Гордон Рис - Мыши

Когда мы углубились на три фута, мама остановилась. Ее лицо было красным, дыхание тяжелым после такого изнурительного труда.

— Это недостаточно глубоко, мам, — сказала я. — Звери могут учуять его и откопать.

— Хватит, Шелли. Сейчас нам просто нужно спрятать его. Ведь еще дом не убран.

Мы подтащили тело к самому краю узкой траншеи, а потом столкнули вниз ногами и лопатами; притрагиваться к столь омерзительному предмету руками совсем не хотелось. К моему ужасу, он упал на спину, и я поймала себя на том, что вновь вижу перед собой его худое вытянутое лицо. То же самое лицо и в то же время другое, тронутое смертью.

Глаза были полуоткрыты, но взгляд был стеклянный, несфокусированный. Челюсть, видимо, сместилась от маминого удара, потому что нижняя половина лица была как-то странно перекошена. От полученного перелома рот открылся, и нижние зубы слегка выступали над верхней губой, придавая лицу звериное выражение, как у собаки породы боксер. Левая рука была вытянута вдоль бока, а кисть легла на бедро, как если бы он настраивал гитару, в то время как правая рука так и застыла поднятой над головой — в таком положении он принял смерть, — и он был похож на нетерпеливого школьника, который тянет руку, чтобы ответить на трудный вопрос.

А может, он и в самом деле знает ответ на трудный вопрос, подумала я, самый трудный из всех существующих: что происходит с нами после смерти?

Тесная яма, которую мы выкопали, была недостаточно длинной для трупа с поднятой рукой. Предплечье и кисть торчали из земли — этакий гротескный пятипалый цветок на клумбе. Вместо того чтобы копать дальше, мама осторожно спустилась в яму и попыталась согнуть руку, прижав ее к макушке головы. Посмертное окоченение уже началось, и рука упорно не желала гнуться. Грабитель будто нарочно сопротивлялся ей — даже мертвый.

Мама была ужасно бледной, когда выбралась из ямы.

Мы стали засыпать его землей. Я кидала комья на ступни (одна была в кроссовке, другая в рваном зеленом носке), ноги, левую руку, грудь, только не на голову. Увидев, как мама зачерпнула полную лопату земли и вывалила ему в лицо, я поморщилась (прямо в глаза, в рот!), но тут же одернула себя за такое слюнтяйство.

Он же ничего не чувствует, он мертвый!

Когда мы закончили, юноша навсегда исчез с лица земли. Остался коттедж Жимолость, с его аккуратным палисадником, овальным розарием, где уже набирали бутоны розовые кусты. А вот от трупа не осталось и следа.

Опершись на лопаты, еле живые от усталости, мы устроили себе короткую передышку перед тем, как приступить к следующей малоприятной задаче — нам предстояло отмыть кухню от крови.

И вот тогда я услышала этот звук. Тихий, неясный, похожий на мелодию или трель птицы, а может, и насекомого. Он затих, но вскоре опять зазвучал все тот же набор музыкальных нот. Мы с мамой переглянулись, сбитые с толку. Тишина. И снова эти звуки. Я оглядела ближайшие кусты и цветники, пытаясь понять, что это могло быть, и тут меня осенило. Я знала эту мелодию. Я слышала ее много раз прежде — на улице, в кафе, в ресторанах, в поездах…

Это был звонок мобильного телефона. И он доносился из овального розария.

Мобильник грабителя звонил еще раз двадцать, прежде чем окончательно замолк. Я поймала себя на том, что все это время стояла, сжав кулаки и стиснув зубы, словно испытывала физическую боль.

Мама редко ругалась, но сейчас не сдержалась. И выплеснула поток грубой брани.

— О, боже! — заскулила я. — Боже мой!

Мы в ужасе уставились на розарий, словно перед нами оживала сама земля, обретая способность говорить.

— Что будем делать, мама? Что будем делать?

Мама долго молчала, прежде чем ответила:

— Придется выкопать его. Мы должны достать этот телефон. Нельзя рисковать: вдруг он опять зазвонит и кто-нибудь услышит? — да и полиция может отследить звонки и выяснить его точное местонахождение. Надо извлечь его оттуда.

Она потрепала себя по голове и нахмурилась:

— Черт возьми! Мне следовало обыскать его карманы. О чем я только думала!

Выкапывать труп и шарить по его карманам — для меня это было чересчур. Я повалилась на траву.

