— К-кто это?
— Сын грека Джонни Папас. Вы знаете его: он доставлял немало хлопот. Короче, приезжайте сюда, Лу. Я уже позвонил Честеру Конвею, и он утром вылетает из Форт-Уорта. Я расписал ему ваши заслуги, рассказал, как мы вместе работали над этой версией и что мы не сомневались в невиновности Элмера, и… Лу, он доволен до небес. Эх, дружище, если бы нам удалось расколоть его добиться признания…
— Я еду, — сказал я. — Скоро буду, Говард.
Я нажал на телефонный рычажок и на секунду задумался, вычисляя, что произошло. Потом позвонил Эми.
Ее родители еще не легли, поэтому она не могла долго разговаривать, и это было мне только на руку. Я дал ей понять, что действительно хочу видеть ее — а я действительно хотел, — но должен ненадолго уехать.
Я повесил трубку, достал бумажник и разложил на столе все двадцатки.
Моих двадцаток среди них не было, только те, что мне дал Элмер. Увидев, что пяти не хватает, я похолодел, однако тут же вспомнил, что четыре я потратил в Форт-Уорте на железнодорожный билет и только одну разменял здесь. Только одну… когда платил Джонни Папасу. Следовательно…
Следовательно, я сел в машину и поехал в суд.
Хенк Баттерби, помощник шерифа, бросил на меня сочувственный взгляд, а другой помощник, случайно оказавшийся в приемной, подмигнул и поздоровался. В помещение ворвался Говард и, схватив меня за локоть, утащил в свой кабинет.
— Какая удача, Лу! — Он едва не пускал слюни от восторга. — А теперь я объясню, какова наша тактика. Вот что от вас требуется: сначала успокоить его — вы понимаете, что я имею в виду, — и усыпить бдительность, а потом вцепиться мертвой хваткой. Предупредите его о том, что, если он будет сотрудничать, мы облегчим его участь, предъявим обвинение в непредумышленном убийстве — мы, естественно, можем это сделать, но все, сказанное вами, меня ни к чему не обязывает. Предупредите его, что в противном случае его ждет электрический стул. Ему восемнадцать, уже исполнилось, и…
Я пристально посмотрел на него. Но он неправильно понял мои взгляд.
— Черт, — сказал он, тыча мне пальцем под ребра, — кому это я рассказываю, что надо делать? Разве я не знаю, как вы умеете управляться с этими ребятами? Разве я…
— Вы еще ничего мне не сказали, — возразил я. — Мне известно, что Джонни немного несдержан, но я все равно не могу представить его убийцей. Что, по-вашему, у вас есть на него?
— По-моему! Ха! У нас есть… — Он заколебался. — В общем, ситуация такова, Лу Элмер приехал в дом той шлюхи с десятью тысячами баксов. Они сошлись именно на этой сумме. Но когда мы пересчитали деньги, пятисот долларов не хватило…
— И что? — спросил я. Оказывается, все было именно так, как я предполагал. Чертов Элмер не захотел признаться в том, что у него нет собственных денег.
— Ну, мы подумали — Боб и я, — что Элмер, очевидно, проиграл их в кости или потратил каким-то другим образом. Но все купюры были промаркированы, и старик уже предупредил все местные банки. Если бы она все же осталась в городе после того, как получила бы свои деньги, он привлек бы ее за шантаж… Ох уж этот Конвей! Немногие решатся поставить против него!
— Кажется, не так давно были сделаны ставки против меня, — напомнил я.
— Да ладно вам, Лу, — он похлопал меня по спине. — Ну что вы, вы неправы. Мы полностью вам доверяли. Просто это дело Конвея, и… гм, вы оказались поблизости, и…
— Оставим, — сказал я: — Джонни потратил эти деньги?
— Двадцать. Он вчера расплатился в аптеке, а сегодня утром двадцатку доставили в банк. Мы отследили ее путь и два часа назад вышли на него. А теперь…
— Откуда вам известно, что Элмер не потратил эти деньги и они просто поступают в оборот?
— Больше ни одной купюры не выявлено. Только эта. Следовательно… Подождите, Лу. Подождите минутку. Позвольте мне обрисовать ситуацию — это сэкономит нам время. Я был искренне готов признать, что эти деньги попали к нему случайно. Он сам рассчитался с собой за работу на заправке. Только странно получается: плата за две ночные смены составляет ровно двадцать долларов. Ладно, не будем заострять на этом внимание — вы меня понимаете? Не исключено, что он принял от кого-то двадцатку и ею сам себе заплатил. Однако он этого не утверждает — он вообще ничего не говорит, — потому что просто не может это утверждать. Между полуночью и восемью утра на заправке Мерфи останавливается мало машин. Наверняка он запомнил бы того, кто дал ему эту двадцатку. Мы бы проверили этого клиента или клиентов, и он бы остался чист — если он действительно чист.
