Дункан Кайл - Потайной ход

Затем можно сесть и покурить, пока «самородок» не остынет и не перестанет обжигать руки. А когда он готов, вытаскивайте его и отправляйтесь искать какого-либо простофилю.

Питеркин спорил с полицией и со мной, что его поступок вовсе не был нечестным. Он утверждал: сама мать-природа создавала свои самородки точно таким способом. Значит, покупая золото у Питеркина, вы все равно приобретали настоящий самородок. Разницы нет никакой.

А разница в том, заявил судья, что подобные действия называются мошенничеством. И Питеркин, так и не перестававший улыбаться, был препровожден в тюрьму Олбани на три года за незаконную продажу богатому американскому туристу «самородка» весом в двадцать унций за пятьдесят тысяч долларов. Тот страшно обрадовался, и все вышло бы гладко, если бы Питеркин добросовестнее сработал свой товар, а тут в поверхность камня вплавился кусочек от шляпки ржавого гвоздя. Совсем крохотный. Но американец приехал с женой, которая всюду возила в сумочке ювелирную лупу. Дамочка тут же примчалась в полицейский участок.

Но в это время Питеркин был уже на борту летящего в Югославию самолета. Его арестовали лишь по возвращении.

Инцидент был вроде бы полностью исчерпан, но остался один вопрос: действительно ли Питеркин потратил все эти пятьдесят тысяч американских долларов во время весьма короткой поездки в Черногорию? Такое казалось маловероятным, но на сей счет Питеркин хранил гробовое молчание.

Значит, эти деньги были где-то спрятаны. И я подумал, что наверняка найдутся люди, особенно в тюрьме строгого режима, которым очень хотелось бы выяснить, где именно.

Формально у меня не было ни прав, ни обязанностей по отношению к Питеркину, и уж тем более я не мог выступать в суде. Сидел просто как зритель, а слушание дела длилось всего десять минут. Питеркин и вправду упал с железной лестницы. В тот момент поблизости никого не оказалось. Сердце у него было здоровым. Но патологоанатом предполагал инсульт, который иногда случается с людьми его возраста и комплекции.

Словом, какая-то загадочная история. Питеркин ляжет в могилу для бедняков, а его дело — на стол адвоката, назначенного правительством. Никто не знал, оставил ли он завещание.

После суда я решил поговорить с Макквином.

— Я работаю по воскресеньям, а у тюремного врача выходной, — сказал он. — Когда Питеркин упал, вызвали меня, и я вспомнил, что он твой клиент.

— Ты раньше обследовал его?

— Да.

— Он был здоров?

— Абсолютно. Однако удар — коварная штука. Может даже такого парня в любой момент свалить ни с того ни с сего.

— Думаешь, так все и было?

Макквин пожал плечами:

— Кто знает. Что-то случилось. Какой-то сбой внутри, и прощай, Питеркин.

— Это действительно был удар? Или просто всех очень устраивает такое объяснение?

Он опять пожал плечами:

— Может быть, он потерял равновесие. С каждым бывает. Положим, ударился головой, когда катился по ступенькам, и это вызвало кровоизлияние.

— Да, но умереть можно смертью естественной и смертью насильственной, — ответил я и рассказал Макквину о деньгах.

— А-а... — задумчиво протянул он. И добавил: — Я был с помощником коменданта, когда принесли его пожитки: четыре доллара мелочью, тюремная одежда, плейер и открытка. Носовой платок в кармане. Больше ничего. Питеркин путешествовал налегке.

— От кого открытка? Ты посмотрел?

— Да. На картинке вид морской гавани Сингапура. И текст: «Я приеду, и мы очень скоро увидимся». Подпись: Ник. Пишется: эн-и-ка.

Ну вот, опять только имя, без фамилии.

— Мужчина или женщина?

— Имеешь в виду почерк? Довольно четкий. Прямой. Думаю, это мужчина.

Я испытывал странное чувство оттого, что мы осмелились приподнять жесткий панцирь, закрывающий внутренний мир Питеркина. В жизни такого мужчины наверняка были женщины, но я никогда не видел и не слышал о них. В тюрьме его тоже никто не навешал. Это я знал точно, потому что специально спрашивал об этом.

— Что ж, теперь он наконец полностью огражден от внешнего мира, — заметил я.

В тот момент, когда мы с Макквином пожимали друг другу руки, подошел помощник коменданта тюрьмы и сообщил, что, согласно желанию Питеркина при заключении в тюрьму, похороны состоятся в Джералдтоне. Деньги на церемонию внесены. Кем? Самим покойным.

— Джералдтон? — удивился я. — Это же черт знает где!

— Он купил там землю под могилу.

Я шумно вздохнул и сказал:

— Интересно, будет ли на похоронах еще кто-нибудь...

Через три дня за пятьсот миль я стоял под палящим солнцем, слушая заупокойную молитву, и смотрел, как четверо крепких могильщиков опускали в землю гроб с телом Питеркина.

