Я горько рассмеялась. Семейное придание дало сбой уже на моей маме. Она появилась на свет за много миль отсюда, но каждый день смотрелась в старинную реликвию и страстно верила в легенду. То ли мои прабабки расслабились, то ли сила зеркала иссякла, но матушка скончалась в тридцать от тяжёлой болезни. Красота покидала мир, а врачи только разводили руками. Я не видела самого момента смерти. Отец отправил меня к дальним родственникам, а, вернувшись назад, я поняла, что жизнь изменилась. И от этого дома, и от моего горячо любимого папочки остались лишь оболочки. Внутри же была холодная пустота. Два года мы предавались унынью, пока отец не решил отправить меня в закрытую школу. Девять лет тюрьмы, в которой всё было подчинено строгому режиму, а за шалости и непослушания строго наказывали. Моими подругами стали озлобленные маленькие стервы, дочки богатых родителей, от которых те практически отказались. В основном, ненужные дети попадали в пансион после развода предков, которые безжалостно вычёркивали их из своей новой жизни. Девчонки ненавидели мам и пап, жили в злобе и упивались ею. Я же была другой. Разлука с отцом доводила меня до отчаяния, хотя я и не понимала его мотивов. И только этим летом, выпив свой первый бокал вина, я решилась спросить.
Мы сидели на веранде в полной тишине, прерываемой лишь отдалённым гулом судов и лёгким шелестом листвы. Отец пил виски, а я нечто сладкое и лёгкое со вкусом винограда. Это нечто, ударяя в голову, приятно расслабляло. Я не надеялась на откровенный разговор, но всё-таки рискнула.
– Скажи, папа, почему ты сдал меня в приют?
– В приют? ― густые брови отца поползли верх. ― Ты не котёнок. Я поместил тебя в частную школу, в очень дорогую школу с безупречной репутацией. До тебя там учились отпрыски женского пола многих титулованных особ.
Я пододвинулась к отцу ближе и прошептала:
– Папочка! Там просто ужасно. Я не могу читать книги, какие хочу, не могу смотреть фильмы, которые мне нравятся. Мне и сотовый иметь не положено. Мою электронную почту просматривают, я даже в туалет хожу по расписанию.
Отец улыбнулся.
– Не преувеличивай, малышка.
Да, наверное, я зря затеяла весь этот разговор, но меня понесло.
– Не преувеличивай? Да я преуменьшаю. Мои ровесницы встречаются с мальчиками, ходят в кафе, танцуют… А я… А ты… Ты хоть понимаешь, что похоронил меня вместе с мамой?
Я вскочила со стула и кинулась прочь, чтобы выплакаться без свидетелей, но папа поднялся и, схватив меня за руку, притянул к себе.
– Прости, девочка. Я даже не представлял, что тебе там так плохо. Почему ты мне сразу не сказала?
Я тихонько всхлипывала.
– Я пыталась. Помнишь, что ты ответил? «Это капризы, детка, скоро ты привыкнешь!» Но я не привыкла. И это не было капризами. Я жила в аду девять лет, а, когда возвращалась на каникулы, ты вечно куда-то уезжал. У тебя даже не было времени со мной поговорить. Смотри. ― Я протянула правую руку, на которой у запястья красовались тонкие розовые шрамы. ― Знаешь, что это? Следы от розг. Такие же у меня на спине. Показать?
Я заскулила, вспомнив последние дни учебного года…
― Эва Коуэл! Вставай!
Я только съёжилась в постели.
― Вставай немедленно.
Сильные руки сорвали с меня тонкое одеяло, жгучая боль пересекла спину. Боже! Как я ненавидела мисс Сару Болтон, старшую надзирательницу. Прикусив губу, я старалась сдержать стон.
― Ты немедленно идёшь со мной в карцер.
Я присела на кровати.
― Теперь за что?
Женщина швырнула к моим ногам пакет с книгами.
― Твои?
Я кивнула.
― Тогда пошевеливайся!
Двухтомник «Крнсуэло» Жорж Санд и «Графиня Рудольштадт».
― Ты запустила учёбу, Эва Коуэл. Не рано ли развлекаться эротическими романами?
Я просто открыла рот от изумления.
― Эротическими? Бред. Это же классика!
Женщина пропустила мою реплику мимо ушей.
― Ты не только читаешь этот кошмар сама, но и развращаешь своих подруг.
Спорить было бессмысленно. Разъярённая мисс Болтон визжала и брызгала слюной. А это было хуже трёхдневного пребывания в карцере. Я потянулась за фланелевым халатом.
― Не сметь. Ты проведёшь там сутки, в одной сорочке…
― Папа! Ты мне не веришь?
– Этого не может быть, детка. ― Отец осмотрел мои шрамы. ― Как долго это продолжается?
Я опустила голову.
– Все девять лет. Я даже посчитала, что в общей сложности провела в карцере восемьдесят два дня. Но это неважно. Я бы смогла выдержать и не такое, я сильная. Меня медленно убивал моральный прессинг.
