другой?
— Какой?
— Про Ленку.
— Ленку?
— Ленку.
Рома открыл дверь и впустил оцепеневшего друга в комнату.
В нос ударил неприятный затхлый запах. Паша медлил.
— Заходи, чего стоишь?
В комнате было темно, лишь сквозь узкую щель между плотными шторами пробивалась тоненькая струйка призрачного света луны. Товарищи зашли внутрь, и у Паши появилось стойкое желание проветрить помещение. Оно было даже сильнее, чем страх, что его разоблачили.
— Я открою окно?
— Открывай, — позволил Рома.
Паша пересёк комнату и раздвинул шторы, потом судорожно попытался справиться с окном, но ручка не поддавалась.
— Заело что-то.
— Про Ленку, — вдруг повторил Рома.
Паша продолжал нервно дёргать ручку и не оборачивался.
— Тебя и Ленку.
Он отложил свои безрезультатные попытки и медленно повернулся, намереваясь всё объяснить.
Свет с улицы выхватывал скромное убранство комнаты и её хозяина, всё ещё стоявшего у двери. Рядом с ним был комод и два стула, дальше висело зеркало, шкаф, кресло, кровать…
Паша уставился на кровать. В ней лежал Рома. Луна освещала его запавшие глаза, приоткрытый рот, свисающие руки с порезанными венами и крыс, остервенело потрошаивших его шею и туловище. Пашка вылупился и с ужасом перевёл взгляд на существо у двери.
— Хорошо тебе с ней было? — спросило оно.
Паше хотелось закричать, но вопль застрял в пересохшем от ужаса горле.
— С моей Леной…
Пашка вжался в оконную раму, а существо наступало, меняя свой облик. Его глаза наливались мутной кровью, а по коже расползались иссиня чёрные реки. Паша тарабанил затылком в окно, не в силах отвернуться от жуткого двойника его мёртвого друга.
— Ты же хотел рассказать страшную историю?
Паша резко замотал головой. Ему уже ничего не хотелось. Ничего, кроме того, чтобы это чучело исчезло.
И тут, как по заказу, его желание исполнилось. Рома или то, что было на него похоже, испарилось, будто его и не было вовсе. Паша не мог поверить своим глазам. Он хотел было бежать, но тут за его спиной окно распахнулось, и что-то схватило его за плечи и потащило из комнаты. Он пытался ухватиться за оконную раму, но всё произошло слишком быстро. Слишком.
Наутро товарищи нашли Пашу под окнами со множеством переломов. Он что-то невнятно бормотал про лярву и Рому, которого обнаружили мёртвым в его комнате. Врачи констатировали смерть за день до приезда к нему гостей. Через несколько часов после прибытия «скорой» Паша скончался.
За ледяным от ветра окном плескались суровые волны. Они будто пытались выбраться из отведённых им территорий и захватить никчёмную сушу, заселённую такими же никчёмными людьми.
Бабушка часто рассказывала о местных легендах. Будто бы жители видели, как из воды выходили люди. И когда это происходило, начиналась волна смертей и исчезновений. В те времена для маленького поселения, как Вудровцы, это было настоящей трагедий, ведь тут каждый друг друга знал и чужую беду воспринимал как свою, а не как сухую заметку, вычитанную в газете.
Катя посильнее закуталась в плед и придвинулась к оконному стеклу. Бабушкины истории ей казались пустыми выдумками, никто из ныне живущих в посёлке не видел никаких людей из воды. Кроме старой Фаи, которую все считали сумасшедшей. Она рассказывала, будто бы её мать ушла с таким «водным незнакомцем», но все местные были уверены, что та просто сбежала от жестокого мужа с каким-то чужаком, но далеко не водным.
Катя дыхнула на стекло и на запотевшей поверхности нарисовала грустную улыбку, будто бы зеркало своей души. А снаружи лапы моря продолжали тянуться к её захолустному домику, и, возможно, ей бы хотелось, чтобы они когда-нибудь добрались.
— Принеси дров! — крикнула мама.
Катя неохотно потащилась в промозглую сырость, несмотря на внутренние протесты. Они по старинке отапливались печкой, которую искусно собрал прапрапрадед Василий. Из-за этого одноклассники иногда подтрунивали над Катей — со времён Василия Вудровцы разрослись, и большинство местных сменило частные домики на конурки в хрущовках, любовно выстроенных в ту самую оттепель, которой теперь так не хватало.
Дрова были сырыми, как и всё на километры вокруг, и неприятно холодили голые ладони. Катя осторожно, чтобы мама не ругалась, опустила их в покорёженный ящик, использовавшийся вместо подставки.
— Вот всё сырое! — разозлилась мама. — Говорила, надо заранее приносить. Как мне теперь топить, а?
— Извини, — промямлила Катя.
— Извини! Извини её. А что мне с твоего «извини»? Иди лучше и не мешайся.
Катя мешаться не любила, поэтому без лишних слов вернулась к окну и снова дыхнула на холодное стекло, чтобы нарисовать свою душу.
Отец вернулся, как обычно, поздно и, как обычно, пьяным. В редкие дни он не устраивал дебошей и не докучал домашним разговорами «за жизнь». Катя его боялась, поэтому всегда пряталась в комнате, которую делила с бабушкой, и запиралась на шпингалет. Она бы так закрылась от всего мира, если бы могла. Но каждый считал своим долгом пинком ноги распахивать её душу и рвать в клочья обидными колкостями и замечаниями.
«Катька — уродина! У неё кривые ноги и прыщавая рожа!»
«Кать, а ты чего такая грустная? В зеркало посмотрелась?»
«Никакого от тебя толку!»
«Ты никому не нужна!»
Никому.
На колени запрыгнула Белка, и Катя машинально провела дрожащей рукой по свалянной шёрстке. Бабушка тихонько посапывала в углу, а за стенкой слышались крики отца и грохот. Опять драка. Мать часто ходила с синяками. Время от времени доставалось и Кате. И порой она ругала себя за то, что желает смерти своему родному отцу. В те дни, когда он был трезв, а обычно это случалось только в выходные или во время отпуска, он вновь становился человеком. И тогда Катя хотела провалиться сквозь землю и корила себя за крамольные мысли. Но сейчас, сейчас она снова мечтала о том, чтобы его больше не было.
Она стала тихонечько напевать дурацкий мотив и всматриваться в сгущающийся за окном сумрак. Белка свернулась калачиком и уютно замурчала под продолжающей гладить её рукой хозяйки.
Снаружи волны зловеще накатывали на серый песок и крупную гальку, оставляя рытвины своими цепкими когтями. Катя продолжала напевать, чтобы заглушить крики родителей и свои мысли. «Когда же всё это кончится? Когда?..»
Луна пряталась за тучами, будто бы не желая освещать унылый пейзаж и ветхую хибару. Когда окончательно стемнело, Катя забралась в свою кровать вместе с Белкой и попыталась уснуть.
Утро выдалось на удивление солнечным. Яркости ему добавлял свеженьких фингал у матери под глазом. Она суетилась на кухне, накладывая суровому мужу сытный завтрак, пока он отпаивался кефиром