Мама бросила на меня взгляд через плечо. Я с трудом сдерживала слезы. Меня знобило. Я задыхалась, но даже большие порции воздуха, которые я судорожно заглатывала, не помогали. Я не хотела снова видеть его лицо. Не хотела видеть лицо с залепленными грязью глазами и ртом. Вряд ли я смогла бы выдержать это…

— Я сама это сделаю, Шелли, — сказала мама, словно читая мои мысли. — Но у нас не так много времени. Иди в дом, возьми из кухонного шкафа тряпку и начинай отмывать пол. Больше никуда не ходи, оставайся на кухне — нельзя разносить кровь по всему дому.

— Хорошо, мама, — произнесла я еле слышно, почти шепотом. Но не двинулась с места.

Я лежала, будто придавленная к земле тщетностью, глупостью, ошибочностью того, что мы делали.

— Кто-то уже разыскивает его, мама. Кто-то уже пытается его найти. Нам это никогда не сойдет с рук. Нас обязательно поймают!

Она повернулась ко мне, и ее лицо, с синевато-багровой отметиной под глазом, показалось мне странным и зловещим.

— Теперь уже поздно думать об этом, — произнесла она тусклым голосом, словно мысленно была далеко — возможно, уже готовила себя к отвратительной миссии.

И в этот момент снова зазвонил телефон грабителя, так что я подскочила, как от электрошока. Я быстро встала на ноги и поспешила к дому. Я не могла слышать этот звук! Я должна была убраться подальше от этого звука!

Бодрая мелодия из восьми нот, повторяющаяся снова и снова, отдавалась в моих ушах смехом грабителя, который дразнил нас, насмехался над нами из темноты своей тесной могилы.

Когда через полчаса мама зашла на кухню, ее лицо было осунувшимся и болезненным, каким я его никогда не видела.

Она вывалила на скамейку содержимое одного из карманов своего халата. Там были плоская пачка сигарет, зажигалка «Зиппо», потертый кожаный бумажник, фантики, связка ключей от автомобиля на брелоке с футбольным мячом и мобильный телефон.

— Я его отключила, — сказала она.

Она полезла в другой карман и достала пачку смятых банкнот.

— Ты только посмотри. В заднем кармане у него были все деньги из-под матраса — почти двести фунтов. Даже не верится, что я не заглянула в его карманы, прежде чем… — Она не договорила.

— Мы почти совсем не спали, мама. Мы сейчас плохо соображаем.

— Что ж, отныне нам придется соображать хорошо — иначе нас поймают. — Она положила руки на пояс и закусила нижнюю губу, как всегда делала, когда волновалась. — Мы должны думать. Думать.

Она пыталась подавить в себе панику, ужас и отвращение; пыталась разобраться с этой кровавой бойней, как с очередным проблемным делом, которое ей швырнули на стол. Для нее это было очередной интеллектуальной головоломкой, вызовом. Все, что от нее требовалось, это обратить всю мощь своего блестящего ума на решение поставленной задачи, подключить здравый смысл и методические знания, сосредоточившись на деталях, — и тогда можно было бы говорить об успехе.

Наконец мама оглядела кухню и оценила работу, которую я проделала. Я собрала все осколки разбитой посуды и сложила их в картонную коробку у двери. Я смыла лужи крови на полу, наполняя и опорожняя ведро за ведром, наблюдая, как вода постепенно меняет свой цвет с темно-красного на бледно-розовый. Я насухо вытерла пол посудными полотенцами, что оказались под рукой, и как раз приступала к очистке стен и шкафов от пятен крови, когда вернулась мама.

— Молодчина, Шелли, — улыбнулась она. — Отличная работа. — Она взглянула на часы на кухонной плите: — Семь двадцать три. Это хорошо. Мы успеваем.

Ее лицо вновь стало сосредоточенным. Проблема. Она должна решать проблему.

— Слушай меня внимательно, Шелли, — сказала она. — Мы должны избавиться от всех предметов с пятнами крови, от всех следов присутствия грабителя в нашем доме. Все это мы сложим в мусорные мешки и спрячем наверху, в гостевой комнате, пока не представится возможность тайно выбросить их.

Она смахнула в мусорный мешок личные вещи грабителя, подняла коробку с битой посудой и попыталась засунуть ее туда же. Я придерживала мешок, чтобы ей было удобнее, потом принесла полотенца, которыми протирала пол, и тоже бросила их в мусорную кучу.

— Где нож? — спросила она.

Я взяла его с полки раковины, где оставила, и передала ей, стараясь не смотреть на запекшуюся кровь на его лезвии, похожую на густую темную патоку. Она засунула его глубоко внутрь картонной коробки.

Она огляделась в поисках других забрызганных кровью предметов и заметила коврик у двери. Она нагнулась, свернула его и тоже запихнула в мешок. Я протерла розовый прямоугольник, оставшийся после него на полу.