Он поставил козленка на землю и, тут же забыв о нем, заспешил на зов, даже не прикрыв за собой калитку.
Медведь стоял на задних лапах у самой решетки, просунув черный влажный нос между железных прутьев. Никита подошел как можно ближе, радостно кивнул мохнатому гиганту.
— Вот я и пришел, — тихо произнес он. — Ты меня заждался, правда?
Зверь что-то глухо проворчал в ответ. Никита понял его.
Конечно, говорил ему медведь, как же иначе! У нас же свидание, не что-нибудь. Почему тебя не было так долго?
— Раньше нельзя было, — пояснил Никита.
Он, сколько мог, потянулся через перегородку, чтобы получше разглядеть выражение маленьких глаз медведя, но все равно их по-прежнему разделяло около метра, слишком большое расстояние. Тогда Никита, недолго думая, одним махом перемахнул через невысокий заборчик и приблизился к зверю почти вплотную.
Медведь, казалось, только и ждал этого. Он мгновенно опустился вниз, на четыре лапы. Теперь их глаза оказались почти вровень, и они с жадностью впились друг в друга.
Так они простояли некоторое время в каком-то удивительном забытьи, замерев, не производя ни единого звука.
Первым опомнился медведь. С шумом втянул в себя воздух; его чуткий нос задвигался, он стал опускать его все ниже, словно обнюхивал Никиту, до тех пор, пока не улегся, положив голову на пол, как огромная, невероятная собака.
Никита взволнованно улыбнулся. Необыкновенное предчувствие охватило его. Сейчас должно было произойти самое важное, то, что он не осмеливался вообразить даже в самых сокровенных своих мечтах.
— Ты правда этого хочешь? — прошептал он.
Лежавший на полу медведь тяжело, с урчанием вздохнул.
— Хорошо, хорошо, — успокоил его Никита. — Я тебя понял.
Он хотел объяснить медведю, что тот зря так переживает, что он, Никита, тоже этого хочет, причем ничуть не меньше, но ничего объяснять не стал. Слова уже были не нужны.
Вместо этого Никита быстро расстегнул молнию на джинсах, спустил их до колен и вынул из трусов слегка сморщенный от холода член.
Глаза медведя заблестели. Он громко засопел, шевельнул головой и открыл пасть. Толстая струя блестящей в лунном свете слюны полилась из нее на пол. Жаркое дыхание опалило пах Никиты. Член его при этом почти мгновенно увеличился в размерах, затвердел и задрался к небу.
Порывисто дыша, Никита прижался к прутьям. Медведь в свою очередь чуть приподнялся, неотрывно глядя на член, который оказался теперь как раз на уровне его головы. Он высунул длинный розовый язык и медленно облизал его.
Никита оцепенел, что было силы вцепился в прутья, чтобы не закричать от острого наслаждения, пронзившего его. Это было оно самое, та минута немыслимого блаженства, ради которой стоило жить на этом свете.
— Еще! — простонал он.
Медведь услышал его.
Он снова с видимым удовольствием облизал член, и Никита, весь подавшись вперед и задыхаясь от счастья, протянул правую руку сквозь прутья и благодарно погладил большую мохнатую голову.
Его удивило, что представлявшийся ему таким мягким мех на ощупь оказался необычайно жестким. Но Никита не успел толком додумать эту мысль, поскольку в тот же самый момент почувствовал, что член его оказался полностью в пасти у зверя. Впрочем, ему не удалось как следует насладиться новым ощущением. Медведь неожиданно резко сомкнул челюсти, в долю секунды откусил член и моментально, не пережевывая, проглотил его.
Никита издал короткий, жуткий вопль, который тут же и прервался, поскольку почти одновременно медведь с двух сторон протянул к нему свои могучие мохнатые лапы. Из их мягких подушечек синхронно выдвинулись стальные длинные когти.
Одной лапой медведь ласково провел по голове Никиты, без всякого видимого усилия сдирая с нее скальп, а другой — по его вытянутой от дикого напряжения шее, из которой тут же обильно хлынула кровь.
Никита уже совсем не держался на ногах. Он стал медленно оседать на землю. Голова его при этом как-то странно завалилась набок. Стало не очень понятно, на чем она вообще держится.
Медведь попробовал было дотянуться до Никиты, возможно с целью опять вернуть его в стоячее положение, но из этого ничего не вышло. Новый друг больше не хотел играть, предпочитал отлеживаться на земле.
Медведь снова шумно вздохнул по своей привычке и удалился в глубину клетки. Там, демонстрируя обиду, он улегся, повернувшись мохнатой спиной к несправедливому миру, сунул левую лапу себе в рот и с причмокиванием стал ее посасывать.
