Лиза заплакала и села рядом с Дидье. Он горестно обнял ее, но сделал это автоматически, не глядя на нее. Он держал ее за плечи и покачивал из стороны в сторону, но точно так же он горевал бы, обхватив руками себя самого, если бы был один.
— Там собралась большая толпа, — продолжил он. — Все были в отчаянии. Полицейские стали нервничать. Они хотели увезти его тело в больницу в одном из своих фургонов, но толпа опрокинула фургон. Тогда они отнесли его в полицейский участок около рынка. Люди последовали за ними, выкрикивая проклятия и угрозы. Наверное, они еще там.
Полицейский участок у Кроуфордского рынка. Мне надо было мчаться туда. Я должен был увидеть его тело, увидеть его. Вдруг он еще жив…
— Посиди здесь с Дидье, — сказал я Лизе. — Я вернусь. Или, если предпочитаешь, возьми такси и поезжай домой.
Я чувствовал, как мне в бок, возле сердца, вонзилась стрела, проткнувшая меня насквозь. Я мчался к Кроуфордскому рынку, и с каждым вздохом стрела колола меня в сердце.
Мне пришлось оставить мотоцикл, не доезжая до полицейского участка, потому что улица была запружена народом. Я был окружен взбудораженными, бессмысленно топтавшимися на месте людьми, по большей части мусульманами. Судя по тому, что они кричали и скандировали, ими владела не просто скорбь. Смерть Абдуллы всколыхнула старые обиды и недовольство, которое годами копилось в бедных мусульманских кварталах вокруг рынка, обойденных вниманием городских властей. Со всех сторон доносились жалобы и требования, подчас противоречащие друг другу. Кое-где в толпе слышались молитвы.
Каждый шаг сквозь этот хаос приходилось отвоевывать с боем. Людские волны накатывали на меня, сметая в сторону, вперед, затем опять назад. Все толкались, отпихивали друг друга руками и ногами. Несколько раз я чуть не упал, и меня наверняка затоптали бы, если бы я не хватался за чью-нибудь рубашку, платок или бороду. Наконец я пробился ближе к полицейскому участку и оцеплению. Копы в шлемах и со щитами выстроились в три-четыре ряда вдоль всего участка.
Человек рядом со мной схватил меня за рубашку и стал колотить по голове и лицу. Не знаю, почему он атаковал меня, — возможно, он и сам не понимал этого, но выяснять причины мне было недосуг. Прикрыв голову руками, я попытался освободиться, но он вцепился в мою рубашку мертвой хваткой. Тогда я ткнул пальцами ему в глаза и ударил кулаком по виску. Он упал, выпустив из рук мою рубашку, но на меня напали другие. Толпа расступилась, и я оказался в центре небольшого круга, где вынужден был отбиваться от ударов сразу со всех сторон.
Я понимал, что добром это не кончится, рано или поздно силы у меня иссякнут и я не смогу сопротивляться. Спасало то, что люди набрасывались на меня по очереди и не владели техникой боя. Размахнувшись, они наносили удар, а затем отступали. Я молотил кулаками всех, приближавшихся ко мне, но в таком плотном окружении шансов у меня было немного. Лишь то, что люди увлеклись дракой, мешало им нахлынуть со всех сторон и раздавить меня.
В этот момент ко мне решительно пробилась группа из нескольких человек во главе с Халедом Ансари. Инстинктивно отмахиваясь от всех, возникавших передо мной, я едва не заехал ему по физиономии, но он поднял обе руки, призывая меня остановиться. Его люди стали прокладывать путь сквозь толпу, а он прикрывал меня сзади. Кто-то все же нанес мне удар по голове, и я опять кинулся в гущу людей, преисполненный желания схватиться со всеми жителями этого города и драться до тех пор, пока не потеряю всякую чувствительность под их ударами, пока не перестану ощущать эту стрелу у меня в груди, посланную как сигнал смерти Абдуллы. Но Халед и двое его друзей обхватили меня руками и вытащили из адского столпотворения.
— Его здесь нет, — сказал Халед после того, как мы нашли мой мотоцикл и он вытер носовым платком кровь с моего лица.
Она текла из носа и разбитой нижней губы. Под глазом быстро расцветал большой фингал. Но я ничего этого не чувствовал, никакой боли. Вся боль была сосредоточена у меня в груди, рядом с сердцем, пронзая меня с каждым вдохом и выдохом.
— Его здесь нет, — повторил Халед. — Сотни людей взяли участок приступом еще до того, как мы сюда добрались. Когда полицейские отогнали их, то обнаружили, что все камеры пусты. Толпа выпустила арестованных и унесла тело Абдуллы.
— Господи боже мой! — простонал я. — Черт бы побрал все на свете!
— Мы немедленно займемся этим, — спокойно и уверенно произнес Халед. — Выясним, что произошло, и найдем его… его тело.
