Хейген заметил, что дон Корлеоне поморщился — он не терпел лирики в деловых разговорах. Том Хейген заторопился дальше:
— Солоццо прозвали Турком. По двум причинам. Первая — он долгое время жил в Турции, и, по слухам, у него там жена и дети. Вторая — говорят, чуть что, хватается за нож, во всяком случае, хватался, когда был молод. Но только в интересах дела и, в общем, когда его действительно ущемят. Ума ему не занимать, и кланяться он никому не будет. Он — человек с прошлым, дважды сидел в тюрьме, раз в Италии, раз в Штатах, властям известен как торговец наркотиками. Для нас, в случае чего, это плюс. Поскольку его считают главарем, да при таком прошлом, — ему никогда не выступать свидетелем на суде: кто обеспечит ему неприкосновенность? Кроме того, у него здесь, в Америке, есть жена и трое детей, он хороший семьянин. Отсидит любой срок и не выдаст, если будет уверен, что они живут безбедно.
Дон Корлеоне попыхтел сигарой, спросил:
— Сантино, ты что думаешь?
Хейген предвидел, что ответит Сан и. Санни наскучило смотреть на мир из отцовских рук. Ему хотелось самостоятельно вести крупное дело. Вроде того, какое собирается предложить Солоццо.
Санни отхлебнул из стакана.
— Белый порошок — это большие деньги, — сказал он. — Но и опасность большая. Можно загреметь в тюрьму лет на двадцать. Я бы сказал, если держаться в стороне от самих операций, взять на себя только защиту и финансирование, то, пожалуй, неплохая идея.
Хейген одобрительно взглянул на него. Хорошо сыграл. Подчеркнул очевидные преимущества — в его положении это самый правильный ход.
Дон Корлеоне снова пыхнул сигарой.
— А твое мнение, Том?
Хейген настроился говорить с предельной откровенностью. Он уже понял, что дон Корлеоне откажет Солоццо. И хуже всего, думал Хейген, что это один из немногих случаев на его памяти, когда дон Корлеоне предусмотрел не все. Он не заглядывает в будущее.
— Давай, Том, — подбодрил его дон Корлеоне. — Даже consigliori-сицилиец не всегда соглашается с хозяином.
Все трое рассмеялись.
— Я думаю, вам следует принять предложение, — сказал Хейген. — Причины очевидны. И главная — вот в чем. Наркотики обещают больше прибыли, чем любое другое дело. Если мы откажемся, возьмутся другие, хотя бы семейство Татталья. При том доходе, который они получат, у них будет все больше влияния и в политике, и в полицейском аппарате. Перевес в силе окажется на их стороне. В дальнейшем они начнут наступать нам на пятки, прибирать к рукам то, чем теперь владеем мы. Это как в мировой политике — раз у одной страны есть оружие, значит, и другая вооружается. Если они окрепнут в финансовом отношении, они станут для нас угрозой. Мы держим в руках игорные дома и профсоюзы, и на сегодня это самое стоящее. Но завтрашний день — за наркотиками. Я считаю, войти в дело необходимо, иначе мы рискуем потерять все, что у нас есть. Не сейчас — но лет через десять неизбежно потеряем.
Казалось, это произвело на дона Корлеоне впечатление. Он запыхтел сигарой и уронил негромко:
— А это, конечно, самое важное.
Он вздохнул и встал на ноги.
— Так в котором часу у нас завтра встреча с этим неверным?
— В десять утра, — с надеждой ответил Хейген. Вдруг дон все-таки решится.
— Будьте оба при этом разговоре, — сказал дон.
Он выпрямился и тронул за руку сына.
— Сантино, выспись хоть нынче — ты на черта похож. Пожалей себя, не век тебе быть молодым.
Ободренный этим проявлением родительской заботы, Санни задал вопрос, на который не отважился Хейген:
— Пап, так что ты ответишь?
Дон Корлеоне улыбнулся:
— Как знать, послушаем, что он скажет о нашей доле в процентах, о других деталях. Кроме того, я должен основательно обдумать советы, высказанные вами. В конце концов, я не из тех, кто принимает решения второпях. — Уже в дверях он мимоходом заметил, обращаясь к Хейгену: — А у тебя там в записях значится, каким образом Турок кормился до войны? От проституции кормился. Как ныне — семья Татталья. Ты это себе пометь, а то забудешь.
В голосе дона звучала едва уловимая насмешка, и Хейген покраснел. Он умышленно опустил эту частность, на том законном основании, что она не относится к делу, но в глубине души — из опасения, как бы она не повлияла на решение дона. Все знали, сколь чопорен дон Корлеоне в вопросах, связанных с сексом.
