— Никто.
— Какие у вас с ним были отношения?
— Мы редко виделись, но он меня очень любил. Не забывайте, что я единственная его дочь.
— Вы сказали «он очень меня любил». А вы его?
— Я меньше. Когда мои родители расстались, я была маленькой девочкой, но бессознательно встала на сторону матери. И хотя я с огромным уважением и восхищением отношусь к профессиональной деятельности отца, он навсегда остался для меня человеком, который нас бросил.
— Вы были на концерте вчера вечером?
— Да, конечно.
— Одна?
— Я была с другом отца, месье Делормом.
— Вы говорили с отцом перед концертом или после?
— Перед концертом я зашла к нему в артистическую пожелать удачи.
— А после концерта вы к нему не заходили, чтобы поздравить?
— После концерта в артистическом фойе обычно полно поклонников. Так как я страдаю клаустрофобией, то стараюсь туда не заходить. К тому же отец сказал, что, переодевшись, присоединится к гостям.
— Но он этого не сделал, верно?
— Вы правы. После концерта я не видела отца. Как и остальные гости.
— Откуда вы это знаете? Ведь вы ушли довольно быстро, разве нет?
— Я вижу, вы хорошо информированы. Я действительно ушла примерно через час после концерта, но до начала приема.
— Вы отправились прямо в гостиницу?
— Да. Если хотите, можете спросить у портье.
— И потом уже не выходили из номера?
— Нет. То есть выходила. Я вышла не из гостиницы, а из номера. Зашла к своим друзьям, чтобы рассказать, как прошел концерт.
— Вы можете сообщить мне имена ваших друзей?
— Это князь и княгиня Бонапарт. Они живут в той же гостинице.
Матеос и его помощник обменялись изумленными взглядами. Было очевидно, что только что прозвучавшая знаменитая фамилия произвела на них впечатление.
— Подождите минуту, — перебил Матеос. — Вы сказали, Бонапарт? Они имеют какое-либо отношение к великому Бонапарту?
— Конечно. Это потомки младшего брата Наполеона, Жерома Бонапарта.
Матеосу захотелось узнать, каким образом дочь Томаса свела знакомство со столь благородными особами, но, боясь выйти за рамки допроса, он решил сосредоточиться на вечере, когда было совершено преступление.
— Вернемся к концерту. Вы имеете представление о том, куда мог пойти ваш отец после концерта?
— Нет.
— И вас не взволновало то, что после концерта он не вышел к вам, как обещал?
— Немного. На самом деле, когда он не появился вовремя, я позвонила ему на мобильный, но он находился вне зоны доступа. Вскоре к нам подошел слуга и сообщил, что отцу пришлось ненадолго отлучиться, но скоро он вернется.
— Во время концерта вы не заметили в поведении вашего отца ничего странного? Чего-нибудь, свидетельствующего о сильном волнении или о желании привлечь к себе внимание?
— Напротив, это он заставил волноваться всех зрителей.
— Что вы имеете в виду?
— Мой отец ведет себя очень театрально. То есть вел себя театрально. Его отец, то есть мой дедушка, был répétiteur в Ковент-Гардене, и мой отец с раннего детства рос в оперной атмосфере.
— Répétiteur?
— Это значит…
— Спасибо, Агилар, — оборвал помощника Матеос. — Я предпочитаю, чтобы мне это объяснила наша гостья.
— Répétiteur — это пианист в оперном театре, аккомпанирующий певцам на репетициях. Наверное, очень увлекательно заменять собой на репетициях весь оркестр.
— Понимаю. Но какое отношение это имеет к концерту?
— Перед исполнением мой отец любил создавать моменты высшего напряжения — например, встать за пульт, сосчитать до тридцати и лишь потом начать концерт. Это как бы его фирменная марка. Публика начинает нервничать, думая, будто что-то произошло: дирижер забыл музыку или растерялся. Слушатели чувствуют себя виноватыми, воображая, что в зале недостаточно тихо. Наконец воцаряется полная тишина. И когда она становится невыносимой, музыка моего отца приходит к ним как избавление.
Оба, Матеос и Агилар, уловили в тоне Софи Лучани неподдельное восхищение музыкантом Рональдом Томасом.
— К сожалению, я должен затронуть крайне деликатную тему, — сказал инспектор. — Вы уже знаете, что голову вашего отца удалось найти.
— Да, знаю, и поэтому я здесь, — абсолютно спокойно ответила Софи Лучани. — Где ее нашли?