Отец отвернулся и вышел во двор.
– Мне нужно сделать пару звонков.
Немного успокоившись, я вновь уселась за стол. Боже! Зачем я всё ему рассказала? Знала ведь, что папе нельзя волноваться. Вот сейчас давление подскочит! К моему удивлению, отец вернулся совершенно спокойным. Таким ледяным спокойствием от него веяло только после похорон мамы.
– Школой займутся компетентные люди. Если случаи издевательств будут подтверждены, её вообще закроют. Как думаешь, другие девочки подтвердят твои слова?
Я кивнула.
– Да, если руководство поменяют. Просто, понимаешь, им некому жаловаться, их никто не защитит. Родители сослали ненужных детей в дорогущий интернат и вычеркнули из сердца. А ты, папа, ты тоже просто избавился от меня и забыл? Может, мне собрать вещи уже сегодня?
Отец долго молчал.
– Я очень люблю тебя, милая. Не знаю, как объяснить… Просто ты очень похожа на Эмму. Я оказался эгоистом, думал только о себе. Мне было тяжело смотреть на тебя, слишком больно… слишком… ты так напоминала её… даже в детстве…
Он обнял меня за плечи. Тело отца начало содрогаться. Я поняла, что он плачет.
Стояли последние летние дни. Я с тоской паковала свои вещи, когда узнала радостную новость. Отец всё обдумал и согласился перевести меня в обычную школу Бристоля. Он даже купил квартиру в городе. Мои каникулы могли продлиться ещё на месяц, так как предстояло оформить некоторые бумаги и подготовиться к переезду, но чудо свершилось. Я получила свободу.
Прошло три недели, а я всё ещё не верила в собственное счастье. Папа не жадничал. Он отдал мне золотую карту и личного шофёра. Двадцать один день мы колесили по всем торговым центрам. Девид сгибался под тяжестью моих обновок, упаковывая их в автомобиль, а мне всего было мало. Элегантные платья и модные костюмы, гора джинсов и откровенных маечек, кружевное бельё и моя первая косметика. Возможно, для моих ровесниц это были самые обычные вещи, но я, покинув среду запретов и наказаний, просто упивалась новой жизнью. Отец только улыбался.
– Па, я не сильно много трачу? ― мы не бедствовали, но я хотела не нарушать пределов разумного.
– Детка! Я работаю только для тебя и для твоего будущего. Ты вольна распоряжаться деньгами так, как сочтёшь нужным.
Хорошенько подумав, я решила остановиться.
Ночью я плохо спала. Опять снились кошмары. Мисс Болтон брызгала слюной и размахивала тонким гибким прутом. Пришлось закусить губу. Проснувшись, я ощутила во рту вкус собственной крови. Может, отец прав, и мне стоило посетить психотерапевта? Нет. Разве способен чужой человек понять, что творилось в моей душе? А желания выговориться не было.
Тряхнув гривой смоляных кудряшек, которые доставляли кучу неудобств, я прогнала остатки сна и сладко потянулась. «Добро пожаловать в новую жизнь, Эва Анджела Коуэл! Теперь всё будет хорошо!» Выпрыгнув из-под одеяла, я скинула пижаму и принялась разглядывать своё отражение. За такое в пансионе могли запросто лишить прогулок, заставив целый месяц сидеть в холодной классной комнате, или запереть в карцере на сутки. «Ты негодная девчонка, мисс Коуэл! Как можно выставлять напоказ свои прелести?» ― я прищурила глаза, пытаясь скопировать надзирательницу. «О, простите, мисс Болтон! Но ведь должна же я знать, как выглядят мои сиськи. А вот вы хоть раз видели свои? Или у Вас они отсутствуют?» Я рассмеялась и закружилась по комнате, оказавшись вновь перед зеркалом. Теперь я могла изучать своё тело безнаказанно, хотя увиденное меня и не радовало. Всегда хотела быть тоненькой и длинной, как фотомодель. Но худышек в нашей семье не было. Я не отличалась высоким ростом, зато пышность форм бросалась в глаза. С моей точки зрения, грудь могла бы быть и поменьше, а бёдра поуже. Я играла в женской футбольной команде, занималась гимнастикой, иногда плавала, но упрямое тело вовсе не хотело тянуться вверх, зато щедро разрасталось вширь. Лицо мне нравилось хотя бы потому, что я была копией мамы. Тёмные волосы, большие карие глаза, смуглая кожа. И рот, и нос, и подбородок меня полностью устраивали. Пообещав полюбить себя такой, какой создал меня Господь, я подмигнула отражению и помчалась к бассейну, радостно наблюдая за праздничной суетой. Прислуга улыбалась, расставляя на первом этаже вазы с цветами. Представители службы «Праздник в каждый дом» водружали во дворе золотистые шатры, выгружали мебель и посуду.
