— Достаточно, — признал Гарсия, медленно проведя правой рукой по лицу.
— Киллеру были необходимы то ли редкостная удача, то ли много свободного времени над дневниками, чтобы, как и мы, найти рассказ об этом сне. И почему в таком случае он не взял дневник с собой? Почему оставил его на месте? Дневники не были ни пронумерованы, ни датированы. Мы бы никогда не узнали, что один исчез.
— Так как же? — Гарсия остановился перед столом Хантера, положив руки на бедра.
— Дневники не датированы. — Хантер показал на книги на полке. — Священник мог вписать этот кусок, который ты прочел, на прошлой неделе или пять лет назад.
Гарсии потребовалось всего несколько секунд, чтобы уловить ход мысли Хантера.
— То есть ты думаешь, что, написав этот кусок, священник мог кому-то рассказать…
Хантер кивнул:
— Этот сон явно значил очень много для священника. Он попытался избавиться от него с помощью записи. Это не сработало.
— То есть следующим логическим шагом было переступить порог и рассказать кому-то, — сделал вывод Гарсия, и Хантер с ним согласился.
Телефон на его столе зазвонил, и он успел снять трубку до второго звонка. Слушая, он напрягся.
— Мы сейчас спустимся.
— В чем дело? — спросил Гарсия.
— Внизу нас ждет кто-то, желающий поговорить с нами.
— О чем?
— Об убийце отца Фабиана.
Девочка только что вышла из возраста подростка. Она в одиночестве сидела в допросной на втором этаже. Хантер и Гарсия наблюдали за ней с прозрачной стороны зеркального стекла из соседней комнаты.
Ее нельзя было назвать привлекательной, но не оставалось сомнений, что внешность не была самым главным в ее жизни. Ее растрепанные каштановые волосы беспорядочно падали на плечи. Большие и красивые карие глаза покраснели. Длинное зимнее пальто, надетое на ней, явно знавало лучшие времена.
— Она всего лишь ребенок, — нахмурился Гарсия. — Снова — кто она такая? — спросил он у полицейского, который первым поговорил с девочкой и привел ее в эту комнату.
— Она сказала, что ее зовут Моника, но не надо быть специалистом, чтобы увидеть, как она врет.
— И она сказала, что у нее есть информация об убийстве в церкви Семи Святых?
Офицер кивнул:
— Она сказала, что будет говорить только с детективом, который занимается этим делом. Я пытался внизу взять у нее заявление, но она отказалась. — У полицейского был смущенный вид.
— Что-то еще? — спросил Хантер, чувствуя растерянность полицейского.
— Что-то в ней… — Он перевел взгляд с одного детектива на другого. — У меня от общения с ней мурашки бегут по телу.
Гарсия подошел ближе к зеркалу. Он внимательно рассматривал девочку. У той был испуганный вид.
Моника подняла глаза, когда оба детектива вошли в комнату. Ее взгляд скользнул по Гарсии и остановился на Хантере.
— Привет, — сказал тот с теплой улыбкой, протягивая ей руку. — Я детектив Хантер, а это детектив Гарсия.
Она встала, улыбнулась в ответ и пожала им руки, задержав руку Хантера дольше, чем Гарсии.
— Я Моника. — У нее был мягкий голос с нотками печали.
— Просто Моника? — спросил Гарсия, слегка вскинув брови.
Она закусила нижнюю губу, и ее обеспокоенный взгляд вернулся к Хантеру.
— Все в порядке, — успокоил он ее. — Я Роберт, а он — Карлос, — кивком указал он на партнера. — Я предпочитаю, чтобы меня звали по имени. Это не так формально.
Она слабо улыбнулась.
— Взять что-нибудь попить? Воду, кофе, содовую…
— Немного воды было бы отлично, спасибо, — сказала она, садясь.
— Я принесу, — вызвался Гарсия, тут же направляясь к дверям.
Хантер подтянул стул и сел напротив девочки. Ее руки были стиснуты, и она потирала большие пальцы друг о друга.
— В этих комнатах страшновато, верно? — небрежно сказал Хантер. — Голые стены, металлический стол и стулья, большие зеркальные окна… Говорят, что мы должны заняться внутренним оформлением. Поставить цветы, может, спрыснуть духами. Я склонен согласиться. А что вы скажете?
Ее губы не шевельнулись.
— Я бы предпочел беседовать в моем кабинете, но боюсь, он выглядит еще хуже. Если вы способны представить себе такое место.
Рот дернулся в слабой улыбке.
— Если вы не против моего вопроса, сколько вам лет?
Она помедлила с ответом.
— Мне девятнадцать.