«Турок» Солоццо был невысок ростом, мускулист, смуглокож. Он и вправду смахивал на турка — недобрые черные глаза, тонкий кривой нос. Держался он с большим достоинством.
Санни Корлеоне встретил его у дверей и провел в кабинет, где уже ждали Хейген и дон. В жизни не встречал более опасного на вид существа, не считая Люки Брази, подумал Хейген.
Все обменялись любезными рукопожатиями. «Если дон спросит, есть ли настоящая крепость в этом человеке, — думал Хейген, — я бы ответил — да». Даже в доне Корлеоне не чувствуется такой силы. Тем более что сегодня дон явно не в ударе. Он слишком простоват, слишком уж по-крестьянски звучат его приветствия.
Солоццо сразу заговорил о главном. Речь идет о наркотиках. Все уже на мази. Владельцы маковых полей в Турции берутся поставлять ему ежегодно твердое количество сырья. Во Франции под надежным прикрытием налажено производство морфия. На Сицилии — абсолютно надежное производство героина. Ввозить сырье во Францию и на Сицилию вполне безопасно — в мыслимых для подобных случаев пределах. Ввозить готовый товар в Соединенные Штаты — значит терять пять процентов, поскольку, как они оба знают, ФБР-то не подкупишь. И все же доходы предвидятся огромные, а опасности практически никакой.
— Почему вы тогда пришли ко мне? — вежливо осведомился дон. — Чем заслужил я такое великодушие?
Темное лицо Солоццо не изменилось.
— Мне нужны два миллиона долларов, — сказал он. — Наличными. И, что не менее существенно, нужен человек, у которого есть влиятельные друзья на важных должностях. Когда-то кто-то из моих нарочных попадется. Это неизбежно. В прошлом у каждого все будет чисто — за это я ручаюсь. Значит, на суде они, по логике, могут отделаться мягким приговором. Мне нужно, чтобы те, кто влипнет, отсидели с гарантией год или два, не больше. Тогда они будут молчать. Но если им дадут лет по десять-двадцать, кто знает? На свете разные есть люди, есть много слабодушных. Могут и проболтаться, могут навлечь беду на тех, кто важнее их. Для нас покровительство закона — необходимость номер один. Я слышал, дон Корлеоне, что у вас в кармане судей не меньше, чем медяков у чистильщика сапог.
Дон Корлеоне не отозвался на лесть.
— И какова будет доля моего семейства? — спросил он.
Глаза Солоццо сверкнули.
— Пятьдесят процентов, — сказал он. Помолчал и прибавил вкрадчиво: — В первый год это три или четыре миллиона. Дальше ваша доля будет возрастать.
Дон Корлеоне сказал:
— А каков будет процент семьи Татталья?
В первый раз за время разговора у Солоццо забегали глаза.
— К ним отойдет часть моей доли. Мне понадобится их помощь на оперативном уровне.
— Так, — сказал дон Корлеоне. — Я, значит, получаю пятьдесят процентов всего лишь за финансовое содействие и защиту от закона. И никаких забот по части самих операций — я вас правильно понял?
Солоццо склонил голову набок.
— Если у вас два миллиона наличными называются «всего лишь», мне остается только вас поздравить, дон Корлеоне.
Дон сказал миролюбиво:
— Я дал согласие встретиться с вами из уважения к семейству Татталья и потому, что слышал, что вы серьезный человек, также достойный уважения. Я вынужден отказаться от вашего предложения, но хочу объяснить почему. Доходы от вашего предприятия огромны, но и риск огромный. Этот род занятий таков, что, работая с вами, я поставлю под удар другие мои дела. Верно, у меня много друзей на важных политических должностях — очень много, но они отнесутся ко мне далеко не по-дружески, когда узнают, что вместо азартных игр я занимаюсь наркотиками. Азартные игры они считают невинным пороком — вроде пьянства, но наркотики в их глазах — занятие грязное. Нет-нет, не возражайте. Это они так считают, не я. Кто как зарабатывает деньги — меня не касается. Я просто хочу сказать, что ваше предложение слишком опасно. Вот уже десять лет все мое семейство живет спокойно, безбедно. Я не вправе из корысти ставить их благосостояние и жизнь под угрозу.
Недовольство Солоццо можно было заметить лишь по быстрому взгляду, который он метнул в сторону Хейгена и Санни, как бы надеясь на их поддержку. Он спросил:
— Вы беспокоитесь за свои два миллиона?
Дон Корлеоне сухо улыбнулся.
— Нет, — сказал он.
Солоццо сделал еще один заход.
— За сохранность вашего капитала поручится и семья Татталья.
И тут Санни Корлеоне, забыв свое место, забыв о доводах разума, совершил грубый промах.