Еще через мгновение медведь уже сладко спал.
Из открытой калитки загончика с молодняком неторопливо вышел белый козленок.
Он посмотрел по сторонам, заинтересовался все еще дергающимся на земле Никитой, осторожно подошел поближе и начал сосредоточенно рассматривать его.
Но, обнаружив булькающую лужу крови, испуганно подпрыгнул и бросился прочь, за ворота.
Короткий вопль, который ранее успел издать Никита, все же каким-то образом долетел до храпящего в синем вагончике сторожа-билетера. Он перестал храпеть, вместо этого посопел немного и в конце концов проснулся.
Нацепив зачем-то мятую фуражку, сторож вышел из вагончика и огляделся. Все было тихо-спокойно, если, конечно, не считать свистящего холодного ветра. Зверинец мирно спал. Слышалось довольное урчание крепко спящего топтыгина.
Сторож позавидовал медведю. Этого зверя ничем не пронять, никаким ветром. Будет дрыхнуть, что бы вокруг ни происходило.
Он одобрительно покачал головой, расстегнул штаны и с шумом отлил, так и не сходя с места. После чего громко зевнул, зябко передернул плечами, вернулся обратно в вагончик и закрыл за собой дверь.
Неподвижно лежавшего в углу зверинца Никиту сторож так и не заметил.
Фархад Нигматуллин, слегка пошатываясь, брел по улице. Они славно посидели с Лехой-Могилой после работы. Покойник был важный, какой-то адмирал, так что обломилось им сегодня по полной. Вот и залились выше ватерлинии.
Хорошо посидели, чего говорить, до сих пор внутри тепло. И этот сволочной ветер ему сейчас до жопы! Потому что ему, Фархаду, не холодно. НЕ ХОЛОДНО!
А ветру этому сраному — вот!
И Фархад, сложив из трех пальцев известную выразительную фигуру, каким-то неопределенным жестом потряс ею над головой.
ВОТ!
Вот ему!
И тут же почувствовал испарину, словно что-то обожгло его изнутри. Вдруг нестерпимо захотелось раздеться, подставить этому пронизывающему ветру голое тело, до косточек ощутить ледяное, завораживающее дыхание.
Холодеющими пальцами Фархад начал судорожно расстегивать пальто. Одна пуговица, как назло, не поддавалась, не лезла в прорезь, и он с остервенением оторвал ее, отбросил в сторону.
Пуговица покатилась по мокрому асфальту. Фархад машинально посмотрел ей вслед и замер. Потом потряс головой, но это не помогло — видение не проходило.
Рядом с пуговицей стояло удивительное существо — маленький белый козленок.
Фархад неуверенно шагнул ему навстречу, боясь, что тот сейчас развернется и ускачет туда, откуда появился: в глубину темных пустых улиц. Но козленок неподвижно стоял на месте и внимательно смотрел на него.
— Ты откуда такой? — спросил Фархад.
— Бе-е-е! — ответил козленок.
Фархад ухмыльнулся, поежился. Желание раздеться вдруг прошло, снова стало зябко. Он медленно приблизился к рогатому существу, присел рядом.
— Бе-е-е! — еще раз повторил тот.
— Ты молочка хочешь? — догадался Фархад.
Осторожно протянул руку и погладил козленка.
Удивился, какой он мягкий и теплый, ощутил, как он дрожит на холодном ветру.
— Тебе холодно? — посочувствовал Фархад. — Пойдем со мной, согреешься. Я тебе молочка дам.
Козленок, похоже, не возражал. Доверчиво жался к нему, кивал маленькой головкой.
Он взял его на руки, прижал к груди. Козленок оказался очень легким, в нем не было почти никакого веса.
Фархада вдруг осенило. Он даже разозлился на себя, как это он сразу не догадался. Ведь понятно, что просто так этого случиться не могло. Откуда, в самом деле, может появиться в Бирюлево маленький белый козлик?!
Да еще посреди ночи!
Великий Аллах подает ему знак. Аллах помнит о нем. Аллах узнал, как ему холодно и одиноко в Москве, и послал ему козленка.
Аллах акбар!
Он воистину велик.
Фархад, осторожно ступая, шел по ночной мокрой улице. Бережно нес на руках козленка, гордо поглядывал по сторонам.
Фархад улыбался. Впервые за долгое время ему не было зябко.
Кирилл Латынин, одетый в свой лучший, французский, кремовый свитер, подаренный Светкой, с бьющимся сердцем поднялся по уже знакомой ему лестнице.
