Второе авто для казенного стойла выглядело очень уж роскошным – желтовато-коричневое, с кожаной обивкой в тон. Вынырнувший с переднего сиденья тип походил скорее на шофера, чем на агента (судя по наглым усам, преизрядный сукин сын), ну а вздутие под его левым предплечьем объяснялось явно не опухолью. Тип открыл заднюю пассажирскую дверцу, и из машины выбрался третий. Вид у него был пожилой, хотя Вустер быстро определил, что разница в возрасте у них не такая уж и большая. Этот пассажир чем-то напоминал одного старого английского киноактера (как там его, Уилфрид[7] такой-то сякой-то), персонажа из картины «Моя прекрасная леди», вышедшей на экраны несколько лет назад. Вустер ходил на нее с женой – фильм, помнится, оказался лучше, чем он ожидал. А тот парень – Уилфрид как-там-его – он всегда выглядел старо, даже в дни своей молодости. И вот, гляди-ка, один из его близких родственников, вблизи и во плоти. Ну просто вылитый Уилфрид (вот черт, да как его там?).
Вэлланс на своем сиденье как будто вздохнул и, выйдя из машины, повел своих коллег к двери участка, на пути обогнув дежурного копа за столом.
– Шериф Вустер, – кивнул он с фальшиво-дружелюбной улыбкой.
– Спецагент Вэлланс, – в том же духе отозвался Вустер.
Вставать шериф не стал. Вэлланс всегда обращался к нему не иначе как в эдакой шутовской манере, по званию и фамилии, и Вустер отвечал фамильярностью на фамильярность, даже когда речь шла о деле. Сейчас Вэлланс вдобавок еще и кивнул, давая знать, что разговор пойдет серьезный и что за ними наблюдают. Тем не менее Вустер не собирался сдавать свою территорию без боя, да к тому же еще предстояло разобраться с тем окурком.
Вустер через плечо Вэлланса посмотрел туда, где стояли четверо остальных. Старикашка оказался посередке – ростом ниже всех, но со своей собственной спокойной солидностью.
– Чего это вы тут, целой свадьбой? – поинтересовался Вустер.
– Мы можем поговорить внутри?
– Да конечно, – хозяйски щедрым жестом махнул Вустер. – Милости всех прошу.
Зашли только Вэлланс и старикашка. Последний прикрыл за собой дверь. Вустер чувствовал на себе взгляды подчиненных и секретарши, направленные через стекло. Понимание, что за ним чутко наблюдают свои, побуждало шерифа к действиям. Стоя к окну спиной, он расправил плечи, стараясь казаться выше, и намеренно не стал трогать жалюзи, чтобы гостям в глаза било солнце.
– Так что у нас за разговор, агент Вэлланс?
– Разговор о мальчике, что сейчас парится у вас в допросной.
– Здесь все парятся.
– Но все же не так, как он.
– Мальчик проходит подозреваемым по делу об убийстве.
– Наслышан. Что у вас на него есть?
– Вероятный мотив. Человек, которого он лишил жизни, мог в свое время убить его мать.
– Что значит «мог»?
– «Мог» означает, что допросить его уже нельзя.
– Из того, что я слышал, его допрашивали, пока он еще был на этом свете. Но он ни в чем не сознался.
– И тем не менее это сделал он. Те же, кто верит в обратное, скорее всего, верит и в Санта-Клауса.
– Стало быть, вероятный мотив. Это все, что у вас есть?
– Пока.
– Ну а что тот юноша – гнется?
– Он, похоже, не из таких. Но в конце концов, думаю, никуда не денется.
– Как уверенно вы это говорите.
– Он ведь всего лишь мальчик, не мужчина. А у меня и не такие раскалывались. Матерые. Вы вообще откроете мне, в чем суть вопроса? – отставляя учтивость в сторону, спросил Вустер. – Я не думаю, что это дело в вашей компетенции, Рэй. Это ведь не федеральная бодяга.
– А вот мы думаем, что да.
– На каком основании?
– Убитый был распорядителем на строительстве новой дороги у болота Орисмачи. А это федеральная резервация.
– Будет таковой, – поправил шериф. – Пока же это всего лишь болото.
– Ошибаетесь. И болото, и строящаяся рядом дорога только что перешли под федеральную юрисдикцию. Постановление принято вчера. В ускоренном порядке. Вот, кстати, и бумаги.
Вэлланс полез во внутренний карман пиджака и вынул стопку листов, которую протянул Вустеру. Шериф, нацепив очки, насупленно вгляделся в мелкий шрифт.
– Ну и? – спросил он, ознакомившись с документом. – Это ровным счетом ничего не меняет. Преступление было совершено до того, как оказалось принято это ваше постановление. Так что дело по-прежнему остается под моей юрисдикцией. То есть без разницы.
