— Конечно, нет. И, Кокуто-кун… — раздраженно прикрыв глаза, я произнесла с нажимом, — … наверное, эта история не из тех, которые рассказывают за едой.
— Ты права, — с готовностью кивнул Кокуто.
Черт. Я посмотрела на только что купленный бутерброд с помидорами безо всякого аппетита.
Этими малоприятными слухами закончилось мое первое лето в старшей школе. Медленно подобралась осень. Жизнь Рёги Шики внешне выглядела почти такой же, как и раньше. Но кое-что изменилось, когда пришли промозглые зимние холода.
Дождь лил с самого утра. Под неумолчный шум падающей воды я неторопливо шла по школьному коридору. В пустом и гулком здании почти не осталось учеников — уроки уже закончились. Когда информация об убийствах, о которых рассказывал Кокуто, попала в прессу, работа всех школьных кружков была временно прекращена. Кажется, Акитака говорил сегодня утром, пока вез меня в школу, что недавно произошел уже четвертый случай. Полиция так и не смогла выяснить ни личности, ни мотивов преступника. Его жертвы не были связаны между собой ничем, кроме того факта, что оказались на улице поздно ночью. Наверное, если бы эта история случилась где-нибудь в другом городе, она бы не вызвала такой паники. Но когда такое происходит там, где ты живешь, все выглядит совсем по-другому. Теперь школьники расходились по домам задолго до темноты и только компаниями — даже мальчишки. После девяти вечера на улицах не оставалось никого, кроме полицейских и мои одинокие ночные прогулки тоже сошли на нет.
— Четвертый случай… — пробормотала я машинально. И всякий раз я оказывалась…
— Рёги-сан.
Кто-то неожиданно назвал мое имя. Обернувшись, я увидела незнакомого юношу. Одет просто и без претензий — голубые джинсы и белая рубашка. Спокойное лицо. Наверное, из старшеклассников.
— В чем дело?
— Не надо так сердито смотреть, Рёги-сан. Ищете Кокуто?
Нелепый вопрос сопровождала фальшиво дружелюбная улыбка.
— Я иду домой. Кокуто-кун тут ни при чем.
— Вот как? Ошибаетесь. Вы не понимаете кое-что важное, отсюда и это раздражение. Не следует все же так вымещать его на других. Перекладывать вину… хм, это может войти в привычку. Четыре раза — не слишком ли много?
— Что?
Сбитая с толку, я отступила на шаг.
Его фальшивая улыбка словно прилипла к губам. Очень похожая на мою — непонятная и неискренняя. Что же ему нужно?..
— Я хотел всего лишь перекинуться словцом. Но мне пора. Всего доброго.
Юноша зашагал прочь. Я не смотрела ему вслед, прислушиваясь, как его шаги в отдалении стихают, сливаясь с шумом падающих капель.
Сменив обувь, я направилась к выходу. Но снаружи меня встретил только дождь. Акитака, который отвозил и встречал меня в дождливые дни, опаздывал. Снова переодевать туфли не хотелось, и я осталась ждать на ступеньках крыльца.
Туманная завеса дождя заставляла знакомый школьный двор выглядеть размытым и нечетким. Дрожащее облачко моего дыхания поднялось и растворилось в холодном декабрьском воздухе. Задумавшись, я не вздрогнула, когда рядом со мной остановился Кокуто.
Он заметил:
— У меня есть зонтик.
— Меня отвезут. Иди домой, Кокуто-кун.
— А я не тороплюсь. Постою тут пока. Можно?
Не получив ответа, он кивнул и прислонился к стене рядом со мной. Кокуто был не из тех, кто боится испачкать одежду. Разговаривать я была не в настроении и решила полностью его игнорировать. Словно пустое место.
Под неумолчный шум падающих капель я неподвижно стояла и ждала. Ровный убаюкивающий звук… и странное молчание. Кокуто тоже ничего не говорил. Прислонившись к стене, он прикрыл глаза. Со стороны могло показаться, что он задремал, если бы не едва слышное музыкальное мурлыкание — он что-то тихо и безмятежно напевал. Незнакомая мелодия.
Позже я спросила Акитаку и узнала, что она так и называлась — «Песня под дождем».
Мы стояли совсем рядом, между нами было не более метра. Ждать в молчании так близко от него… я почему-то почувствовала беспокойство. Странное, неожиданно болезненное чувство поднялось в моей груди.
Почему это молчание заставляет сердце дергаться и дрожать, как струна?..
Мне вдруг стало страшно. Как будто… как будто если мы будем так стоять, может появиться он.
— …Кокуто-кун!
— Что?!
Он подпрыгнул от моего неожиданного выкрика и выпрямился, оторвав спину от стены.
