Оказывается, холодная вода, попадая в легкие, обжигает их не хуже кислоты. И это очень больно. Девушка рванулась из последних сил, ломая ногти о намокшую джинсу убийцы, но он так и не разжал своих рук. Увидев в мутной от борьбы воде светящуюся точку, пульсирующую и волшебно-прекрасную, она уцепилась за нее стекленеющим взором. Точка рванулась вперед светящимся тоннелем, принимая жертву в свои теплые объятия.
Сверчки вновь принялись стрекотать, не обращая внимания, как темная фигура вытаскивает из воды что-то белесое и безвольное. Луна, не пожелав лицезреть картины чудовищной расправы, нырнула в облако с запоздалой поспешностью. Поэтому даже она не видела, как в ночи засветился дисплей мобильного телефона, и тонкие губы вкрадчиво сказали в темноту:
— Здравствуй, красавица!
Часть I. Бубновая десятка
Юлия
Я люблю быть одна.
Вырвавшись из семейного гнезда, отчетливо понимаешь, какое это счастье, когда тебя никто не ждет, не дергает, не заглядывает в глаза, вопрошая при этом, почему ты мрачна. Когда ты одна, не приходится делать умное лицо и держать спину ровно. Тебе легче думается, потому что никто не гремит над ухом кастрюлями, не смотрит футбол, не просит поиграть "в такую интересную игру! Смотри, главное, перейти на второй уровень, взять артефакт и замочить гоблина…" Мы редко остается одни. Нас окружают люди, звуки, чужие пространства, пересекая границы которых ты рискуешь покрыться ледяной коркой, обвариться в кипятке или уколоть нервы о колючие шипы. Мы общаемся, улыбаемся, забывая о мимолетных встречах и случайных знакомых. Мы живем стаей, но умираем в одиночку, запираясь в тесной скорлупе сознания, наедине с мрачными мыслями.
Я люблю быть одна. С тех пор, как я вышла замуж, мне не хватает одиночества. До вчерашнего дня мне почти не на что было жаловаться. Дом — полная чаша, любимая работа (правда, на ней приходилось общаться с кучей людей, большей частью незнакомых, улыбаться и делать вид, что они тебе безумно нравятся) и, как я думала до определенного момента, любящий муж. Сейчас мне казалось: люди, считавшие, что хорошее дело браком не назовут, правы, сто раз правы. В свете последних событий, мне нужно было подумать. Но уединиться в собственном доме было негде. Поэтому я сидела тут.
Гул вечернего города разбавлял вязкую тишину комнаты. Здесь, в этой неуютной, казенной квартире все было чересчур, несмотря на все попытки придать ей вид уютного гнездышка. Хозяева сделали добротный ремонт, оклеили стены дорогими обоями, стену в прихожей выложили искусственным камнем, эффектно обрамляющим текстурную штукатурку. Потолок украшала массивная люстра под старину, с якобы чугунными завитушками, цепями и литыми украшениями. Треть комнаты загромождала кровать с пышным синим покрывалом в оборочках, россыпью подушек и дурацким балдахином, ненужным, диссонирующим как по цвету, так и по фактуре.
Кухня была обставлена более скупо. Хозяева здраво рассудили, что жильцы, снимавшие эти квадратные метры на несколько дней, вряд ли будут проводить здесь много времени и изощряться в кулинарии. Холодильник была старым. Крохотный столик, едва втиснувшийся в пространство между ним и шкафом — щербатым, а табуреты явно были принесены от другого гарнитура. В шкафу — казенный набор съемных квартир: крохотная кастрюля, сковорода, четыре бокала, два граненных стакана, шесть разномастных рюмок, несколько ложек и три вилки. Над столом, в прозрачной мультифоре набранные на компьютере правила проживания. Принтер, на котором распечатывали эту никем не соблюдаемую муть, был довольно дохлым. Строчки двоились, налезали друг на друга. Автор же сей нетленки явно не владел русским языком, поскольку в первом же слове было написано "ПравЕла"…
В комнате бубнил телевизор, иногда взрываясь хохотом. Второй, как он сам думал, по значимости канал, развлекал аудиторию юмористическим шоу. Потасканные артисты невыразительно пересказывали старые анекдоты, корчили рожи и покатывались со смеху, делая вид, что слышат все впервые. Непотопляемая ведущая руководила этой вакханалией, принимая положенные ей по статусу лесть и подхалимство. Артисты восторженно напоминали зрителям, что именно она вывела их в люди. Ведущая соглашалась и незаметно, по ее мнению, подчеркивала это. Смотреть на все это было невыносимо, слушать тоже, но переключить куда то еще — невозможно. Потому что там наверняка была бы музыка, интересная информация, возможно, захватывающий фильм. А это было совсем ни к месту.
Ситуация, надо признать, была банальной, но легче от осознания этого факта как-то не становилось. Вот я и сидела за кухонным столом, подогнув под себя одну ногу и опираясь локтем о другую. Девятый этаж высотки смотрел желтым глазом на галдящий город, с его суетным мельтешением. Здесь было хорошо думать. Именно это мне и требовалось в данное время.