— Почти в километре от места, где было найдено тело. Поэтому ее нашли не сразу. Парк Каса-де-Кампо, где был оставлен труп вашего отца, — место, куда после определенного часа ходить не рекомендуется. Возможно, голову нашел какой-нибудь бездельник и перенес в другое место из чистого вандализма. Или это сделала бродячая собака. Мы сейчас изучаем этот вопрос.
— Над головой отца глумились?
— На ней несколько царапин и ссадин, но, скорее всего, они появились уже после смерти. Сейчас почти с полной уверенностью можно сказать, что повреждения нанесены не убийцей, а человеком или животным, перенесшим голову в другое место.
— Я хочу ее видеть, — неожиданно потребовала Софи Лучани, поднявшись со стула.
Хотя Матеос был высокого роста, Софи доставала ему почти до носа.
— Вы уверены? — спросил инспектор. — Если хотите, мы можем установить личность вашего отца по зубам и избавить вас от очень неприятных минут. Конечно, на это уйдет время, а время — главный фактор при поимке преступника.
— Не беспокойтесь, я приняла решение. Отведите меня к останкам моего отца. Сейчас же.
Матеос с Агиларом проводили дочь Томаса в подвальный этаж, где она опознала тело и голову жертвы. Перед отрубленной головой отца Софи Лучани продемонстрировала огромное самообладание, однако минуту спустя, еще не успев покинуть лабораторию, она внезапно почувствовала себя плохо, и одному из судебных медиков пришлось приводить ее в чувство.
Из-за недостатка места некоторые помещения криминалистической лаборатории при Институте судебной медицины располагались не в здании Верховного суда, а в подвале старой больницы «Перпетуо Сокорро». Там помимо отделений дактилоскопии и криптографии находились отделы судебной медицины и токсикологического анализа, оснащенные новейшим оборудованием, о котором только может мечтать подобный центр. Проблема, как объяснили позже Даниэлю, заключалась в том, что из-за нехватки специалистов судебная экспертиза проводилась плохо, с опозданием, а иногда не проводилась вовсе.
— Не знаю, для чего нам все эти дорогие игрушки, если никто не умеет ими пользоваться, — обычно говорил один из четырех судебных медиков, работавших в центре.
Поднимаясь по больничной лестнице, Даниэль столкнулся не с Софи Лучани, которую больше часа назад доставила в гостиницу бригада Муниципальной службы срочной медицинской помощи и спасения, а с девушкой лет двадцати с безобразными ожогами от сигареты на лице — по-видимому, жертвой дурного обращения, только что прошедшей судебно-медицинскую экспертизу. Оказавшись внутри, Даниэль почувствовал себя так неуютно, что готов был развернуться и отправиться домой, но стоявшая в вестибюле донья Сусана заметила его и помахала издали, приглашая подойти поближе.
— Спасибо, что не заставил себя ждать, — сказала судья, протягивая руку.
Она хотела улыбнуться, но тут же подавила это желание, вспомнив, что улыбка человека с наполовину парализованным лицом не слишком приятное зрелище. Рядом с ней стоял хорошо одетый человек, который представился сам, не дожидаясь, пока это сделает донья Сусана.
— Меня зовут Фелипе Понтонес, я работаю вместе с Сусаной. Я судмедэксперт, проводивший опознание трупа Томаса. И разумеется, я буду проводить и вскрытие.
Несмотря на то что перед ним стоял благообразный и любезный человек, две его внешние особенности сразу же вызвали у Даниэля если не полное отторжение, то, по меньшей мере, смутное беспокойство: во-первых, близко посаженные глаза, из-за которых взгляд казался глуповатым, и, во-вторых, седая прядь в волосах, придававшая ему сходство со скунсом.
— Голова внизу, — сказала судья. — Мы можем спуститься туда на лифте, но это всего два лестничных пролета.
В подвале стоял резкий запах фекалий, говоривший о том, что в одном из помещений проводится вскрытие.
В коридоре Даниэль заметил надпись на латыни:
Hie locus est ubi mors gaudet succurrere vitae.
— «Вот место, где смерть охотно помогает жизни», — объяснил Понтонес, надевая светло-голубые резиновые перчатки. — Здесь царят, по меньшей мере мы так полагаем, любопытство, научный интерес и лишь в последнюю очередь желание установить истину и помочь правосудию. В этом смысл латинского изречения, которое встречается во многих помещениях, где производится вскрытие. Вот что помогает нам мириться даже с самой нестерпимой вонью.
— Мы можем увидеть голову? — нетерпеливо спросила судья, недовольно косясь в сторону прозекторской, где проводилось вскрытие. Оттуда доносились приглушенные голоса, отвратительные звуки пилы и электрических скальпелей.