— Возможно, двадцатка уже была в кассе, когда он заступил на смену?
— Вы шутите? Одна купюра в двадцать баксов на то, чтобы сдавать сдачу? — Хендрикс покачал головой. — Нам известно, что ее не было, даже без слов Слима Мерфи. Стоите! Подождите! Мы проверили Мерфи, у него твердое алиби. А вот у парня… На период с девяти вечера в субботу до одиннадцати алиби у него нет. Мы не можем выяснить, где он был, а он молчит… Да, Лу, дело наилегчайшее, как ни взгляни. Возьмем убийства как таковые — бабу избили до полусмерти. На такое способен только человек, потерявший голову. А теперь деньги: из всей суммы взято только пятьсот. Он потрясен столь огромной кучей денег, хватает первое, что попадается под руку, а остальное бросает. Типично детское поведение.
— Да, — сказал я, — да, кажется, вы правы, Говард. Вы думаете, деньги, оставшиеся от пятисот, он где-то спрятал?
— Либо спрятал, либо, испугавшись, выбросил. Лу, дело наилегчайшее. Я, дружище, впервые сталкиваюсь с такой элементарщиной. Если бы он сейчас рухнул замертво, я бы решил, что это кара свыше, — а ведь я нерелигиозен!
Итак, он все сказал. Все разложил по полочкам, все доказал.
— Лу, думаю, вам пора приступать. Мы изолировали его, но решили не регистрировать, пока он не сознается. Мне бы не хотелось, чтобы какой-то там адвокатишка рассказывал ему о его правах на этом этапе игры.
Я заколебался. Потом сказал:
— Верно, это нам сейчас ни к чему. Да и не даст ничего… А Боб знает?
— Зачем тревожить Боба? Что он может сделать?
— Я просто подумал, а не стоит ли нам спросить его… будет ли правильно, если я…
— Будет ли правильно? — Говард нахмурился. — А почему может быть неправильно?.. О, я понимаю, что вы чувствуете, Лу. Он всего лишь ребенок, вы давно знаете его. Но он убийца, Лу, причем хладнокровный. Помните об этом. Помните о том, что ощущала та несчастная женщина, когда он бил ее по лицу. Вы видели ее. Вы видели, во что превратилось ее лицо. В кусок мяса, котлету…
— Не надо, — сказал я. — Ради бога!
— Ладно, Лу, ладно. — Он обнял меня за плечи. — Прошу прошения. Я все время забываю, что вы так и не ожесточились против этого отребья. Ну?
— Ну, — сказал я, — думаю, пора приступать к делу.
Я спустился в подвал — в тюрьму. Надзиратель пропустил меня внутрь и закрыл за мной решетчатую дверь, потом мы вместе прошли мимо КПЗ и обычных камер к тяжелой стальной двери. В двери имелся «глазок», и я заглянул в него. Но ничего не увидел. Трудно сохранить лампочку в целости и сохранности, какой бы защитный кожух мы на нее ни ставили. Да и через окно, расположенное на две трети ниже уровня земли, света почти не поступает.
— Возьмешь фонарь, Лу?
— Нет, — ответил я. — Вряд ли он мне понадобится.
Надзиратель приоткрыл дверь на несколько дюймов, и я проскользнул в камеру. Дверь с лязгом захлопнулась. Я на секунду замер, моргая. Послышался скрип, тень поднялась и двинулась ко мне.
Джонни упал мне на руки, я прижал его к себе и стал хлопать по спине, успокаивая:
— Все в порядке, Джонни. Все будет хорошо.
— Господи, Лу. Господи боже мой. Я знал… я знал, что вы придете, что они пошлют за вами. Но вас так долго не было, так долго, что я начал думать, что… может… вы…
— Ты плохо меня знаешь, Джонни. Разве тебе не известно, что я почти постоянно думаю о тебе?
— К-конечно. — Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул, как пловец, достигший берега после тяжелого заплыва. — Лу, у вас есть сигарета? Эти грязные ублюдки забрали все мои…
— Ладно, ладно, — перебил его я. — Они просто выполняли свой долг, Джонни. Бери сигару, я покурю вместе с тобой.
Мы сели рядышком на прикрученные к полу нары, я достал спички и зажег одну. Прикурив, Джонни выпустил дым, я тоже. Наши лица на мгновение осветил огонек.
— Это убьет старика. — Он отрывисто рассмеялся. — Думаю… придется ему сказать, да?
— Да, — ответил я. — Боюсь, придется ему сказать, Джонни.
— Как скоро я смогу уйти?
— Очень скоро. Осталось недолго, — сказал я. — Где ты был в воскресенье вечером?
— В кино. — Он сильно затянулся, огонек сигары вспыхнул ярче, и я заметил, что у него на скулах заиграли желваки. — А какая разница?
— Джонни, ты же понимаешь, что я имею в виду. Куда ты пошел после кино, где ты был после окончания сеанса и перед началом смены?