Единственное, что примиряло меня с этой кухней — так это курица-гриль, лежащая прямо посредине стола кверху ножками. Освобожденная от сверкающей кольчуги фольги, курица блистала всем своим великолепием. Приобретя ее по дороге с работы прямо в уличном киоске, и усугубив покупку полукилограммовой банкой мороженого, я приехала сюда. Грустить в одиночку — это одно. Заесть переживания курицей и мороженым — совсем другое дело.
Город жил, но для меня он был пустым и вымершим, поскольку внутри тлела горькая обида. Нет, не так. Обида, с большой буквы. Незаслуженная, несправедливая, с горькой нотой предательства и намеком на измену. Телефон, валявшийся на столе, молчал, а самой звонить не хотелось, потому что женщине в наше время модно быть сильной.
Курица благоухала, призывая плюнуть на переживания. Я малодушно последовала древним инстинктам и вцепилась в сочный бок, вырвав ногтями длинный лоскут белого мяса вкупе с поджаристой сочной корочкой. Алчно урча, как голодная кошка, я впилась в него, и в этот самый момент телефон завибрировал, прыгая на столе. Мелодия из детского мультфильма о героическом мамонтенке сказала, что звонит отнюдь не тот, кого мне хотелось услышать. Спешно вытерев руки о бумажное полотенце, я схватила телефон.
— Ты где? — послышался в трубке недовольный, встревоженный голос матери. Она как всегда забыла поздороваться, что происходило в момент душевного волнения.
— А где "здравствуй, кровиночка"? — невнятно поинтересовалась я, спешно пережевывая пищу.
— Ты почему не дома, кровиночка? — поинтересовалась мать уже мягче. — Твой заезжал полчаса назад, думал ты у нас.
— Значит, заезжал? Чего говорил?
— Да ничего. Даже в дом не стал проходить. Я тебе на работу позвонила, но Вильма сказала, что ты только что ушла. Поругались что ли?
— Вроде того, — вздохнула я. — Странно, что он не позвонил.
— Так ты где? — спросила мать.
— Мама, не переживай. Квартиру сняла тут, рядом с работой.
— Зачем? Если ты не хочешь жить дома, могла бы придти к нам… Что, у тебя денег много лишних?
— Мама! — прервала я быстрый поток материнских излияний, — если бы я пришла к вам, он бы меня сразу нашел. Ну, не стали бы мы перед вами сцену устраивать. А я не в состоянии сейчас ничего обсуждать.
Мама помолчала. То, что в семье дочери не все благополучно, она узнавала впервые, но в моих интонациях безошибочно уловила звуки далекой грозы, соваться в которую не стоило.
— Я же теперь буду переживать, — вкрадчиво попыталась она вернуть блудную дочь в стойло. — Сидишь черт знает где, да еще поди голодная… Ну, пришла бы, хоть поела, я плов сделала твой любимый, с лисичками…
— Мама, у меня тут все есть, — прервала я. — Я, кстати, сейчас ужинаю, а потом пойду спать. Мне с утра надо ехать на интервью к черту на рога. Не факт еще, что машина будет. В общем, я усталая, злая и, если честно, совершенно не хочу разговаривать.
— А потом что? — осторожно поинтересовалась мать. — Ты хоть скажи в чем дело…
— Да шашни у Валерки на стороне похоже, с лахудрой одной из городской администрации. Ему кровь из носа надо участок один выбить, а архитектурный отдела чего-то там быкует. Ну, он и искал какие-то обходные пути. Вот и нашел на мою голову…
— Ладно, — вдруг сдалась мама. — На ночь глядя, действительно, не стоит об этом говорить. Ты только скажи: сколько собираешься по чужим углам шататься?
— Валерка через два дня уедет, тогда домой и вернусь. Мне просто надо подумать.
— Если что, приходи к нам.
— Хорошо… мам, у меня тут курица стынет. Я завтра позвоню, хорошо?
— Ладно, — смилостивилась она, — иди, ужинай. Позвони завтра, как приедешь…
Я раздраженно швырнула телефон на стол. Значит, заезжал… Очень интересно. Почему же не позвонил?
Теоретически, Валера рассуждал правильно. Деваться мне особо было некуда. Если не вернулась домой с работы, на которой торчала весь день, значит, ушла к родителям. Я действительно не любила обременять родных своими проблемами, хотя казаться сильной женщиной иной раз было невыносимо, и под сенью маминого крыла было тепло и уютно. Желание поделиться растущими как снежный ком проблемами было невероятным, но не заставлять же переживать еще и мать? Она, прямая и неспособная к обходным маневрам при первой же встрече выложит зятю все, что о нем думает. Валерий, конечно, с тещей ругаться не будет, но потом ноги его не будет у моих родителей как минимум год. Заманить его туда будет впоследствии непросто и потребует длительного умасливания и уговоров.