Я был там не один. Немного спустя после того, как я вошел в церковь, послышался звонкий стук каблуков. Я обернулся и увидел, что какая-то женщина в черном села на заднюю скамью. Ее лицо было закрыто вуалью, и в тот момент я не смог ее разглядеть. Позднее, когда Питеркина уже похоронили, мне все-таки удалось рассмотреть ее. Я заметил чуть раскосые глаза и широкие скулы: азиатка, около тридцати лет, привлекательная.

Она проходила мимо меня, и я спросил:

— Вас зовут Ник?

Ответа я не получил. Она тотчас уехала в сверкающем голубом «холдене», каких вокруг тысячи. Подошел священник, сказал:

— Торопится.

— Знаете, кто она?

Он покачал головой.

— Вы хорошо знали Питеркина?

— Ни разу с ним не встречался. Землю под могилу он купил здесь тридцать лет назад. Не пойму, почему именно в Джералдтоне. Его с этими краями вроде бы ничего не связывало.

— Странно.

— Вообще-то я здесь новенький. Может быть, он когда-то жил здесь.

Я сказал, что, по-моему, Питеркин одно время занимался ловлей лангустов. Священник рассеянно кивнул.

— Он все приготовил. Купил могилу. И даже заказал себе надгробную плиту.

— Когда он это сделал?

— Понятия не имею. Думаю, довольно давно. Она у нас на складе.

— Я хотел бы взглянуть на нее.

— Пожалуйста, пойдемте.

Мы собрались уходить, я заметил, что за нами наблюдает какой-то парень в темной шляпе. Он уже некоторое время стоял метрах в ста от нас.

Плита, завернутая в гофрированную бумагу и перевязанная бечевкой, была прислонена к асбестовой стене.

— Их нечасто готовят заранее, — заметил священник. — Люди ведь не знают, когда умрут. Да, по-моему, и не хотят знать.

Он перерезал бечевку перочинным ножом, убрал бумагу, и мы принялись разглядывать плиту. Обычно на надгробиях красуются довольно многословные надписи: «Горячо любимый супруг Элизабет Мэри и отец Альберта, Генри, Джейн, Элизы» и так далее плюс даты рождения и смерти. На этой же было выведено лишь одно слово «Питеркин» и рисунок — древесный листок, высеченный так же грубо, как и само имя.

Смело. Понятно, что он сделал это собственноручно.

Через несколько минут я уже ехал обратно на юг. Ничего не поделаешь.

К моменту возвращения в Перт спидометр накрутил внушительную цифру, а выяснить в этой поездке так ничего и не удалось.

Но вот наступило утро и пришла почта.

Среди всяческих сообщений о компьютерных принтерах, шкафах для хранения файлов или системе страхования жизни оказался пакет, упакованный настолько тщательно, что вскрыть его удалось только при помощи ножа и ножниц. Внутри оказался еще один пакет, белого цвета, тоже добросовестно заклеенный. Когда я вспорол и его, в моих руках оказалась пачка долларов.

Очень много денег, это было видно невооруженным глазом. Я сидел довольно долго, уставившись на купюры, по-моему, даже открыв рот. В конце концов я все-таки пересчитал их. Это были американские банкноты, пятьдесят пять штук по тысяче долларов. И еще купюра достоинством в один доллар, обычный доллар, за исключением того, что на нем был изображен знак в виде древесного листа.

«Хорошо, — сказал я себе, пытаясь рассуждать логично, как полицейский. — Ни тебе проблем, ни тайн. Эти деньги пришли от Питеркина. Очевидно, послал их не он сам, поскольку был уже мертв в тот момент, когда бандероль пустилась путешествовать по неторопливым, но надежным каналам австралийской почты».

И тут меня озарила новая мысль: мне присланы те самые пропавшие деньги, и теперь они возвращены официальному представителю правосудия, каковым я как адвокат являюсь. И организовать это не так уж сложно. «Послушай, приятель, подержи у себя мой конверт и, если я вдруг умру, брось его в почтовый ящик». Все-таки Питеркин оказался честным человеком, хоть прежде и грешил по малости. У меня было какое-то отрадное чувство: круг замкнулся самым достойным образом.

Я думал о Питеркине, о его жертвах-американцах и той неумолимой леди, жене туриста — не дай Бог встретиться с подобной дамой! — и о пятидесяти тысячах долларов, которые, как уверяла эта парочка, они отдали Питеркину.

Пятьдесят тысяч. Раздобыв такие деньги, парень на радостях махнул к себе на родину в Черногорию отдохнуть, встретиться со старыми друзьями и попить сливовицы. Я раньше задавал себе вопрос: сколько же он потратил на свою милую поездку? Теперь стало ясно, что нисколько и даже где-то заработал еще пять тысяч. Очень толково.