Угрюмый и удручённый тяжкими раздумьями вошёл я в Фалуда-хаус на базаре Бохри, заказал какой-то сладкий напиток яркого цвета. Фалуда — неприлично сладкая смесь белой лапши и молока с привкусом роз и прочих медоносных сиропов. Фирни-хаус в бомбейском районе Донгри, близ дома Кадербхая, заслуженно славится своими вкуснейшими напитками фалуда, но они кажутся пресными в сравнении с потрясающими сластями, предлагаемыми в Фалуда-хаусе в Карачи. Когда высокий стакан розово-красного с белым, сладкого, как сахар, молока возник рядом с моей правой рукой, я поднял глаза, чтобы поблагодарить официанта, и обнаружил, что это Халед Ансари с двумя порциями напитка в руках.
— Похоже, парень, тебе нужно что-нибудь покрепче, — сказал он, печально улыбнувшись краешком губ и присаживаясь рядом со мной. — Что ты затеваешь? Или, скорее, что не так, если судить по твоему виду?
— Ничего, — вздохнул я, улыбнувшись в ответ.
— Давай, — настаивал он. — Выпей немного.
Я посмотрел на его честное, открытое, изуродованное шрамом лицо, и мне пришло в голову, что Халед знает меня лучше, чем я его. Заметил бы я и понял ли, насколько встревожен он, если бы мы поменялись местами и это он вошёл бы в Фалуда-хаус с таким озабоченным видом? Думаю, нет. Халед столь часто бывал мрачен, что я не придал бы этому большого значения.
— Наверно, это просто небольшая переоценка ценностей. Анализирую свои действия, копаюсь сам в себе, сидя в чайханах и ресторанах, о которых узнал от тебя, — местах, где ошиваются наёмники и дельцы чёрного рынка. Впечатление угнетающее: здесь полно людей, мечтающих о том, чтобы война никогда не кончалась, а на то, кого убивают и кто убивает, они чихать хотели.
— Они делают деньги, — пожал плечами Халед. — Это не их война. Я и не жду, что она затронет их по-настоящему. Ничего тут не изменишь.
— Знаю, знаю. Но речь здесь не о деньгах, — нахмурился я, подыскивая слова, чтобы выразить переполнявшие меня эмоции. — Просто, если нужно подобрать определение больного разума, по-настоящему больного, — нет никого хуже тех, кто хочет, чтобы война, любая война, никогда не кончалась.
— И ты ощущаешь себя… как бы заражённым…словно ты один из них? — мягко спросил Халед, глядя в свой стакан.
— Наверно, да. Не знаю. Заведи кто-нибудь такой разговор в каком-то другом месте, я бы даже думать об этом не стал. Если бы сам здесь не находился, и сам бы не поступил точно так же, меня бы это нисколько не задело.
— Но ты занят не совсем тем, чем они.
— Нет, во многом тем же. Кадер мне платит — значит я наживаюсь на этом, как и они: везу конрабанду, а значит подбрасываю новые дровишки в эту гадскую драку, в точности как и они.
— И, наверно, начинаешь задавать себе вопрос: «Какого хрена я ввязался во всё это?»
— А как же иначе? Веришь ты мне или нет, но я не нашёл ответа. Скажу честно: не знаю, какого рожна мне здесь нужно? Кадер попросил меня быть его «американцем», вот я его и изображаю. Но понятия не имею, почему.
Мы помолчали немного, потягивая свои напитки и прислушиваясь к гулу и галдежу переполненного Фалуда-хауса. Портативный радиоприёмник транслировал романтические газели на урду. За соседними столиками говорили на трёх или четырёх языках. Слов я не мог разобрать, даже не понимал, что это за языки: балочи, узбекский, таджикский, фарси…
— Просто замечательно! — воскликнул Халед, зачёрпывая ложкой лапшу из стакана и отправляя её в рот.
— Слишком сладко на мой вкус, — отозвался я, тем не менее прихлёбывая лакомство.
— Некоторые вещи и должны быть слишком сладкими, — сказал он, подмигнув мне и посасывая свою соломинку. Если бы фалуда не был слишком сладким, стали бы мы пить его?
Покончив со своими напитками, мы вышли наружу, задержались у входа, чтобы закурить, и окунулись в солнечный свет догорающего дня.
— Мы пойдём в разные стороны, — пробормотал Халед, держа в сложенных в пригоршню ладонях спичку для моей сигареты. — Просто иди в этом направлении, на юг, несколько минут. Я тебя догоню. «Спасибо» говорить не надо.
Он развернулся на каблуках и пошёл прочь, стараясь держаться края дороги на узкой полосе для пешеходов между тротуаром и потоком машин.