Хантер кивнул. Она знала, что он не поймал ее на лжи. Несмотря на ее юный возраст, Хантер видел в ее глазах нечто такое, что сказало ему — ей пришлось повзрослеть быстрее, чем многим.
Открылась дверь, и вошел Гарсия, неся с собой на металлическом подносе алюминиевый кувшин со льдом. Он поставил его на стол и налил ей стакан.
— Садись, Карлос, — сказал Хантер, показывая на стул рядом с собой.
— Все в порядке, я постою. Я не против.
Если Моника была бы подозреваемой и шел допрос, Хантер и сам предпочел бы стоять. Допрос требует определенной степени устрашения. Стоя, имея возможность свободно ходить и глядя сверху вниз на человека, который ограничен необходимостью сидеть, детектив автоматически получает более властную позицию. Но Хантер решительно не хотел, чтобы Моника была испугана больше, чем уже была.
Гарсия пододвинул стул и сел.
— Нам сказали, что у тебя есть информация, которая может представлять для нас ценность, — осведомился Хантер.
Моника отпила глоток воды, после чего подняла на него взгляд.
— Я видела кое-что.
— Ты что-то видела? — Гарсия наклонился вперед, и голос у него стал выше на октаву. — Ты была внутри церкви в среду вечером?
Моника еле заметно помотала головой в ответ на вопрос Гарсии.
— Ты видела, как кто-нибудь выходил из церкви поздно вечером? Ты там прогуливалась и вообще была там?
— Нет. Все было не так. — Пару молчаливых секунд она выдерживала взгляд Гарсии. — У меня было видение.
Гарсия ощетинился и покачал головой, словно не понял ее. Хантер никак не отреагировал.
— Прости? — нахмурился Гарсия.
Моника глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
— Я знаю, как это звучит, но, пожалуйста, послушайте меня хоть пять минут. Я не сумасшедшая. И не ясновидящая. Я не могу видеть будущее. Я не могу читать мысли и говорить с душами. Но к сожалению, некоторые вещи я могу видеть глубже, чем большинство людей.
Гарсия посмотрел на Хантера, который продолжал спокойно сидеть на стуле. Он внимательно наблюдал за девочкой.
— Какие вещи? — спросил Гарсия.
Моника нервно потянула выбившуюся прядку волос и заправила ее за ухо. Хотя вопрос ей задал Гарсия, она, прежде чем ответить, посмотрела на Хантера.
— Боль.
— Ты можешь чувствовать боль? — с сомнением спросил Гарсия.
— Я могу чувствовать боль другого человека, — объяснила она.
Гарсия поерзал на стуле. Каждый раз, как громкое дело попадало в сводки новостей, в полицию приходили или звонили десятки людей, утверждавших, что могут помочь расследованию, потому что видели вещий сон или видение. Он знал, что это только вопрос времени, когда нечто подобное появится и в этом деле, но не ждал, что это случится так быстро.
Пока Гарсия вел допрос, Хантер решил только слушать и наблюдать. Он отмечал реакции девушки, анализировал выражение ее глаз и движения в сочетании с интонациями подрагивающего голоса. Опыт подсказывал ему, что, когда приходит человек с улицы и утверждает, что у него было видение, которое способно помочь полиции, его обычно можно отнести к одной из пяти категорий — одинокая личность, жаждущая внимания; наркоман, у которого начались галлюцинации; некто с мозговыми проблемами, скорее всего шизофреник; шарлатан, который хочет денег и/или известности; либо те, кто сами имеют отношение к преступлению. Но пока в Монике ничего подобного не проявлялось.
Гарсия снова глянул на Хантера, втайне надеясь увидеть какую-то его реакцию. Когда таковой не последовало, он посмотрел на часы, после чего наклонился вперед и положил локти на стол.
— Я тебе скажу, что мы сделаем, Моника, — спокойно сказал он. — Я надеюсь, ты понимаешь, что в данный момент мы испытываем большое напряжение и нам катастрофически не хватает времени. Но я попрошу офицера записать все, что, как тебе кажется, ты видела, и мы свяжемся с тобой, если у нас возникнут вопросы…
— Я не пытаюсь впустую тратить ваше время, детектив, — твердо сказала она, поняв нежелание Гарсии верить ей.
— И мы это ценим, — тем же тоном сказал он, но сбить Монику с толку ему не удалось.
— Верите вы мне или нет, детектив, но это случилось. К сожалению, случилось со мной. Я видела страдания других людей. Я чувствовала их боль, видела слезы и понимала, что заставляет их страдать. Это не дар; это проклятие, из-за которого я каждый вечер боюсь закрывать глаза. Мне не хочется быть здесь. Я никогда не делала этого раньше, но сейчас я думаю, что в самом деле могу помочь.