– Казалось бы, шериф, казалось бы. Но на деле разница есть, и разница существенная. Вы вчитайтесь внимательней. Постановление имеет обратную силу вплоть до первого числа текущего месяца. То есть период как раз до начала строительства дороги. Бюджетный нюанс – так мне пояснили. Вы же знаете, как оно принято у наших госчиновников.
Вустер снова вгляделся в бумагу. И нашел указанные числа. Его брови хмуро сошлись в одну линию, от растущего гнева кровь прилила к щекам и лбу.
– Просто ахинея. Вам-то, спрашивается, какой резон сюда лезть? Один цветной убивает другого – здесь о защите прав вообще речи не идет.
– Теперь, шериф, это уже дело федерального значения. Мы вас ни в чем не виним. Но мальчика придется отпустить.
Дело уплывало из рук, а вместе с ним и почва из-под ног; сам авторитет Вустера, его главенство над собственным персоналом. От этого ему уже не оправиться. Вэлланс выставил его придурком, и тот юнец сейчас укатит из своей камеры, как на лыжах, хохоча при этом над ним, городским шерифом.
А сзади стоял этот самый Уилфрид, со своими преждевременными сединами и в аккуратном, хотя и несколько поношенном костюме. Как пить дать во всей этой подставе не обошлось без него.
– Ну а вы здесь каким боком? – грозно спросил Вустер, всю силу своего растущего гнева обращая на второго визитера.
– Прошу извинить, – оживился тот и, сделав шажок, протянул ухоженную ладошку. – Мое имя – Гэбриел.
Вустер не пошевелился, и ладошка зависла в воздухе аккуратной лодочкой, пока Гэбриел ее не убрал. Язви тебя в душу, старый. И тебя, Вэлланс, и всю эту вашу манерность. Штырь вам всем в дышло.
– Так вы не ответили на мой вопрос, – кое-как совладав с собой, произнес Вустер.
– Я здесь в качестве гостя специального агента Вэлланса.
– Вы из госчиновников?
– Да, я оказываю услуги правительству.
С такими надо держать ухо востро, Вустер это знал. Ему хватало соображения понимать, что за этими словами кроется. До него вдруг разом дошло, что он словно стоит на минном поле, конфигурации которого совершенно не знает. Несмотря на злость, донимать Гэбриела вопросами глупо, да к тому же и небезопасно. Вустера связали, как борова, приготовленного для нанизывания на вертел. Кому-то остается только вставить ему в задницу острие и пронзить тушу до самого горла, а этого необходимо любой ценой избежать, пусть даже ценой отказа от мальчишки.
Шериф сел на свой крутящийся стул и раскрыл папку, непонятно даже какую и с какими записями.
– Забирайте, – буркнул он, не поднимая глаз. – Он ваш, со всеми потрохами.
– Благодарю вас, шериф, – сказал Гэбриел. – Еще раз извиняюсь за причиненные неудобства, если таковые были.
Вустер на него даже не взглянул. Он слышал, как гости выходят из кабинета, как за ними тихо закрывается дверь.
Шериф Вустер. Крупная рыба. Что ж, ему только что продемонстрировали его истинное положение. На самом деле был он мелкой рыбешкой в утлом пруду, которая неведомо как заплыла на глубину, а там перед ней вдруг возьми и обнажи свои зубы щука. Точнее, акула.
Шериф вперился в закрытую дверь, снова представляя за ней стену, а за ней комнату наблюдения и паренька в допросной. Только теперь на паренька смотрел не Вустер, а Гэбриел. Акулы. Глубины. Неведомые чудовища, змеисто сплетающие и расплетающие на дне свои щупальца. Смотрящий на мальчика Гэбриел и смотрящий на Гэбриела мальчик. И вот они оба сливаются воедино, становясь единым организмом, и тот плавно истаивает, теряется из виду где-то в неоглядной темно-кровавой пучине.
Голова у Уилли Брю раскалывалась, суля день, полный мучений.
Проснулся он с жутким сушняком, смутно соображая, что, хотя и провалялся всю ночь как бревно (все тело затекло), выспаться не выспался. Может, боги все же улыбнутся благосклонно и хмарь за день понемногу сойдет. Но увы: к прибытию в автомастерскую голова уже начала тяжко пульсировать. К полудню Уилли весь покрылся липкой испариной, да к тому же стало подташнивать. Короче, токсикоз по полной программе. Скорее бы минул день, чтобы добраться до дома, хлопнуть чего-нибудь холодненького и рухнуть в постель, а наутро встать если и с тремором, то уже легким, с головой сравнительно ясной, ну и, понятно, с чувством глубокого всеобъемлющего раскаяния (оно всегда пробирало Уилли по факту протрезвления).
