Он улыбнулся.
— Еще один игрушечный пистолетик, мистер Дрискил?
— Нет, — сказал я. — Настоящий.
Первая пуля разворотила ему ребра. Его тоже отбросило назад, и он угодил прямо в лапы медведю, повис на них, неспособный справиться с шоком от боли и удивления. Глаза вылезали из орбит. Возможно, я убил его первым же выстрелом, но злоба продолжала сотрясать меня. Я выждал немного, показалось, что прошла вечность. И еще мне страшно не хватало аудитории, потому как я собирался сделать заявление. Вот только говорил за меня «кольт». И с каждым выстрелом мне становилось легче дышать. Отчаяние и ярость покидали меня. Катарсис. Очищение. Крещение 45-м калибром.
Второй пулей Хорстману снесло пол-лица, эта же пуля вырвала из плеча медведя огромный клок шерсти. Грохот просто невыносимый.
Третья пуля угодила в горло и подбородок, и он вместе с медведем рухнул на пол.
Тут вдруг за спиной я услышал слабый голос отца Данна:
— Вроде бы ты достал его, Бен.
Я позвонил в Менандер, вызвал полицию, пожарных и «Скорую», добавил, чтобы приезжали как можно скорей, потому что это вопрос жизни и смерти. Потом вытащил обгоревшее тело отца из камина. Я ощущал ужасный запах его горелой плоти. Арти Данну я мало чем мог помочь. Он или выживет, или нет, все зависело от крепости организма. Я обнимал его за плечи и старался разговорить, не дать уснуть, умереть. Почему-то все время просил посмотреть, какая красивая у нас елка. Через разбитое окно в комнату врывался ледяной ветер и мокрый снег.
А потом я начал напевать себе под нос рождественские гимны. И вдруг почувствовал, как отец Данн тихонько заворочался в моих объятиях и зашептал:
Господь, он с вами навсегда,
Так веселитесь, господа...
Так они нас и нашли.
Сверху слетали снежинки, весело сверкала огнями нарядная и пушистая елка, рядом с ней остывали тела двух великих грешников, чьи души уже отправились в долгий путь, бесцельно блуждать где-то в потемках, которые рано или поздно поглотят всех нас.
ПОКОЙСЯ С МИРОМ.
* * *
Известие о смерти отца заняло надлежащее место на первых полосах газет и журналов, но его тут же сменили вести о кончине еще одного великого человека, его святейшества Папы Каллистия. По моим подсчетам, сердце Папы остановилось примерно через двенадцать часов после того, как Август Хорстман застрелил отца. Если взглянуть со стороны, без эмоций и психологического подтекста, все это страшно напоминало одну из популярных в Британии девятнадцатого века рулеток, когда последний оставшийся в живых человек забирал весь приз. Похоже, что кардинал Д'Амбрицци как раз и оказался последним уцелевшим в боях воином. Станет ли для него призом папский престол?
Сразу же после всех этих событий в охотничьем домике началась настоящая вакханалия с выкапыванием скелетов. Меня осаждали со всех сторон, задавали вопросы, ответы на которые были просто немыслимы. И мне оставалось одно — обратиться к Дрю Саммерхейсу, более подходящей кандидатуры я просто не знал. Полагаю, ему пришлось употребить всю свою изворотливость и влияние, чтобы не дать крышке сорваться с кипящего котла. Той же ночью он вытащил из постели архиепископа кардинала Клэммера, тот начал дергать за ниточки, и сцену заволокло флером тайны. Уж не знаю, что за силы он задействовал, но результат меня вполне устроил. Он создал непроницаемую защитную оболочку. Да, Архигерцогом он не был, но в жилах его текла кровь Геркулеса и Макиавелли одновременно.
Я спросил его, что он делал тогда в Авиньоне, он пытался отвертеться. Но я надавил, и тогда он сказал примерно следующее: «Я чувствовал, где-то в сердцевине завелась гнильца, но не был уверен, кто стоит за всем этим. И все время пытался отвести удар от тебя, Бен. Прости за то, что тебе пришлось заплатить такую цену». Бог ты мой, выходит, он пытался меня защитить!...