Я вернулся в «Леопольд». Дидье и Лиза уже ушли, а за их столиком сидел Джонни Сигар. Я обессиленно опустился на стул рядом с ним, как Лиза рядом с Дидье пару часов назад. Поставив локти на стол, я стал протирать руками глаза.
— Это ужасно, — простонал Джонни.
— Да, — отозвался я.
— Ну почему, почему это произошло?
Я только пожал плечами.
— Какая-то дикая случайность!
— Да…
— Я же говорил ему, что не надо. Он и без того достаточно заработал вчера. Но ему приспичило сделать еще один рейс.
— О чем ты? — с недоумением обернулся я к нему, сердясь, что он несет какую-то бессмыслицу.
— Как о чем? Об аварии.
— О какой аварии?
— С Прабакером!
— Что?!
— О Господи, Лин! Я думал, ты уже знаешь… — выдавил Джонни. Кровь отхлынула от его лица. Голос его прервался, из глаз потекли слезы. — Я думал, ты знаешь. Что я мог подумать, когда ты в таком виде? Я решил, что тебе все известно. Я жду тебя здесь уже целый час. Я поехал искать тебя, как только вышел из больницы.
— Из больницы… — тупо повторил я.
— Да, больницы Святого Георгия. Он в палате интенсивной терапии. После операции…
— Какой операции?
— Он очень сильно пострадал, Лин… Он еще жив, но…
— Но что?!
Джонни, не выдержав, зарыдал. Сжав зубы и сделав несколько вдохов и выдохов, он с трудом успокоился.
— Вчера поздно вечером он взял двух пассажиров. Точнее, уже в три часа утра. Мужчине с дочерью надо было в аэропорт. На дороге перед ними была ручная тележка. Ты знаешь, люди часто возят по ночам грузы по шоссе, хотя это запрещено. Но они хотят сократить путь, чтобы не тащить тяжелую повозку много миль в обход, йаар. Тележка была нагружена длинными стальными брусьями для постройки дома. На крутом подъеме они не удержали свою тележку. Она выскользнула у них из рук и покатилась назад. Прабакер выехал из-за угла, и эта махина врезалась прямо в его машину спереди. Стальные брусья прошили ее насквозь. Пассажиры на заднем сидении были убиты сразу же. Им снесло головы. Начисто. Прабакера брусья ударили в лицо…
Он опять заплакал, и я положил руку ему на плечо, успокаивая его. Люди за соседними столиками оборачивались на нас, но тут же отводили глаза. Когда Джонни немного пришел в себя, я заказал ему виски. Он опрокинул стакан одним залпом, точно так же, как Прабакер в самый первый день нашего знакомства.
— В каком он состоянии сейчас?
— Доктор сказал, он не выживет, Лин, — прорыдал Джонни. — Стальной брус напрочь выворотил его челюсть, со всеми зубами. На том месте, где были рот и челюсть, теперь дыра, просто дыра… И шея вся разодрана. Они даже не стали перебинтовывать лицо, потому что вставили в эту дыру кучу всяких трубок. Чтобы поддерживать в нем жизнь. Доктора удивлялись, что он вообще не погиб сразу же. Он сидел там два часа, пригвожденный к месту, и не мог двинуться. Доктора думают, что он умрет сегодня ночью. Поэтому я сразу поехал за тобой. У него также серьезные раны в груди, в животе и на голове. Он умирает, Лин. Он умирает. Нам надо ехать к нему.
В палате реанимационного отделения я увидел Кишана и Рукхмабаи, которые плакали, обнявшись, около койки Прабакера. В ногах кровати молча стояли убитые горем Парвати, Сита, Джитендра и Казим Али. Прабакер был без сознания. Целая батарея аппаратуры поддерживала деятельность его органов. Несколько трубок были прикреплены к лицу — к тому, что осталось от его лица. Его великолепная, неповторимая, солнечная улыбка была стерта начисто. Ее… больше не было.
На первом этаже я нашел дежурного врача, который ухаживал за Прабакером. Я вытащил пачку стодолларовых ассигнаций и стал совать их ему, говоря, чтобы он направлял все расходные счета ко мне. Доктор не взял денег. Он сказал, что нет никакой надежды. Прабакеру осталось жить несколько часов — может быть, даже минут. Поэтому он и пустил в палату родных и друзей. Ничего невозможно сделать — только быть рядом с ним и ждать, сказал он. Я вернулся в палату и отдал Парвати все деньги, какие у меня были.
Найдя туалет, я вымыл в умывальнике лицо и шею. Синяки и ссадины на лице напомнили мне об Абдулле. Голова у меня раскалывалась от всех этих мыслей. Это было невыносимо. Я просто не мог представить себе моего многогрешного бесшабашного друга в окружении копов, которые стреляют и стреляют в него, пока от него ничего не остается. Я чувствовал, как слезы жгут мне глаза. Я закатил себе затрещину, чтобы прийти в себя, и вернулся в палату.
