Не имея никаких доказательств, и Рэй и Форрест давно подозревали: судья платит своей секретарше гораздо больше, нежели стоит перепечатка протоколов заседаний. Аккордно оплачивались некие дополнительные услуги. Пренебрежение братьев имело под собой солидную основу.
— Не дашь мне что-нибудь на память?— спросила Клаудиа.
— Боишься забыть меня?
— Ты слишком похож на отца, Рэй.
— Хочешь денег?
— Нет.
— На жизнь хватает?
— Видит Бог, да.
— Тогда здесь для тебя ничего нет.
— Он оставил завещание?
— Да. Твое имя там не упомянуто.
Клаудиа вновь заплакала, и Рэй ощутил, как в душе начинает подниматься волна гнева. Эта мегера получила свои денежки еще двадцать лет назад, когда он студентом мыл посуду, питался бутербродами с арахисовым маслом и откладывал жалкие гроши на оплату убогой квартирки в подвальном этаже. Она раскатывала в новом «кадиллаке», они же с братом довольствовались битыми малолитражками. Ей — дорогие туалеты, бриллианты, светская жизнь, им — одежда с распродаж и гамбургер из «Макдоналдса» по праздникам.
— Судья обещал, что позаботится обо мне.
— Судья переоценил свои возможности. Забудь о его словах, Клаудиа.
— Не могу. Для этого я слишком его любила.
— Вас объединяли лишь деньги и секс, никакой любви. Нам лучше сменить тему.
— Но его состояние?
— О чем ты говоришь? Его состояние пущено по ветру.
— По ветру?
— Ты не ослышалась. Ты прекрасно знаешь, как ему нравилось выписывать чеки. Когда ты во второй раз вышла замуж, отец начал раздавать деньги каждому встречному.
— А пенсия?— Слезы Клаудии высохли, зеленые глаза горели откровенной жадностью.
— Оказавшись не у дел, он ровно через год потребовал выплатить ему всю сумму сразу. С финансовой точки зрения это было полным идиотизмом, но ни со мной, ни с Форрестом отец не советовался. Он был вне себя от злости, едва не рехнулся. Получил деньги, малую часть тратил на себя и содержал бойскаутов, увечных, местные благотворительные клубы, советы ветеранов и так далее.
Будь отец продажным судьей, не гнушавшимся вознаграждения за удобный кому-то вердикт, во что Рэй никак не мог поверить, о темно-зеленых коробках Клаудиа наверняка бы знала. Однако, судя по всему, секретарша пребывала в неведении. Иного он и не предполагал: в противном случае деньги бы здесь не остались. Имей Клаудиа хотя бы призрачную возможность наложить лапу на три миллиона долларов, как весть об этом через день разнеслась бы по всему округу. Разживись она на худой счет какой-нибудь тысячью долларов — и то по городу пойдут слухи. Несмотря на блеск золота и камней, Рэй почти не сомневался в том, что его собеседница находится на грани нищеты.
— Мне казалось, у твоего второго мужа водились денежки.— Он сам удивился нотке жестокости, прозвучавшей в этих словах.
— Мне тоже.— Клаудиа вымученно улыбнулась.
Оба хмыкнули. Стена льда начала медленно таять. Не зря все-таки она слыла в городе особой, лишенной всяких сантиментов.
— Счет в банке оказался пуст?
— Как скорлупа от выеденного яйца. Такой приятный мужчина, на девять лет моложе…
— Знаю, знаю. Об этом долго судачили.
— Пятьдесят один год, великолепный оратор, рассчитывал сколотить состояние на нефтеразведке. Четыре года бурил скважины, а в результате я осталась ни с чем.
Рэй не выдержал и расхохотался. Никогда прежде не доводилось ему говорить о деньгах и сексе с семидесятилетней старухой. Очевидно, этой перечнице есть что вспомнить!
— Ты прекрасно выглядишь, Клаудиа. Не грусти, найдется новый.
— Я устала, Рэй, ох, как устала! Придется всему учить его с самого начала. Выделка обойдется дороже овчины.
— А отчего загнулся второй?
— Сердце отказало. Я с трудом наскребла тысячу на похороны.
— Судья оставил после себя шесть.
— И это все?— От удивления и недоверия у нее расширились глаза.
— Ни ценных бумаг, ни акций. Разваливающийся особняк, участок земли плюс шесть тысяч долларов в банке.
Клаудиа сокрушенно покачала головой. Видно было, что слова Рэя не вызвали у нее и тени сомнения. Выходит, о банкнотах в коробках она действительно ничего не знала.
— Как ты намерен поступить с домом?
— Форрест собирался сжечь его и получить страховку…
— Вполне разумно.
— …но особняк будет продан.
Послышался осторожный стук в дверь. На пороге стоял преподобный отец Палмер, он пришел, чтобы уточнить вопрос о похоронах: процессия должна тронуться в путь через два часа.
Направляясь к машине, Клаудиа все-таки обняла Рэя за плечи.
— Стыдно признаться, но я была к тебе несправедлива,— шепнула она.
— Всего доброго, Клаудиа. В церкви встретимся.
— Он так и не простил меня, Рэй.
— Я тебя прощаю.
— Правда?
— Правда. Да хранит тебя Господь. Мы же друзья.