Я пошёл в противоположном направлении. Через несколько минут, обогнув базар, выехало такси и резко остановилось рядом со мной. Задняя дверь отворилась, и я запрыгнул в машину, оказавшись рядом с Халедом. Ещё один человек был на переднем сиденье рядом с шофёром. Ему было слегка за тридцать, короткие тёмно-каштановые волосы открывали широкий и высокий лоб. Глубоко посаженные карие глаза были настолько тёмными, что казались чёрными, пока прямой солнечный свет не пронзил их радужную оболочку, открыв в глубине глаз проблески красновато-коричневых, земляных оттенков. Спокойный умный взгляд из-под чёрных бровей, почти сходящихся на переносице. Прямой нос, короткая верхняя губа, твёрдый решительный рот и округлый подбородок. Было заметно, что человек сегодня брился, скорее всего, совсем недавно, но сине-чёрная тень всё же лежала на нижней части его лица, аккуратно и чётко очерченном контуре бороды. То было мужественное квадратное, симметричное, с правильными пропорциями лицо сильного и красивого человека, хотя в нём и не было ничего особенно примечательного.
— Это Ахмед Задех, — объявил Халед, когда такси тронулось. — Ахмед, это Лин.
Мы обменялись рукопожатием, оценивая друг друга с одинаковой прямотой и приветливостью. Его мужественный облик мог бы показаться суровым, если бы не весьма своеобразное выражение лица: глаза кривились и смотрели немного искоса, так что на скулах образовывались складки и казалось, что он улыбается. Хотя Ахмед Задех был сосредоточен, никакой расслабленности в нём не чувствовалось, он тем не менее имел вид человека, ищущего друга в толпе незнакомцев. Выражение его лица действовало обезоруживающе, и я моментально проникся к нему симпатией.
— Много о вас слышал, — сказал он, отпуская мою руку.
По-английски он говорил чисто, хотя и запинаясь, а мелодичный акцент выдавал северо-африканскую примесь французского и арабского.
— Надеюсь, одни комплименты, — сказал я, рассмеявшись.
— Вы предпочитаете, чтобы люди отзывались о вас плохо?
— Не знаю. Мой друг Дидье говорит, что расхваливать людей за их спиной чудовищно несправедливо: ведь единственное, от чего нельзя себя защитить, — комплименты, которые тебе расточают.
— D’accord![144] — рассмеялся Ахмед. — Так оно и есть!
— Чёрт! Только сейчас вспомнил! — воскликнул Халед, роясь в карманах и извлекая оттуда сложенный конверт. — Чуть не забыл. Видел Дидье за день до нашего отъезда. Он искал тебя. Я не мог сказать, где ты, и он попросил передать тебе это письмо.
Я взял конверт и сунул его в карман рубашки, чтобы прочитать, когда останусь один.
— Спасибо, — пробормотал я. — А что сейчас происходит? Куда мы едем?
— В мечеть, — ответил Халед, грустно улыбнувшись. — Надо взять там нашего друга, потом поедем на встречу с Кадером и другими парнями, которые будут переходить границу вместе с нами.
— Сколько будет всего человек?
— Что-то около тридцати, когда мы все соберёмся. Большинство из них уже в Кветте или в Чамане, рядом с границей. Мы отправляемся завтра: ты, я, Кадербхай, Назир, Ахмед и ещё один человек — Махмуд, мой друг. Думаю ты с ним не знаком, но познакомишься через несколько минут.
— Мы составляем как бы Организацию Объединённых Наций в миниатюре, — высокопарно заметил Ахмед. — Абдель Кадер Хан — из Афганистана, Халед — из Пакистана, Махмуд — из Ирана, ты — из Новой Зеландии. Прости, ты теперь наш американец, а я — из Алжира.
— Ты не всех упомянул, — добавил Халед. — У нас есть парень из Марокко, ещё один — из какой-то страны Персидского залива, один — из Туниса, двое — из Пакистана и один — из Ирана. Все остальные — афганцы, но из разных частей Афганистана, к тому же принадлежат к разным этническим группам.
— Джихад, — сказал Ахмед с мрачной и несколько устрашающей ухмылкой. — Священная война — это наша святая обязанность сопротивляться русским захватчикам и освобождать мусульманскую землю.
— Не давай ему разойтись, Лин, — поморщился Халед. — Ахмед — коммунист. А то начнёт тебя мучить Мао и Лениным.
— Не чувствуешь ты себя немного… скомпрометированным из-за того, что выступаешь против армии социалистического государства? — спросил я, искушая судьбу.
— При чём тут социалисты, — возмутился Ахмед. — При чём коммунисты? — Пойми меня правильно: русские сделали в Афганистане и кое-что хорошее.
— Здесь он прав, — прервал его Халед. — Они построили много мостов, все главные автомобильные дороги, много школ и колледжей.
