Она должна поехать к Нэнси и Рэю. Дороти резко повернулась к Джону Крагопулосу.
— Как видите, это очаровательная квартира, подходящая для двоих. Вид открывается захватывающий.
— Вы, наверное, астроном? — Джон Крагопулос заговорил с Кортни Пэрришем.
— Вообще-то нет. А почему вы спрашиваете?
— Просто у вас отличный телескоп…
Пэрриш слишком поздно сообразил, что телескоп все еще направлен на дом Элдриджей. Увидев, что Джон Крагопулос собирался заглянуть в окуляр, он резко толкнул трубу вверх.
— Мне нравится изучать звезды, — поспешно пояснил он.
Джон Крагопулос прищурился и заглянул в окуляр.
— Великолепное оборудование! — воскликнул он. — Просто великолепное. — Он аккуратно переместил телескоп в первоначальное положение. Наконец, почувствовав неприязнь жильца, он выпрямился и принялся изучать комнату.
— Планировка хорошая, — прокомментировал он Дороти.
— Мне здесь очень уютно, — высказался Пэрриш, хотя его никто не спрашивал. В глубине души он злился на себя. Опять он переигрывает, а это подозрительно. Снова хлынул пот. Неужели он забыл еще что-нибудь? Не осталось ли следов детей? Взгляд заметался по комнате. Ничего.
— Мне бы хотелось показать спальню и ванную, если вы не возражаете, — сказала Дороти.
— Разумеется.
Он расправил покрывало на постели и незаметно сунул банку детской присыпки в прикроватный столик.
— Ванная не меньше большинства современных вторых спален, — сказала Дороти Джону Крагопулосу, но, увидев наполненную ванную, добавила: — Ох, простите. Мы не вовремя. Вы как раз собирались помыться…
— Я не придерживаюсь строгого режима, — эти безобидные слова прозвучали так, будто она действительно причинила ему неудобства.
Джон Крагопулос торопливо отступил в спальню. Да уж, этот человек явно не рад их приезду. Оставить полную ванну — бестактный способ показать свое недовольство. А этот утенок в воде! Детская игрушка. Он передернулся от омерзения и прикоснулся к двери шкафа. Шелковистость дерева изумила его. И правда, этот дом просто великолепен. Джон Крагопулос был расчетливым, практичным дельцом, но верил он и в шестое чувство. А шестое чувство говорило ему, что этот дом — хорошее вложение денег. Они хотят за него триста пятьдесят тысяч… Он предложит двести девяносто пять и поднимет до трехсот двадцати. Он был уверен, что сможет получить его за такую сумму.
Приняв решение, он начал по-хозяйски интересоваться мелочами.
— Можно открыть шкаф? — спросил он. Вопрос был чистой формальностью — он уже поворачивал ручку.
— Простите. Я поменял замок и никак не могу найти ключ. Загляните в другой шкаф, они практически одинаковые.
Дороти взглянула на новую ручку и замок — обыкновенные дешевые металлические предметы из обычного магазина.
— Надеюсь, вы сохранили первоначальную ручку, — сказала она. — Все дверные ручки специально отлиты из чистой меди.
— Да, она у меня есть. Ее надо починить. — «Господи, неужели эта женщина собирается повернуть ручку? А вдруг новый замок поддастся? Он довольно свободно сидит в старом гнезде. Вдруг дверь откроется?»
Дороти выпустила ручку. Легкое раздражение исчезло так же быстро, как и появилось. Да пусть поменяют хоть все медные ручки во вселенной. Какая разница?
Пэрришу пришлось стиснуть зубы, чтобы не приказать этой болтливой бабенке и ее покупателю убираться вон. Дети лежали как раз за этой дверью. Крепко ли он затянул кляпы? Вдруг они услышат знакомый голос и попытаются дать о себе знать? Надо избавиться от этих людей.
Но Дороти тоже хотела уйти. Она чувствовала знакомый запах в спальне, но никак не могла его распознать — запах, который напоминал Мисси. Она повернулась к Джону Крагопулосу.
— Наверное, нам пора… Если вы готовы.
— Я готов, спасибо вам, — кивнул он и повернулся к дверям, на этот раз явно избегая рукопожатия. Дороти последовала за ним.
— Спасибо, мистер Пэрриш, — торопливо бросила она через плечо. — Я позвоню.
Они молча спустились на первый этаж, пересекли кухню и вышли через черный ход. Дороти открыла дверь и лишь тогда поняла, почему по радио передают штормовые предупреждения. За то короткое время, что они провели в доме, ветер резко усилился. О боже, дети умрут от холода, если они на улице.
— Придется нам бежать до гаража, — заметила она. Джон Крагопулос кивнул и взял ее под руку. Вид у него был озабоченный. Они бросились вперед. Держаться ближе к стене уже не имело смысла — при таком ветре от дождя не спрячешься.
