на ферму. Здорово мы тогда наелись. – Судак умолк, погрузившись в приятные воспоминания.
Наверное, он видел, как сидит за столом вместе с братьями, на столе стоит блюдо с жареным мясом, а руки и зубы мальчиков снова нормальных размеров.
Не хотелось Алисе прерывать эти воспоминания, отчасти из вежливости, а отчасти потому, что ей казалось: она знает, чем закончится эта история.
«Как это печально, когда одна маленькая ошибка раз и навсегда меняет чье-то будущее», – подумала она и тут же поняла, что слова эти вполне можно отнести и к ней самой. Сделай она другой выбор, реши остаться дома, как хорошая девочка, не последуй за Дор туда, куда ей идти не стоило, – и жизнь ее была бы совершенно другой.
Сейчас она могла бы быть замужем за кем-нибудь респектабельным и правильным, за кем-то, чьи глаза никогда не сверкают по-волчьи. За тем, при виде кого сердце ее не колотится, а кровь не струится быстрее. Она могла бы жить на чистенькой улочке, среди цветущих вишен, там, где в саду играют златокудрые дети, превращающие цветы в бабочек и пугающие свою мамочку.
– Как вы можете догадаться, мисс Алиса, – рокочущий голос Судака вернул ее в настоящее, – я взял золото гоблина и пообещал не подпускать браконьеров к королевским стадам белых оленей. Мы с братьями поселились в лесной хижине и некоторое время жили спокойно и счастливо.
Да, спокойно и счастливо, пока Треска не увидел как-то белого оленя, пьющего из сбегающего с горы ручья. Треска просто гулял, не охотился, не делал ничего особенного – и увидел вожака стада. Он рассказывал нам потом, что шкура оленя сияла, как зимняя луна, и что олень смотрел на него без страха, как не смотрит на человека ни один зверь.
С того дня Треска не говорил ни о чем другом, только об этом олене, о том, что он насквозь пропитан чарами и что любой, отведавший мяса этого оленя, получит его силу. Никогда прежде он не рассуждал о чарах, о волшебстве и магии, и его слова пугали нас. Ничто из того, что говорили или делали мы с Окунем, не могло отвлечь его от навязчивой идеи насчет оленя. В своей одержимости он начал чахнуть, не желая никакой еды, кроме мяса белого оленя, и никакого питья, кроме его же крови.
И все же мы думали, что безумие его пройдет. Понимаете, мисс Алиса, иного мы и не представляли, потому что никто из нас никогда не сталкивался с настоящим волшебством.
Из нас троих Треска оставался единственным, встречавшим хоть кого-то из стада. Я бродил по лесам от рассвета до заката и не видел белых оленей, кроме разве что клочков их белой шерсти на деревьях. Так что мы полагали, что он забудет о нем, поскольку ну кто мог подумать, что проклятьем ему суждено увидеть такого оленя дважды?
Однажды ночью, когда мы с Окунем храпели на наших матрасах, Треска встал и ушел в лес. Я и не представлял, что он на это способен, потому что вот уже семь дней у него и крошки во рту не было, а воду мы в него вливали насильно. Мы не ожидали, что одержимость вдохнет в него силы, что страсть погонит брата за оленем, чтобы заполнить наконец дыру в его сердце.
Мы с Окунем проснулись, только когда Треска вернулся на рассвете. На плечах он нес тушу белого оленя. Руки и рот брата были в крови.
«Что ты наделал?» – закричал я, но было уже слишком поздно. Появилась она, вместе со своим ужасным слугой, и вот что я вам скажу, мисс Алиса, они как будто бы ожидали, что это случится – или, хуже того, надеялись на это, хотя и не знаю, для чего им это было нужно – разве что для ее жестокого развлечения.
Она прокляла Треску, превратив его в уродливого великана, за убийство оленя, и прокляла нас с Окунем за то, что мы не остановили брата.
– Как-то это несправедливо, – заметила Алиса. – Вы же спали, когда он ушел, а до того предупреждали его много раз.
– Да о справедливости и речи не шло. Просто Белая Королева хотела, чтобы в ее лесу было три великана – и позаботилась о том, чтобы заполучить их.
– Тогда почему она не превратила, например, трех улиток в трех великанов, и дело с концом? Зачем все эти ухищрения?
Впрочем, Алиса и так уже знала ответ. Почему любой волшебник творит такие вещи? Для собственного удовольствия – как тогда, когда Чеширский отправил их с Тесаком в свой лабиринт, или чтобы исполнить какой-нибудь древний и непонятный закон магии. А может, Королеве просто захотелось посмотреть, что будет, если она обманом заставит трех фермеров нарушить ее правила.
– Самое худшее в этом проклятье даже не то, как мы выглядим, – продолжил Судак, указав на собственное тело. – Хуже всего жажда.
Алиса слегка поежилась, и рука ее сама собой потянулась к ножу, который дала ей Бесс – давным-давно, еще в Городе. Ножа не было.
Алиса запаниковала. Наверное, оружие выпало из кармана, когда Треска или Судак перевернули ее вверх тормашками. К счастью, она не потеряла мешок (и Бармаглота), но без ножа чувствовала себя уязвимой. Слишком часто этот маленький клинок защищал жизнь Алисы, а магия, которой она не умела пользоваться, едва ли выручит ее в опасной ситуации.
Судак крякнул, и Алиса поняла, что он уже долго молчит, видимо, ожидая, что она спросит, о какой «жажде» идет речь.
Но ведь не зря после его слов Алиса сразу вспомнила о своем ноже. Вспомнила потому, что не нуждалась в объяснениях Судака. В конце концов, Треска едва не сожрал ее.
– Она никогда не проходит, – сказал Судак. – Неважно, сколько овец, или оленей, или рыбы я отправляю в желудок. Никогда я не чувствую себя по-настоящему сытым, если не съем несколько путников.
Алиса бросила взгляд на ветви ближайшего дерева, прикидывая, сможет ли перепрыгнуть с плеча великана на сук так, чтобы не промахнуться и не шлепнуться на землю.
Судак, правильно истолковав телодвижения Алисы, успокаивающе вскинул руку:
– Но вам не нужно бояться меня, мисс Алиса, совсем не нужно. Ибо законы Белой Королевы гласят, что есть можно только злых и порочных – убийц, браконьеров, воров. А вы и ваш спутник были первыми людьми, которые вошли в деревню и заплатили за то, что взяли. Так что нам запрещено вас есть, и Треска это знает. Просто он не в силах удержаться, когда видит то, что
