Но он жестоко ошибался. Только Господу было ведомо, какие ужасы ждут их завтра – и не только Шестую роту, но и всю Америку.
Ночные тени заполнили поросшую травой чашу кратера, в котором некогда бушевала самая страшная битва Гражданской войны. В кронах сосен сиплыми голосами бурчали козодои.
– Будьте добры, мистер Прайс, сыграйте нам что-нибудь подобающее случаю, – попросил полковник.
Капрал поднялся, явив взорам окружающих форму, которую уже успел вывозить в пыли, поднес к губам гармонику и извлек из нее печальную мелодию, в которой угадывалась песенка «Мой Мэриленд». Бойцы один за другим изумленно вскидывали брови, пока Хазард наконец не пробормотал:
– Предки Прайса переехали сюда из Балтимора.
Присутствующие пожали плечами, демонстрируя вялое одобрение. В конце концов Мэриленд тоже находится на юге, на широте Виргинии – во всяком случае, ее восточной части.
Когда долгая мелодия наконец затихла, полковник откашлялся и сказал:
– Очень хорошо, мистер Прайс. Отличное исполнение.
Он поднялся на ноги. Остальные по-прежнему сидели и лежали среди лагерных костров.
– Джентльмены, – заговорил Хазард, и с каждым произнесенным звуком голос его крепчал подобно раскату грома, становясь все более величественным. – Я – сын Виргинии и горжусь этим. Здесь, на этом самом месте, сто семьдесят один год назад погиб за свои убеждения мой знаменитый прапрапрадед. Священная для меня земля вскормила первого американского бунтаря Джорджа Вашингтона, который, доведись ему прожить дольше, вне всяких сомнений, выступил бы во время великого восстания на стороне Дэвиса.
– Аминь, – чуть слышно произнес кто-то.
– Мой предок до последней капли крови защищал эту землю во время осады Питерсберга, и я намерен последовать его примеру.
В ответ послышался негромкий хор одобрительных возгласов.
– Завтра здесь появится грозный враг, чтобы опустошить и предать разграблению наш край.
Бойцы, словно загнанные в угол псы, утробно зарычали.
– И мы, сыновья прославленных отцов, не имеем права пустить сюда это жалкое отродье!
– Не пустим!
– В нашей роте всего тридцать пять человек, а противник, намереваясь нас уничтожить, собирает под свои знамена целые легионы.
– Мы их перестреляем! – рявкнул Прайс.
Полковник поднял руку, требуя тишины.
– Добрые слова. Но вы, ребята, еще не нюхали пороха. Вам не доводилось вдыхать горький дым и слушать, как кричат друзья и враги, стеная от боли, взывая к Господу и своим далеким матерям, которые их не слышат. А мне доводилось. – Голос полковника дрогнул. – Я видел торжество Юга, воспетое нашими пращурами, и не допущу, чтобы вы, смелые и самоотверженные воины, потерпели позорное поражение.
Гневный вопль бойцов спугнул сову и заставил умолкнуть козодоев.
Хазард улыбнулся. Вот он, истинный дух Дикси! Кашлянув, полковник поспешил перейти к самой трудной части разговора.
– Как командир вверенного мне подразделения я принял определенные меры для обеспечения нашей завтрашней победы над проклятым врагом.
Вновь послышались устрашающие звуки.
– Составляя план, я позволил себе некоторые вольности, с которыми истинному джентльмену Юга трудно согласиться без возражений. – В голосе полковника зазвучал металл. – Но вы примете их без пререканий, ибо я не потерплю неповиновения и расхлябанности! В награду за терпение я приведу вас к окончательной победе над врагом.
На сей раз бойцы Шестой виргинской пехотной роты «выходного дня» ответили Хазарду молчанием. Они прекрасно чувствовали душевное волнение, отразившееся на лице полковника. Перед ними стоял ветеран, потерпевший поражение либо переживающий его последствия. Бойцы слушали и внимали.
– На рассвете здесь появятся янки.
– Проклятые янки, – проворчал кто-то.
– А я думал, они прибудут лишь к полудню, – раздалось в ответ.
– Ты, видно, вспомнил о других, калифорнийских янки, которые некогда вторглись в наши пределы с саквояжами в руках[4].
– Среди них было немало янки из Флориды, – ввернул Бэлчер.
Хазард кивнул.
– Твоими устами глаголет истина, солдат. Но люди, которые придут на восходе, – это янки другой породы. Они сочувствуют нашему движению и держат сторону Юга.
Последние слова полковника были встречены мертвой тишиной, хлопаньем ресниц да посверкиваньем глаз, отражавших свет костров.
