Спертый воздух был холодным. Несмотря на это, она вспотела.
Она понимала, что им следовало бы двигаться быстрее, но их задерживала больная нога Грэхема. В какой-то момент ее захлестнула ярость и злость на него, как на помеху в их спасении. Но злость мгновенно исчезла, оставив чувство вины и удивления. Она подумала, что трудные обстоятельства стали причиной ее негативной реакции по отношению к нему. Почти полностью поглощенная инстинктом самосохранения, она явно оказалась способной на поступки и действия, которые критиковала у других. Интуиция позволила ей понять и оценить страх Грэхема так глубоко, как ей раньше не удавалось. Ведь он не хотел падать с Эвереста и получить травму. И, принимая во внимание тупую боль, от которой он страдал, когда поднимался или спускался более, чем на два лестничных пролета, она должна была признать, что он вел себя в этих условиях прилично.
Спускаясь вслед за ней, Грэхем сказал:
— Ты иди вперед. — Он уже несколько раз повторял ей это. — Ты двигаешься быстрее.
— Я останусь, — ответила она, пытаясь выровнять дыхание.
Их голоса звучали тихо.
Она достигла площадки тридцать первого этажа, подождала его; затем продолжала спуск.
— Я не оставлю тебя одного. У нас двоих... больше шансов против него... больше, чем если бы мы были поодиночке.
— У него пистолет. У нас нет шансов.
Она ничего не ответила, только продолжала спускаться по ступеням.
— Иди, — повторил он, сдерживая дыхание между фразами. — Ты приведешь охранников... как раз, чтобы... не дать ему... убить меня.
— Я думаю, что охранники убиты.
— Что?
Она не хотела говорить это, как будто если она скажет, то это действительно будет так.
— Как еще... он мог пройти... мимо них?
— Записаться в регистрационный журнал. И...
— И оставить свое имя... чтобы его нашли полицейские?
Шагов через двенадцать он произнес:
— Черт!
— Что?
— Ты права.
— Помощи ждать неоткуда, — сказала она. — Только бы выбраться... из здания.
Откуда-то у него появился новый прилив сил в искалеченной ноге. Когда она спустилась на площадку тридцатого этажа, ей не пришлось ждать его, чтобы поддержать.
Минуту спустя резкий звук прогремел внизу, заставив их застыть в кругу света на двадцать девятом этаже.
— Что это?
— Аварийная дверь. Кто-то открыл ее... там, внизу, — ответил Грэхем.
— Он?
— Тсс.
Они замерли, пытаясь уловить малейшее движение внизу.
Конни показалось, что круг света начал сжиматься вокруг нее, быстро превращаясь в крошечную светящуюся точку. Она боялась оказаться слепой и беспомощной, легкой добычей в сплошной темноте. По ее мнению, Мясник имел мистические качества — он мог видеть в темноте.
Их дыхание стало ровным, на лестнице было тихо. Слишком тихо. Неестественно тихо. Наконец Грэхем произнес:
— Кто здесь?
Она вздрогнула от звука его голоса. Человек внизу ответил:
— Полиция, мистер Харрис.
Затаив дыхание, Конни сказала:
— Боллинджер.
Она стояла ближе к внешнему краю ступенек и посмотрела вниз. Мужская рука лежала на перилах четырьмя пролетами ниже в скудном освещении, на две или три ступени выше площадки. Она даже могла видеть рукав его пальто.
— Мистер Харрис, — произнес Боллинджер. Его голос звучал холодно и глухо.
— Что вам надо? — спросил Харрис.
— Она хорошенькая?
— Кто?
— Ваша женщина.
После этого Боллинджер начал подниматься. Не спеша. Уверенно. Шаг за шагом.
Она была больше напугана его медленным, спокойным приближением, чем если бы он мчался за ними. Но, не торопясь, он показывал им, что они в ловушке и у него целая ночь впереди, чтобы поймать их, если он захочет продлить это удовольствие.
«Если бы только у нас был пистолет», — подумала она.
Грэхем взял ее за руку, и они стали подниматься по ступенькам так быстро, как только он мог. Это было нелегко. У нее болели спина и ноги. С каждым шагом Грэхем сильнее стискивал зубы или громко стонал.
Когда они проскочили два этажа, четыре пролета, они остановились передохнуть. Он наклонился, чтобы растереть больную ногу. Она подошла к перилам и выглянула вниз.
Боллинджер находился четырьмя пролетами ниже. Он явно бежал, когда услышал, что они побежали, но сейчас снова остановился. Он наклонился над перилами, его силуэт вырисовывался в тусклом свете, пистолет был у него в правой руке.
— Э, да ты хорошенькая.
Она вскрикнула и отдернулась назад.
Он выстрелил.
Пуля прошла по центру, отрекошетила от перил сверху, ударилась в стену над их головами и отрекошетила еще раз на ступеньки над ними.
Она прижалась к Грэхему, он обнял ее.
— Я мог бы убить тебя, — прокричал ей Боллинджер, — я едва не убил тебя, мое сердечко. Но нам с тобой еще предстоит хорошо повеселиться.
Затем он снова начал подниматься, как раньше. Медленно. Ботинки зловеще скрипели по бетону: скрип... скрип... скрип... Он начал тихонько насвистывать.
— Он не только преследует нас, — сердито произнес Грэхем, — этот сукин сын играет с нами.
— Что мы будем делать?
...скрип... скрип...
— Мы не можем обогнать его.
— Но мы должны.
...скрип... скрип...
Харрис толкнул аварийную дверь. Это был тридцать первый этаж.
— Пошли.
Она не была уверена, что они что-нибудь выиграют, оставив лестницу, но ничего лучшего не приходило ей в голову, и она шагнула из белого света в красный.
...скрип... скрип...
Грэхем закрыл дверь и нагнулся над ней. Складная дверная защелка была прикреплена в правом нижнем углу двери. Он вытянул защелку вниз до пола, и петли двери оказались замкнутыми в этом месте. Его руки тряслись, и казалось, что он не сможет справиться с такой простой задачей.
— Что ты делаешь? — спросила она.
Он выпрямился:
— Это не сработало бы, если бы задвижкой нельзя было стопорить петли. Но здесь можно. Видишь нижний край двери? Он на дюйм выше уровня пола на той стороне. Когда он попытается открыть дверь, защелка зацепится за нижний край. Она будет держаться так же, как хороший засов.
— Но у него пистолет.
— Не имеет значения. Он не сможет пробить тяжелую металлическую дверь.
Хотя ей было страшно, Конни обнаружила, что у Грэхема появилась уверенность. Может, на короткое время — но он действовал, несмотря на свой страх.
Дверь загремела, когда Боллинджер нажал на ручку со своей стороны. Защелка зацепилась за пол, петли не поворачивались, дверь не открывалась.
— Ему придется подняться этажом выше или спуститься на этаж, — сказал Грэхем, — или добираться до нас по лестнице в другом конце здания. Или воспользоваться лифтом. Это дает нам несколько минут.
Ругаясь, Боллинджер дергал за ручку двери, прилагая всю свою силу. Но дверь не сдвинулась с места.
— Что нам дают эти несколько минут? — спросила Конни.
— Я не знаю.
— Грэхем, мы когда-нибудь сможем выбраться отсюда?
— Вероятно, нет.
Доктор Эндрю Эндерби, судмедэксперт, был учтивым, энергичным человеком, чрезвычайно бодрым для своих пятидесяти лет. У него были густые волосы с сединой на висках, ясные карие глаза. Длинный аристократический нос, красивые черты лица. Его прокуренные усы были длинными, но тщательно ухоженными. Он был одет в сшитый на заказ серый костюм, все аксессуары были подобраны со вкусом, что делало неряшливость Предуцки более очевидной.
— Привет, Энди, — сказал Предуцки.
— Номер одиннадцать, — пробормотал Эндерби. — Необычно. Почти как номер пять, семь и восемь. — Когда Эндерби был взволнован, что случалось нечасто, ему не терпелось высказаться. Он иногда начинал говорить очень порывисто. Он указал на кухонный стол и произнес". — Видишь это? Ни масляных пятен. Ни пятен от желе. Ни крошки. Все чертовски опрятно. Очередная подделка.
Технический эксперт вытаскивал кухонные отбросы из мусоропровода под раковиной.
— Почему? — спросил Предуцки. — Почему он имитирует пиршество, когда он не голоден?
— Я знаю почему. Уверен в этом.
— Так скажи мне, — попросил Предуцки.
— Прежде всего, ты знаешь, что я психиатр?
— Ты инспектор-патологоанатом.
— Психиатр тоже.
— Я не знал этого.
— Поступил в медицинскую школу. Прошел курс обучения. Специализировался по отоларингологии. Не смог стать отоларингологом. Ужасный способ зарабатывать на жизнь. В семье были деньги, поэтому я мог бы не работать. Но я пошел обратно в медицинскую школу. Стал психиатром.
— Это, должно быть, интересная работа?
— Завораживающая. Но я не смог работать психиатром, общаться с пациентами.
— Правда?!
— Каждый день в компании неврастеников. Я начал чувствовать, что половину из них следует заключить в сумасшедший дом. Я оставил это поле деятельности. Это было лучше для меня и для пациентов.
— Я бы тоже так сказал.
— Я немного осмотрелся. Двадцать лет назад стал полицейским-патологоанатомом.