— Что случилось? — осторожно и озадаченно спросил он.
В его глазах плавало мое отражение. Наверное, это был самый первый раз, когда я смотрела на юношу, которого звали Микия Кокуто, по-настоящему, а не тем отстраненным и холодным взглядом, как на остальных. Мягкие правильные черты лица, может быть, немного детские. Большие и глубокие черные глаза. Нормальная, ничем не примечательная прическа, не крашеные и не поставленные торчком волосы. Очки в толстой черной оправе, которые в наши дни редко носят даже дети. Скромная одежда, черная с головы до ног. Просто и без претензий. Хотелось бы мне знать, почему он постоянно оказывается рядом со мной?
— Почему… — я запнулась и опустила глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. — …Почему ты еще в школе? Уже поздно.
— Засиделся в школьном ученическом совете. Мой знакомый, старшеклассник, уходит из школы и мы вроде как бы устроили небольшую прощальную вечеринку. Его зовут Сиразуми Рио. Да, это довольно неожиданно случилось — он решил бросить школу потому, что нашел себе дело по душе. Ни за что не сказал бы раньше — он всегда выглядел таким спокойным.
Сиразуми Рио. Никогда не слышала этого имени. Но я знала, что у Кокуто было множество приятелей и знакомых, которые частенько звали его на подобные мероприятия. К нему дружески относились не только одноклассники и мальчишки из других классов, но и некоторые старшеклассницы.
— Кстати, я ведь приглашал и тебя. Вчера. Почему же ты не пришла? Я даже сходил и заглянул в класс, но не нашел тебя.
Действительно, я вспомнила такой разговор. Но, даже если бы я и захотела вдруг пойти, то только испортила бы компанию, поэтому расценила то приглашение как ни к чему не обязывающую вежливость.
— Ты серьезно меня приглашал? Удивительно.
— Конечно, серьезно. О чем ты только думала, Шики?!
Кокуто слегка рассердился. Надо полагать, не потому, что я не пошла, а потому, что не восприняла приглашение всерьез. Эта досада… — я не могла понять, что она означает, и снова почувствовала себя очень неловко. Не зная, что ответить, я намертво замолчала.
Никогда еще мне так не хотелось, чтобы Акитака появился поскорее. Когда машина, наконец, показалась у ворот, я с облегчением распрощалась.
Дождь кончился только ночью. Шики, одев красную кожаную куртку, вышла наружу. Набрякшие темнотой тяжелые тучи ползли над головой, лишь изредка сквозь их покров тревожной вспышкой прорывался холодный лунный свет. По улицам деловито сновали полицейские патрульные машины и, чтобы не наживать неприятностей, Шики решила пройти вдоль пустынных берегов темной реки.
В мокром асфальте дорожки под ногами отражался тусклый свет уличных фонарей — словно мутный след громадного слизняка. Вдали прогрохотал поезд. Рокочущий железный гул со стороны ведущего через реку виадука, на котором не было пешеходных дорожек, прокатился по долине и заглох в сыром ночном тумане.
Там можно кого-нибудь встретить.
Шики медленно направилась вдоль реки.
В высоте загромыхали колеса нового поезда — последнего на сегодня. Оглушительный гул накатился волной, подавляя, заставляя пригибать голову. Она прикрыла уши ладонями, чтобы не оглохнуть. Когда грохот укатился за реку и утих в отдалении, под гулкими опорами виадука стало необыкновенно тихо — ватная тишина заложила уши. Свет фонарей не достигал ведущей под мостом дорожки, и глаза затопила кромешная тьма. Лишь дрожащий лунный луч, упавший сзади, чуть-чуть подсветил мрак.
Должно быть поэтому, кровь, щедро разбрызганная по траве на месте пятого убийства, казалась глянцево-черной.
Из тела жертвы сделали подобие кошмарного цветка: руки и ноги были отсечены и уложены вокруг вывернутой под нечеловеческим углом головы так, чтобы напоминать лепестки. Но намерение убийцы провалилось, вместо цветка дело его рук напоминало свастику-мандзи.[6]
Оставленный в худосочной траве искусственный цветок в кроваво-черных потеках.
«Знакомая картина».
Не обратив внимания на мелькнувшую мысль, Шики сухо сглотнула. Горло горело, ее мучила жажда. Атмосфера, наполненная смертью, заставила ее тело дрожать мелкой дрожью, едва сдерживая экстаз, состоящий из странной смеси звенящего напряжения и восторга. Губы исказились страшной усмешкой, а глаза не могли оторваться от изуродованного трупа.
Ее пронизывало насквозь необычайно острое чувство бьющейся в ее собственном теле жизни — такой хрупкой и маленькой.
