- Успокойся, дочка, - улыбнулся профессор. - Ты мне скажешь, что опыты над людьми запрещены и бесчеловечны, но у нас везде в той или иной степени они проводятся. Мы замечаем лишь единичные и лежащие на поверхности случаи, а как быть с менее заметными, когда задействованы десятки тысяч, миллионы людей? Почему их никто не замечает? Не потому ли, что они массовые? Учителя испытывают методики обучения на миллионах детей, калеча их души и будущее. Врачи испытывают и проверяют новые препараты на больных, лишь приблизительно представляя последствия. Ученые подкидывают идейки, от которых потом вымирают целые города или районы. Политики ввергают огромные страны и народы в такие ужасные испытания, по сравнению с которыми наша лаборатория - просто детская игрушка…
- Игорь Михайлович, не надо собственные грехи прикрывать чужими. Если все люди на Земле начнут творить зло, ссылаясь на то, что кто-то делает еще хуже, мы все погибнем, человечество погрязнет в жестокости, лжи, насилии, в собственной крови…
- Я с тобой совершенно согласен, но ты меня не правильно поняла. Я битый час пытаюсь объяснить тебе, что мы-то и являемся спасением человечества, ибо создаем противоядие от всей той заразы, что обрушилась на людей за последние сто лет.
- Да как вы не понимаете, - не унималась Елена, - что заботиться о человечестве надо созидая, а не уничтожая.
Профессор вскочил с кресла и заходил из угла в угол в сильном волнении.
- Это ты не можешь понять, что мы всего-навсего приводим справедливый приговор суда в исполнение и что наши подопытные - не простые люди, а страшные убийцы и насильники, которым и в аду места нет. Пускай хоть напоследок принесут пользу человечеству, раз уж принесли столько горя.
- Я вообще-то шла работать в институт, а не в камеру смертников.
- Человек рождается в муках, - продолжал Озеров, не обратив внимания на ее реплику. - Он всю жизнь несет этот крест, да и жизнь наша, как мне кажется, изначально запланирована на одни лишь испытания. Все мы - мученики и мучители - обречены вечно терзать друг друга физически или морально, и неизвестно еще, что лучше. Ты думаешь, такая лаборатория только у нас, а за бугром их нет? Да и у нас она не единственная. Есть еще несколько колоссальных по масштабу…
- Что вы имеете в виду?
Профессор не ответил. Лишь несколько лет спустя, бывая в командировках в Челябинске, на Новой Земле, в Семипалатинске, Лена поняла, о чем говорил Озеров. Она поняла, что это за колоссальные лаборатории, в тысячу раз большие по площади и количеству людей, вовлеченных в эти страшные опыты и виновных лишь в том, что испокон веков живут на земле, выбранной высокими дядями под испытательные полигоны.
Постепенно Елена осознала, что она лишь песчинка в этом бескрайнем океане насилия и жестокости, именуемом человеческой жизнью. Она смирилась с тем, что лаборатория нужна и своевременна. Ну а то, что в качестве подопытного материала использовались люди, так это не вина ученых.
Елена была продуктом советского воспитания, верила в незыблемость принципов коммунизма, в счастливое будущее, хотя и видела окружающую действительность. Но иногда она срывалась чисто по-женски, воспринимая все не умом, а сердцем, давая полную волю эмоциям. Тогда никакие уговоры, приказы, ласки не могли изменить ее решения. Часто она от этого страдала, но, оправившись, благодаря своему обаянию и сильному характеру снова брала верх над ситуацией.
И все-таки Система приручила ее, как приручила подавляющее большинство населения страны. Бережная твердо уяснила одну истину: плевать против ветра - себе дороже. Да и что она могла противопоставить холодному и беспощадному слову «НАДО» - любовь к ближнему, гуманизм и милосердие? Но почему-то об этих понятиях забывают, когда речь заходит о государственных интересах.
И лишь единственное, что хоть как-то успокаивало совесть Елены, - ее новая собственная тема, имеющая важное значение для практической медицины. Она знала, что материалы ее опытов помогают сохранить сотни человеческих жизней.
* * *
Елена сдала дела в лаборатории, и ее направили в пункт переподготовки. Там с ней проводили беседы об особенностях будущей работы, различными тестами проверяли психику, приверженность принципам коммунизма и общее состояние здоровья.