Официальная версия сводилась к тому, что полностью излечиться отцу не удалось и сердце подвело в очередной раз. Sic transit[15]. Мы прощаемся с этим человеком, героем войны, посланником мира, он являлся верным слугой Церкви до конца своих дней.
Августа Хорстмана тихо похоронили на маленьком сельском кладбище в горнодобывающем районе Пенсильвании, рядом с домом для престарелых и одиноких католических священников. Отца Арти Данна отвезли в частную клинику, где лечили только очень богатых, знаменитых и влиятельных людей. И уже через сутки мы знали, что жить он будет.
Что же касается чисто финансового аспекта всей этой истории, то я был просто обречен еще несколько раз посетить городок Менандер, по той простой причине, что там давно вошло в практику пополнять казну за счет церковных пожертвований и глубоких карманов анонимных миллионеров-католиков. Очевидно, что как наследник своего отца я был просто обязан сделать пожертвования: пожарной станции, местной больнице, на строительство нового катка и здания средней школы. Даже в смерти, говорил Дрю Саммерхейс, мой отец продолжал творить добро.
Гражданская церемония проводов Хью Дрискила — я называю все это действо именно так, потому что иначе не назовешь — состоялась в соборе Святого Патрика на Пятой авеню. Улица была запружена лимузинами, процессию сопровождал конный эскорт, всадники разодеты в мундиры с медными пуговицами и блестящие леггинсы, из ноздрей лошадей валит пар, на синем небе сияет солнце, повсюду телевизионные камеры. И кардинал Клэммер совершенно счастлив, потому что именно он первым появился в телевизионных новостях. А в центре катка, что возле Рокфеллер-центра, высится чудесная новогодняя елка, и покупатели недовольны, потому что доступ к дорогим магазинам перекрыт с самого утра на несколько часов, и это в канун Рождества. Но вот все вышли из собора на улицу, замигали вспышки, затрещали камеры. Отца увезли на катафалке в сопровождении только самых близких друзей и родственников, а все остальные сильные мира сего возвратились на Уолл-Стрит, уехали в Олбани, Вашингтон, Лондон и Рим. Многие из них снова соберутся несколькими днями позже в Риме, на помпезных похоронах Папы Каллистия. А мы, самые близкие, поехали в Нью-Пруденс, в церковь Святой Марии.
Мне очень не хватало отца Данна, уж он-то бы откомментировал все это в свойственной ему блестящей остроумной манере. Страшно не хватало Вэл. Но эта боль стала уже привычной, и я знал, что она будет преследовать меня до конца дней. И, конечно, я очень скучал по сестре Элизабет. Но она находилась в Риме, она принадлежала Риму, и я все время старался мысленно представить, чем она там занимается. Как, наверное, возбуждена и заинтригована последними событиями, с нетерпением ждет финальных ходов в этой шахматной партии, когда короной увенчают победителя, преемника Каллистия. Я стоял на маленьком церковном кладбище, думал, вспоминал. Ледяной ветер, ясное холодное небо, на горизонте ободок из серебристых облаков, лежат, точно свежевыпавший снег. Тени, отбрасываемые на голубоватые сугробы, все удлинялись. Персик готовился прочесть заупокойную. Присутствовали также Маргарет Кордер, несколько старых приятелей отца, бывший госсекретарь, вышедший на пенсию некогда знаменитый телеведущий, партнеры по бизнесу. И, разумеется, Дрю Саммерхейс, которому довелось проводить в последний путь многих своих товарищей.
Мы ждали, когда гроб снимут с лафета и поднесут к вырытой могиле. Дрю Саммерхейс подошел и встал рядом со мной. Он смотрел и вел себя так, точно мы с ним разделяли какую-то страшную тайну. Отчасти, наверное, так оно и было, вот только я не знал, много ли ему известно. Он улыбнулся мне в свойственной ему манере, холодно и несколько отстранен но.