– Как командир вверенного мне подразделения я позволил себе отступить от правил и вызвал подкрепление в лице Сорок четвертой род-айлендской артиллерийской батареи «выходного дня».
Бойцы безмолвствовали. Авторитет командира был непререкаем.
– Уже сейчас, в эту минуту, они спешат на юг, чтобы поддержать нас в грядущем сражении. За ними следует Первый массачусетский кавалерийский эскадрон.
– Первый массачусетский! – воскликнул Бэлчер. – Уж не им ли мы как-то раз пощипали нечесаные хвосты?
Хазард задумчиво кивнул.
– Да. Во время Второго сражения при Манассасе. Это были настоящие, храбрые солдаты, и хотя их предки служили неправому делу, они разделяют наше негодование по поводу того насилия, которое вот-вот обрушится на святую землю, ставшую могилой многим доблестным бойцам в серых и синих мундирах.
Повисла хрупкая тишина. Полковник Хазард вглядывался в лица своих людей. В этот мрачный час он призывал их к нелегкому решению, и ему оставалось лишь гадать, как парни отнесутся к его просьбе.
– Полагаю, нет смысла напоминать о том, что на этом самом месте 30 июля 1864 года от Рождества Христова состоялась битва между союзными и конфедеративными батальонами. Завтра они снова вступят в бой, но на сей раз плечом к плечу – единые американские войска, противостоящие врагу, к которому оба лагеря питают еще большую ненависть, чем друг к другу. Северяне смогли позабыть о разделяющей нас пропасти и протянули руку мятежному Югу; так неужели мы не сумеем ответить тем же?
Вслед за робким призывом полковника Хазарда повисло самое долгое молчание в его – увы! – такой короткой жизни. В этот миг решалась судьба питерсбергского национального поля битвы и славы Юга. Хазард затаил дыхание и не решался выдохнуть, пока не заныла грудная клетка.
– Какого черта! – взорвался один из бойцов. – Уж если северянам так полюбилась старая добрая Виргиния, что они готовы поступиться своим достоинством, то нам и вовсе грех не побороть неприязни и не принять их помощи.
– Беда лишь в том, что в сражении от янки мало проку. Жители Новой Англии – никудышные стрелки, это всем известно.
Полковник Хазард выдохнул из легких жаркий воздух Виргинии и сомкнул веки, пряча слезы гордости.
– Теперь, когда Север и Юг объединились против общего врага, он, трижды проклятый, не имеет ни малейшего шанса, – произнес Хазард сдавленным голосом.
* * *
«...трижды проклятый враг не имеет ни малейшего шанса...»
На южной окраине Питерсберга стоял фургончик передвижного командного пункта. Там сидел мужчина в рубашке с короткими рукавами. Сняв наушники и щелкнув переключателем на пульте, он проговорил в микрофон:
– Говорит координатор оперативно-тактической группы Кобьен.
– Слушаю вас, координатор Кабан.
– Стоящая против нас Шестая виргинская пехотная рота «выходного дня» вызвала подкрепление – род-айлендскую артиллерийскую батарею и Первый массачусетский кавалерийский эскадрон.
– Чтоб им пусто было, этим мятежным бездельникам!
– Ваши рекомендации?
– Продолжайте прослушивание. Если начнется заварушка, снимайтесь с места.
– Вас понял. Конец связи. Кобьен.
* * *
После того как был съеден последний сухарь и выпита последняя кружка цикория, полковник Хазард объявил отбой. Бойцы забрались в свои крохотные пятисотдолларовые копии палаток времен Гражданской войны, поплотнее закутались в грубые шерстяные одеяла, спасаясь от ночной прохлады, и один за другим погрузились в беспокойный сон. Нельзя было забывать о том, что на рассвете сюда вернутся ненавистные северяне. Они не появлялись здесь с тех самых пор, как беспощадные головорезы Сорок восьмого пенсильванского батальона пробили туннель под фортом конфедератов и заложили в фундамент восемь тысяч фунтов черного пороха, взрыв которого отправил к праотцам три сотни повстанческих душ и вырыл злосчастный кратер, которому исполнилось ни много ни мало сто тридцать лет.
Тогда противники не стали дожидаться рассвета: они добрались до фундамента форта задолго до того мгновения, когда земли коснулись первые лучи солнца.
Вооружившись кружкой кофе, на дежурство заступил капрал Прайс. Он прислонился к дубу и прислушался к урчанию своего желудка, который, натужно борясь с беконом и сухарями девятнадцатого столетия, пытался пропихнуть их сквозь пищеварительную систему, привыкшую к кулинарным изыскам двадцатого.
Где-то в темноте хрустнула ветка. Прайс, подхватив свой «харперз мини» ручной работы, двинулся на звук и негромко воскликнул:
