Макс Коллинз - Секретные материалы: Хочу верить

И смотрят на него.

Двери лифта разъехались, русский шагнул внутрь. Копы и этот в штатском были еще ярдах в десяти, когда русский в пустом лифте улыбнулся про себя, нажав кнопку с надписью ОДИН, чувствуя, что успел.

Но тут вставленная между дверьми рука не дала им закрыться, и они автоматически открылись снова — перед лифтом стояли копы и штатский и глядели прямо на русского.

Штатский, с курчавыми темными волосами, на вид был очень молод, но голос его прозвучал весьма уверенно:

— Извините, можно вас на минутку?

— Я занят доставкой жизненно важного органа, — ответил русский с очень сильным акцентом, но грамматически правильно.

Он надеялся, что его злость не видна, но не знал, что темные глаза смотрят с таким напором, который мог только свидетельствовать против него.

Человек в штатском улыбнулся:

— Вот именно об этом я и хотел бы с вами поговорить…

— Кажется, вы меня не поняли.

Один из копов, плечом удерживавший дверь лифта, сказал:

— Пожалуйста, сэр, выйдите из лифта. Немедленно.

Русский тяжело вздохнул, сам не осознавая, сколько злости в его лице и движениях, и вышел все же в коридор.

— Меня зовут Роберт Коэлл, — представился сопляк в штатском. — Сотрудник службы окружного прокурора в Ричмонде. Могу я взглянуть на сопроводительные документы и ваши водительские права?

Все еще зажимая папку под мышкой, русский поколебался, потом поставил бокс со льдом.

— Мне придется достать бумажник.

Сотрудник окружного прокурора кивнул:

— Давайте.

Взгляды обоих копов прилепились к русскому как магниты к железу, пока он доставал из заднего кармана бумажник. Он оглянулся в обе стороны по коридору, не сознавая, что выдает свое желание сорваться и побежать.

— У меня грин-карта, — сказал русский.

— Хорошо, — ответил Коэлл. — А что перевозите?

— Человеческую печень для пересадки.

— Сопроводительные документы и ваши водительские права, пожалуйста.

— Вы меня задерживаете! Вы рискуете жизнью человека!

— Сопроводительные документы и ваши водительские права.

Русский подал ему папку, достал из бумажника водительское удостоверение и тоже подал Коэллу.

— И куда вы этот орган доставляете?

— В «Ливанские кедры». Меня там ждут. Там пациент ждет печень для пересадки.

Помощник прокурора смерил русского взглядом, которые были холоднее ледяного бокса:

— Случалось ли вам когда-либо участвовать в поставке какого-либо органа вне рамок обычных либо законных каналов?

— Нет!

— Обращались ли к вам когда-либо с подобной просьбой?

— Нет.

Коэлл показал на папку:

— Вы работаете в этой компании?

— Да.

— Как ответил бы на эти вопросы ваш работодатель?

— …он болен, мой работодатель. У него рак.

Коэлл поморщился:

— Я не об этом вас спрашивал, мистер Дацишин.

— Я под каким-то подозрением? Я делаю важную и нужную работу, а вы меня задерживаете!

— Как бы там ни было, — сказал Коэлл, показывая на ряд стульев напротив лифта, — я бы попросил вас присесть вот сюда, сэр.

— Я не желаю садиться!

Полисмен, который разговаривал до того, снова вмешался:

— Присядьте, сэр!

Русский задумался. Он мог бы сейчас воспротивиться, и успешно. Эти люди, несмотря на свои пистолеты, страха ему не внушали. Но больница — место для этого неподходящее.

Он сел, держа бокс на коленях.

И с растущей тревогой глядел, как сотрудник окружного прокурора вынимает сотовый телефон и жмет кнопку быстрого набора.

Выйдя из докторской раздевалки в коридор с мокрыми от душа рыжими волосами и весьма не жизнерадостным настроением, Дана Скалли чуть не налетела на Маргарет Фирон.

Скалли, уже переодевшись в уличную одежду (светло-синяя блузка и темно-синие брюки), ни о чем профессиональном сейчас не думала. Она шла перехватить чего-нибудь съедобного в кафетерии и пойти ночевать в помещение дежурных врачей. Долгая операция ее вымотала, а спор с Малдером никак не способствовал душевному спокойствию. И никакого не было у нее настроения или расположения общаться с родителями маленького пациента, но вот они оба перед ней.

