Он смотрит мне вслед.
Мать ожидает меня в кухне помещения для слуг, сидя за сосновым столом. Она одета в безукоризненный приталенный брючный костюм, сшитый по заказу, но под глазами у нее залегли темные круги, а темно-золотистые волосы растрепаны, как если бы всю дорогу от северной части побережья Мексиканского залива она ехала в машине с открытыми окнами. Мать постарела с того момента, когда я видела ее в последний раз, – а это было во время короткого ленча в Новом Орлеане четыре месяца назад. Тем не менее выглядит Гвен Ферри лет на сорок, не больше, и ей никак не дашь пятидесяти двух, а именно таков ее настоящий возраст. Когда-то подобным даром обладала и ее старшая сестра, Энн, но к пятидесяти годам беспорядочная и бурная жизнь моей тетки украла у нее последние следы девической красоты. Одно время сестры считались королевами Натчеса – самые красивые в городке девушки, дочери одного из богатейших людей округи. Теперь только моя мать еще носит остатки этого гордого звания, занимая первое место в социальной иерархии городка. Она президент клуба «Гарден-клаб» – развлекательной организации, которая некогда обладала большей властью, чем мэр и правление муниципальной корпорации, вместе взятые. Она также является владелицей и директором Центра дизайна интерьера под названием «Мэзон ДеСалль», который удовлетворяет запросы узкого круга состоятельных семейств, еще оставшихся в Натчесе.
Она встает и обнимает меня, потом спрашивает:
– Ради всего святого, что происходит? Я всегда просила тебя почаще приезжать домой, а вот теперь ты появляешься, предварительно даже не позвонив.
– Я тоже рада тебя видеть, мама.
На ее лице появляется гримаса неудовольствия.
– Пирли говорит, что ты обнаружила кровавые отпечатки в своей спальне.
– Это правда.
Она выглядит растерянной и сбитой с толку.
– Я ходила туда, но не нашла на полу ровным счетом ничего. Вот только пахнет там мерзко.
– Ты входила в мою комнату?
– А что, нельзя?
На столике шумит кофеварка, кухню наполняет аромат кофе марки «Кэнал-стрит». Пытаясь сдержать недовольство, я говорю:
– Я очень прошу тебя больше не заходить туда. По крайней мере, пока я не закончу.
– Закончишь что?
– Искать другие следы крови в комнате.
Мама складывает сцепленные руки на столе, словно заботясь, чтобы я не заметила, как они дрожат.
– О чем ты говоришь, Кэтрин?
– Думаю, что говорю о той ночи, когда умер папа.
На щеках у нее появляются два красных пятна.
– Что?
– Я подозреваю, что эти отпечатки ног были оставлены в ночь смерти папы.
– Ты, должно быть, сошла с ума!
Она качает головой, но глаза у нее растерянные.
– Разве? С чего ты взяла, мама?
– Потому что я знаю, что случилось в ту ночь.
– Неужели?
Она растерянно моргает.
– Разумеется, мне это известно.
– Разве ты не вырубилась, наевшись папиных таблеток?
Щеки у нее бледнеют.
– Не смей так со мной разговаривать! Может быть, я и принимала одну-две таблетки успокоительного время от времени…
– Разве ты не подсела на папины лекарства?
– Кто тебе это сказал? Твой дед? Нет, его нет в городе. Ага, ты, должно быть, разговаривала с Пирли, правильно? Не могу поверить, что она могла сказать нечто столь оскорбительное.
– Какое имеет значение, с кем я разговаривала? Время от времени всем нам не помешает говорить правду.
Мать гневно выпрямляется и расправляет плечи.
– В первую очередь тебе самой следует воспользоваться своим же советом, милочка. Нет сомнения, кто в этом доме может считаться самым большим лжецом.
Дрожащими руками она наливает себе чашку кофе. Похоже, дрожащие руки – наша фамильная черта.
Я глубоко вздыхаю.
– Мы начали с неверной ноты, мама. Как поживает тетя Энн?
– Она вышла замуж за еще одного негодяя. За третьего подряд. А этот еще и бьет ее.
– Это она тебе сказала?
– У меня есть глаза. Господи, я даже не хочу говорить об этом! Я даже не хочу думать об этом! Мне необходимо выспаться.
– Тогда, может, тебе лучше не пить кофе.
– Если я его не выпью, у меня начнет болеть голова от недостатка кофеина. – Она берет обжигающе горячую чашечку в руки и недовольно кривится. – Уж тебе-то следует разбираться в пагубных привычках.
Я подавляю желание ответить колкостью.
– Я не пью вот уже почти три дня.