— Благодарю тебя, Рэй. Ты очень добр.
Клаудиа обняла его еще раз, из глаз вновь заструились слезы. Рэй помог ей усесться в машину, золотисто-зеленый «кадиллак».
— А тебя отец простил, Рэй?— спросила она, поворачивая ключ зажигания.
— Сомневаюсь.
— И я так думаю.
— Сейчас это уже не важно. Пусть упокоится с миром.
— Ведь он умел быть настоящим с-с-сукиным сыном!
Рэй едва сдержал смех. Только что семидесятилетняя любовница его отдавшего Богу душу отца назвала великого человека сукиным сыном!
— Умел, умел. Еще каким,— согласился он.
Дубовый гроб с телом судьи Ройбена В. Этли был пронесен по центральному проходу храма и установлен в алтарной части, где стоял преподобный отец Палмер в черной сутане. По просьбе сыновей крышку гроба закрыли — к великому разочарованию собравшихся, большинство из которых свято придерживались традиции: во время отпевания полагалось смотреть на лицо усопшего.
— Ни за что,— решительно отказался Рэй, когда мистер Мэйгарджел мягко посоветовал ему поднять крышку.
Священник воздел руки над головой, плавно опустил их, и, повинуясь этому жесту, люди заняли свои места на скамьях.
Справа от преподобного Палмера в первом ряду сидели представители семьи — сыновья покинувшего земную юдоль судьи Этли. Одетый в новый костюм Рэй выглядел чрезвычайно усталым. Готовясь к церемонии, Форрест остановил свой выбор на потертых джинсах и замшевом пиджаке. Рэя поразило то, что брат явился в храм абсолютно трезвым.
За их спинами виднелась мощная фигура Гарри Рекса. Позади него уселись бывшие коллеги судьи. Многие так одряхлели, что, казалось, готовы были отдать Богу душу прямо сейчас, не дожидаясь конца скорбного ритуала.
По левую руку от Палмера разместились самые именитые горожане: бывший губернатор, мэр, местные политики, два или три члена Верховного суда штата. Никогда еще в истории Клэнтона его жители не видели столь представительного собрания.
Храм был полон, люди плотной массой стояли вдоль стен под стрельчатыми готическими окнами с великолепными витражами. Народ толпился и на балконе, балюстраду которого опутывали провода, бежавшие к скрытым динамикам от установленного в алтаре микрофона.
Торжественность обстановки подействовала на Рэя угнетающе. Форрест украдкой поглядывал на часы. В церковь он прибыл с пятнадцатиминутным опозданием и выслушал произнесенную гневным шепотом отповедь Гарри Рекса. Как сообщил брат, купленный днем ранее костюм оказался испачканным, поэтому пришлось облачиться в джинсы и замшевый пиджак. По словам Элли, пиджак вполне соответствовал случаю.
Сама она со своими тремястами фунтами так и не решилась выйти из дома, за что и Рэй, и Гарри Рекс испытывали к подруге Форреста искреннюю благодарность. По крайней мере ей удалось удержать безутешного сироту от запоя. Хотя вряд ли надолго. Дурное предчувствие не обманывало Рэя и раньше, теперь же оно настойчиво гнало его назад, в Виргинию.
Преподобный отец Палмер прочел краткую, но страстную молитву в память достойнейшего гражданина своей страны и уступил место у микрофона детскому хору, который годом раньше завоевал высшую награду на музыкальном конкурсе в Нью-Йорке. Оплатил поездку, конечно же, судья Этли. Хор исполнил две трогательные песни — их Рэй слышал впервые.
Первую прощальную речь — а их, по настоянию Рэя, ожидалось всего две — произнес древний старец, который едва смог подняться на кафедру. Но, оказавшись перед микрофоном, он сразу покорил аудиторию своим глубоким, мощным голосом. Десятилетия назад пожилой джентльмен сидел вместе с судьей на одной студенческой скамье. Собравшиеся выслушали пару лишенных и намека на юмор историй их молодости, после чего звучный голос сменился неясным бормотанием. Затем преподобный Палмер прочувствованно утешил сограждан: потеря безмерна, сказал святой отец, однако будем признательны Господу за то, что Он дал нашему общему другу и защитнику прожить долгую, полную ярких событий жизнь.
Вторым выступил чернокожий юноша по имени Накита Пул, легенда во плоти и гордость Клэнтона. Родом Пул был из весьма неблагополучной семьи, и, если бы не преподаватель химии, трудный подросток не смог бы окончить среднюю школу и пополнил собой ряды бездомных бродяг. Впервые увидев его на процессе по делу защиты прав ребенка, судья принял живое участие в судьбе мальчика. Пул обладал удивительными способностями к точным наукам. Оказавшись во главе списка лучших выпускников школы, он разослал свои документы по самым престижным колледжам страны и из каждого получил приглашение на учебу. Судья написал десяток рекомендательных писем, связался с влиятельными друзьями. В Результате Накита выбрал Йельский университет, чье руководство предложило молодому человеку блестящую программу, в которой имелся единственный минус — отсутствие стипендии. Четыре года подряд судья переписывался с Пулом, еженедельно отправляя ему конверт с чеком на двадцать пять долларов.