Они были так молоды — оба моложе тридцати, хорошенькая блондинка с треугольным лицом и высокий шатен с горящими голубыми глазами. Так недавно эти двое жили мечтами о будущем и семейными планами, а сейчас…

— Доктор Скалли, — начала Маргарет Фирон, — вы простите, что мы вас беспокоим…

Скалли показалось, что эта чета работяг уже довольно долго здесь ее поджидала.

Отец мальчика подхватил не законченную матерью фразу:

— …но мы хотим с вами поговорить о нашем мальчике, если можно. О Кристиане.

От этой напряженной официальности, строго соблюдаемой вежливости у Скалли в мозгу зазвенели предупреждающие звонки.

С серьезным, но не мрачным лицом Скалли посмотрела сперва на отца, потом на мать.

— Вы видели вашего сына?

— Да, он спит, — кивнула мать. — Но мы… — Она тревожными глазами посмотрела на мужа.

— Мы передумали, — сказал он очень спокойно. — Насчет продолжать это новое лечение.

Родителей явно отпустило напряжение — главное сказано. Бремя этого главного снято с них и возложено на не ожидавшие того плечи Скалли.

Она ответила очень не сразу, и ответила медленно, осторожно:

— Это преждевременно. Мы еще даже не знаем, помогает ли оно…

— Просто оно слишком радикальное, — сказал Блэр, качая головой. И глаза у него, как и у жены, были красными. — Мы считаем, что Кристиан уже достаточно перенес.

Маргарет подалась вперед, будто хотела тронуть Скалли за руку, но вовремя остановилась.

— Мы знаем, что вы хотите как лучше, доктор, но наша семья столько вынесла… и мы решили: мы передаем нашу судьбу в руки Господа.

— Наука, медицина… — Блэр запнулся. — Они могут только то, что могут. Для Кристиана сейчас нужно чудо, а не эта… эта пытка.

Скалли окаменела. Сглотнула слюну.

— Понимаю, — сказала она.

В глазах матери вспыхнула тревога:

— Пожалуйста, доктор! Мы знаем, что вы только хорошего ему хотите. Но смотреть, как наш сын мучается… доктор Скалли, это невозможно. Тут ничего против вас личного, доктор!

— Да, — ответила Скалли.

— Если бы… если бы вы сами были матерью, вы бы поняли.

Вот это после эмоционального реслинга с Малдером уже было совершенно лишнее. Скалли взяла себя в руки, изо всех сил сохраняя самообладание.

И спросила у родителей мальчика:

— Я так понимаю, что вы говорили с отцом Ибаррой?

— Да, — ответил мистер Фирон.

— Понятно.

— Но решение приняли мы сами!

Скалли кивнула. Ею овладевал гнев, и ей пришлось его подавлять, что было нелегко. Сомнение, которое разделяли эти родители, было разумным, понятным и его следовало уважать.

Она посмотрела в глаза отцу ребенка:

— А если оно помогло? — Потом в глаза матери. — Что, если мы потом узнаем, что сделали ошибку, решив остановиться?

Маргарет наклонила голову набок:

— Вы хотите сказать, что можете спасти моего сына?

— Обещать не могу, — признала Скалли. У нее ведь тоже были свои сомнения. — Я просто… я просто еще не готова опустить руки.

У Маргарет в глазах стояли слезы:

— Я знаю, что Кристиан вам дорог, и очень. И он вас обожает, мы это видим.

— Но мы должны сделать так, как будет лучше для Кристиана, доктор Скалли.

— Тогда подождите, — сказала Скалли. — Кристиан здесь пробудет несколько дней в послеоперационной палате. Пусть пройдет время, и не будем торопить события. Тогда поговорим снова.

И она пошла прочь по коридору, не ожидая их ответа.

Черил Каннингэм, свернувшись во внутриутробной позе, завернувшись туго в одеяло, спала в деревянном ящике на псарне. Она спала уже несколько часов, и ей снилось, что она в каком-то другом месте, более приятном, как вдруг она проснулась от резкого металлического скрежета, вернувшего ее к страшной реальности. Глаза распахнулись, и снова скрежет с каким-то еще грохотом заставил ее рывком встать на колени и прильнуть глазом к отверстию в стенке.

Оказывается, это раскрывались металлические двери клеток, и они скребли по полу. Тот худой высокий старик в докторском халате и шапочке шел и выпускал питбулей из клеток одного за другим. Потом он брал их за ошейник и выпроваживал через большой собачий лаз внизу в стене. Они не протестовали — явно привыкли к этой процедуре. Женщина в белом халате шла за ним и поступала точно так же — выпускала собак через собачий лаз, во внутренний двор побегать (как решила Черил).