Она бросает на меня неожиданно внимательный взгляд.
– По какому случаю?
Я не могу сказать ей, что беременна. Пока что не могу. Я шарю глазами по полу, и вдруг чувствую, что мягкая рука гладит меня по плечу.
– Что бы это ни было, я с тобой, – говорит она. – Когда мы знаем, что с нами происходит, с этим легче справиться. Так говорит доктор Фил. Совсем как у меня с теми снотворными таблетками.
– Доктор Фил? Мама, прошу тебя!
– Тебе следует посмотреть его выступление, милая. Мы вместе посмотрим сегодня после обеда. Перед тем как вздремнуть доктор Фил всегда действует на меня успокаивающе.
Я больше не могу это слушать. Мне пора уходить из кухни.
– В кабинете дедушки меня ждет факс. Я приду через несколько минут.
– Он должен скоро вернуться домой, – говорит она. – Ты же знаешь, ему не нравится, когда в его отсутствие кто-нибудь заходит в кабинет.
– Когда он должен вернуться? – спрашиваю я, направляясь к двери.
– Сегодня. Это все, что мне известно.
Я останавливаюсь в дверях и снова поворачиваюсь к ней.
– Мам, у тебя остались какие-нибудь личные вещи папы?
– Например? Картины? Что ты имеешь в виду?
– Например, старая расческа.
– Расческа? Ради всего святого, зачем она тебе понадобилась?
– Я надеялась, что у тебя могли остаться его волосы. Ведь иногда люди оставляют себе на память прядь волос умершего любимого человека.
Внезапно она замирает и смотрит на меня расширенными глазами.
– Она нужна тебе для проведения сравнительного анализа ДНК.
Это утверждение, а не вопрос.
– Да. Чтобы сравнить с кровью на полу в моей спальне.
– У меня нет ничего такого.
– Ковер в спальне тот же самый, что и тогда, когда я жила здесь?
Два красных пятна на ее щеках становятся ярче.
– Ты не помнишь этого?
– Я всего лишь хотела удостовериться. А кровать та же самая?
– Ради бога, Кэтрин!
– Да или нет?
– Корпус тот же самый. Мне пришлось избавиться от матраса.
– Почему?
– Из-за пятен мочи. Ты часто мочилась в постель, когда была маленькой.
– Правда?
Теперь в ее глазах видно непонимание и смущение.
– Ты не помнишь этого?
– Нет.
Она устало вздыхает.
– В таком случае лучше не вспоминать об этом. Для ребенка это вполне естественно.
– Что ты сделала с матрасом?
– С матрасом? По-моему, Пирли приказала Мозесу выбросить его.
– Я видела Мозеса сегодня в лесу. Глазам своим не поверила. Он до сих пор работает?
– Он отказывается уйти на пенсию. Конечно, он уже не тот, что раньше, но по-прежнему справляется.
Мне невыносима мысль о том, чтобы намеренно причинить ей боль, но теперь-то что я теряю?
– Мам, я знаю, вероятность невелика, да и предположение дикое… Но ты не знаешь, папа никогда не сдавал сперму в донорский банк?
Мать смотрит на меня с таким видом, словно не может поверить, что я ее дочь.
– Прости меня, – шепчу я. – Я должна сделать это. У меня нет выбора.
Одарив меня долгим взглядом, она отворачивается и отпивает глоточек кофе.
Зная, что мне нечего сказать такого, от чего она почувствовала бы себя лучше, я вышла и зашагала через розовый сад к тыльной части левого крыла Мальмезона. Кабинет моего деда находится на втором этаже.
Войдя в особняк, я с ленивой небрежностью прохожу мимо бесценных античных статуэток, направляясь в библиотеку, которая одновременно выполняет и функцию кабинета деда. Созданная по образу и подобию библиотеки Наполеона, она являет собой мир темных дубовых стенных панелей, богатой обивки и широких застекленных створчатых дверей, выходящих на переднюю галерею. С потолочных балок свисают мушкеты времен Гражданской войны, а комнату освещают двойные хрустальные канделябры. На полках выстроились тома в кожаных обложках, а напротив висят на шелковых шнурах картины. На некоторых полотнах изображены охотничьи сценки в английском пасторальном духе, но большая часть посвящена Гражданской войне – и на всех торжествуют конфедераты. Единственной уступкой современности можно считать длинный стол из кипариса рядом с письменным столом с убирающейся крышкой, принадлежащим деду. На нем стоят компьютер, принтер, копировальное устройство и факс. Я вынимаю сотовый и с помощью ускоренного набора вызываю Шона.