Кроме того, ей пришлось усиленно изучать Устав строевой службы ВС. Лене выдали форму лейтенанта связи, и когда, подшив ее по фигуре и донельзя укоротив юбку, она выходила на плац, офицеры штабелями падали к ее ногам. Мужественные сердца таяли от женского очарования, и сослуживцы долго еще вспоминали прелестные ножки и высокую грудь бравого лейтенанта.
Майор КГБ Дмитрий Николаевич Зотов вышел из столовой и неторопливо направился к штабу.
Было начало июня. Уже утром чувствовалось дыхание жаркого душного дня. Проклятые комары обнаглели вконец и ничего не боялись. Химическая война против них оказалась безуспешной, и спасала лишь обыкновенная марля. Все ходили потные, вялые, одуревшие от жары.
Работать не хотелось. Мысли майора были далеки от месячного отчета в Москву, воображение рисовало тихий пляж и симпатичную девушку. Но, вспомнив, какая гора макулатуры скопилась на рабочем столе, Зотов тихо чертыхнулся.
По натуре Дмитрий был человеком подвижным. Он ненавидел всю эту канцелярию и, откладывая ее на потом, огромным усилием воли заставлял себя сесть за стол. Но он не сетовал на судьбу и считал, что ему не так уж и не повезло в этой жизни. Бывает и хуже.
Он родился в январе сорок пятого, через месяц потерял отца, а через два года - и мать, которая случайно подорвалась на мине. Как многие его сверстники, вырос в детдоме. После десятилетки отслужил в армии, попал в «Особый отдел» КГБ и закончил институт Военной контрразведки КГБ города Новосибирска.
Будучи курсантом, Зотов грезил о погонях, схватках с невидимым противником, но судьба, а точнее, начальство распорядилось по-другому. После окончания института его направили на стажировку, а затем на работу в «почтовый ящик». Через пять лет безупречной службы Дмитрия перебросили под Арзамас на радиоточку правительственной связи. Синие погоны пришлось сменить на черные, и для всех майор Зотов стал связистом. И лишь посвященные знали, что и радиоточка, и жилой городок, и расположившийся неподалеку небольшой заводик по производству химической продукции для народного хозяйства, и лагерь особого режима - все это камуфляж для подземного объекта, сверхсекретной лаборатории Комитета госбезопасности, которая значилась как в/ч 42127.
Сначала Дмитрию назначение понравилось: тихо, спокойно, двойной оклад, подчиненных не так много по сравнению с предыдущей работой. Но, вникнув в особенности научной деятельности некоторых лабораторий, Зотов был неприятно удивлен опытами, которые проводились под его неусыпным оком. Он не был наивным или слишком добрым и тем не менее не мог относиться ко многому из того, что узнал, без отвращения. Но служба есть служба, ее не выбирают, во всяком случае, простые смертные, и так как у майора не было покровителей наверху, он смиренно тащил свою лямку.
В скором времени служба превратилась в рутину и надоела до чертиков. Новых людей присылали крайне редко, периодические проверки бдительности личного состава проводились два раза в месяц и, постепенно набив оскомину, стали формальными. Чаще всего его можно было встретить либо в спортзале, либо в библиотеке, либо на стрельбище. Рыбалку Зотов терпеть не мог, так как не видел смысла в бесцельном созерцании поплавка и считал это занятие пустой тратой времени.
Семьи у Дмитрия не было. С женщинами ему не везло, и не то чтобы майор был стеснительным, но почему-то постоянно попадались не те - не «настоящие».
«Внешние» враги Зотова не беспокоили, во всяком случае, за время его службы ни один иностранный агент не проник на объект и даже не попытался сделать это. Так что жизнь у майора была спокойной и обеспеченной.
Полгода назад его непосредственный начальник погиб в автомобильной катастрофе. Через три месяца пришел рапорт о повышении Зотова в должности.
То ли из-за соседства концлагеря, то ли вследствие изолированности окружающей местности рабочие и служащие стали называть объект Зоной. Естественно, это название нигде в документах не значилось, но закрепилось основательно.
Не успел Дмитрий Николаевич подойти к штабу, как ему навстречу выбежал дежурный по батальону:
- Товарищ майор, докладывает старший лейтенант Михеев. У нас ЧП! Найден труп офицера охраны. Труп изуродован до неузнаваемости, но, судя по уцелевшей нагрудной нашивке, это лейтенант Макарин. Старший дежурный ждет вас в «центральной».
Через несколько минут, захватив чемоданчик криминалиста, Зотов уже спускался в штабной подвал, где находился центральный вход в секретные лаборатории.