Очутившись в гараже, Дороти протиснулась между универсалом Пэрриша и своей машиной, открыла дверцу и хотела сесть, как ее внимание вдруг привлек ярко-красный клочок ткани на полу. Она вылезла из машины, наклонилась, подняла его и опустилась на сиденье, прижимая материю к щеке. Джон Крагопулос встревоженно спросил:
— Моя дорогая миссис Прентисс, что случилось?
— Это варежка! — воскликнула Дороти. — Это варежка Мисси. Она была на девочке вчера, когда я возила ее поесть мороженого. Должно быть, она уронила ее в машине, а я нечаянно выпихнула ее ногой, когда выходила. Она всегда теряет варежки. У нее не бывает двух одинаковых. Мы всегда шутили по этому поводу. А сегодня утром точно такую же Нэнси нашла на качелях. — Дороти начала всхлипывать — как будто сухой кашель, который она старалась подавить, прижимая рукавичку к губам.
— Я могу только напомнить вам, что милосердный и любящий Бог знает о вашей боли и страданиях родителей, — тихо произнес Джон Крагопулос. — Он не бросит вас в беде. Я почему-то уверен в этом. Хотите, я сяду за руль?
— Пожалуйста, — глухо ответила Дороти. Она засунула варежку в карман и пересела. Нэнси или Рэю не нужно ее видеть, это слишком тяжело — у них сердце разорвется. О, Мисси, Мисси! Девочка сняла ее, когда ела мороженое. Наверное, бросила на сиденье. О, бедные детишки!
Джон Крагопулос обрадовался разрешению сесть за руль. В компании этого неприятного человека его охватило сильнейшее беспокойство. Что-то было в этом типе — скользкое, недоброе. Запах детской присыпки в спальне, нелепая игрушка в ванной. Зачем взрослому мужчине такие вещи?
Пэрриш стоял у окна и смотрел, как машина исчезает за поворотом. Потом трясущимися пальцами вытащил ключ из кармана и открыл дверцу шкафа.
Мальчик был в сознании. Его рыжеватые волосы упали на лоб, а большие голубые глаза были наполнены ужасом. Рот надежно заклеен, руки и ноги крепко связаны.
Он грубо оттолкнул мальчишку и потянулся к девочке. Вытащил из шкафа ее безвольное тельце, положил на кровать — и взвизгнул от ярости и отчаяния, когда увидел закрытые глаза и измученное посиневшее личико…
Нэнси сжимала и разжимала кулаки, дергая покрывало. Лендон нежно накрыл ее пальцы своими сильными красивыми руками. От тревоги и нервного возбуждения она глубоко и судорожно дышала.
— Нэнси, не волнуйтесь. Все знают, что вы не могли навредить своим детям. Это вы хотели сказать, так?
— Да… да… люди думают, я причинила им зло. Как я могла убить их? Они — это я. Я умерла вместе с ними…
— Мы все проходим через маленькую смерть, когда теряем любимых людей, Нэнси. Давайте вместе вспомним, с чего начались неприятности. Расскажите, как вы росли в Огайо.
— Росла? — Голос Нэнси сошел на шепот, и она чуточку расслабилась.
— Да. Расскажите о вашем отце. Я не был знаком с ним.
Джед Коффин беспокойно заерзал, и стул, на котором он сидел, шаркнул по деревянному полу. Лендон бросил на него предостерегающий взгляд.
— Я спрашиваю об этом не просто так, — тихо сказал он. — Прошу вас, потерпите.
— Папа? — Голос Нэнси слегка оживился. Она тихонько рассмеялась. — Он был таким классным.
Мы с мамой обычно заезжали за ним в аэропорт, когда он прилетал. За все эти годы он не возвращался из рейса без подарка для нас с мамой. Обычно в его отпуск мы ездили по всему миру. Родители всегда брали меня с собой. Помню одно путешествие…
Рэй не мог отвести глаз от Нэнси. Она впервые говорила так оживленно и весело. Смех, словно ручеек, журчал в ее словах. Неужели именно это он слепо искал в ней столько лет? Неужели дело не только в том, что она устала жить под вечным страхом обнаружения? Он надеялся, что так.
Джонатан Ноулз внимательно слушал Нэнси. Техника Лендона Майлза ему нравилась — доктор хотел сначала заручиться ее доверием, помочь расслабиться и только потом расспросить о том дне, когда исчезли Питер и Лиза. Как мучительно слышать негромкое тиканье старинных часов… Они словно напоминают, что время идет. Джонатан не мог не смотреть на Дороти — он понимал, что грубо разговаривал с нею у машины. Во всем виновато его разочарование — она ведь солгала ему, сказала, будто знала Нэнси ребенком.
Почему она это сделала? Потому что он намекнул, будто Нэнси кажется ему знакомой? Или она просто не могла доверить ему эту правду? Может, он вел себя слишком профессионально?
