Джеймс Роллинс - Кости волхвов

Брат Йоахим снова перевёл взгляд на приближающихся всадников. Их караван с самого начала являлся уловкой, хитростью, предназначенной для того, чтобы обмануть людей Чёрного Папы, отвлечь их внимание на себя. А святые мощи, обёрнутые в грубый холст и спрятанные в копне сена, отправились в путь днём раньше на одинокой телеге, запряжённой парой мулов.

Брат Йоахим повернулся и, бросив взгляд через долину, в последний раз посмотрел на Фьерабраса. Пусть сарацин сегодня напьётся его крови, но Чёрный Папа никогда не получит святые мощи.

Никогда!

Наши дни

22 июля, 23 часа 46 минут

Кёльн, Германия

До полуночи оставались считанные минуты. Джейсон передал Мэнди наушники от своего цифрового плеера.

— На, послушай, это новый сингл Годсмэка. В Штатах он ещё даже не вышел на диске. Классно, правда?

Предложение не вызвало у девушки того энтузиазма, на который рассчитывал парень. С равнодушным выражением лица она пожала плечами, но все же взяла наушники и, откинув назад чёрные волосы, концы которых были выкрашены в розовый цвет, сунула их в уши. От этого движения полы её куртки разошлись, и взгляду Джейсона предстали груди девушки, каждая размером с яблоко, туго обтянутые чёрной майкой. Он не сводил с них глаз.

— Я ничего не слышу, — сказала Мэнди с усталым вздохом и укоризненно посмотрела на своего спутника.

— Ах да! — спохватился он и нажал кнопку воспроизведения на плеере, а затем откинулся назад и опёрся руками о траву.

Они сидели на газоне, окаймлявшем предназначенную только для пешеходов площадь Домфорплац. Посередине площади возвышался огромный готический кафедральный собор Кёльна. Возносясь к небу с вершины Кафедрального холма, он доминировал над всем городом.

Джейсон смотрел на летящие ввысь шпили, украшенные каменными фигурами, на мраморные барельефы с изображением религиозных и мистических сцен. Подсвеченный прожекторами, собор производил жутковатое впечатление чего-то очень древнего, неожиданно для всех выросшего из-под земли, чего-то не принадлежащего этому миру.

Затем Джейсон перевёл взгляд на Мэнди, которая слушала музыку, льющуюся из плеера. Оба они учились в Бостонском колледже, а сейчас, на летних каникулах, путешествовали с рюкзаками за спиной по Германии и Австрии. Путешествовали они в компании со своими друзьями — Брендой и Карлом, но этих двоих гораздо больше интересовали местные бары и дискотеки, нежели полуночная месса. Однако Мэнди, воспитанная в строгих традициях Римско-католической церкви, не могла пропустить столь важное и торжественное событие. Полуночная месса в этом соборе проводилась только по большим церковным праздникам, причём служил её сам архиепископ Кёльна. Сегодня отмечался праздник Трех царей[2].

Джейсон, хотя и принадлежал к протестантам, с готовностью согласился сопровождать Мэнди, и вот теперь они ждали наступления полуночи. Мэнди покачивала головой в такт музыке. Джейсону нравилось смотреть, как колышутся пряди её волос. Он любовался её лицом со слегка выпяченной от сосредоточенности нижней губой. Внезапно Джейсон ощутил прикосновение её руки, которая легла на его ладонь, и затаил дыхание, однако глаза девушки были по-прежнему устремлены на собор.

На протяжении последних десяти дней они оказывались наедине друг с другом все чаще, хотя до этой поездки были не более чем знакомы. Мэнди и Бренда дружили ещё со школы, а Джейсон и Карл делили одну комнату в общежитии студенческого городка. Бренда и Карл, ставшие любовниками, не хотели отправляться в путешествие одни, опасаясь, что их отношения испортятся. Но ничего такого не произошло. И именно поэтому Джейсон и Мэнди зачастую заканчивали осмотр достопримечательностей вдвоём.

Джейсона это вполне устраивало. В колледже он изучал историю искусств, а Мэнди специализировалась по истории Европы. Здесь сухие академические знания, почерпнутые ими из учебников, наполнялись жизнью, обрастая плотью и впитывая дыхание веков. Каждое новое открытие заставляло их души трепетать от восторга, и благодаря этому они чувствовали себя в компании друг друга легко и непринуждённо.

Джейсон не смотрел на руку девушки, лежавшую поверх его руки, но не мог думать ни о чем другом, кроме этого прикосновения. Неужели ночь действительно стала светлее или ему это только показалось?

К сожалению, песня закончилась слишком скоро. Мэнди выпрямилась и подняла руку, чтобы снять наушники.

— Нам пора идти, — прошептала она и кивнула в сторону длинной вереницы людей, тянущейся в открытые двери собора.

Мэнди встала и застегнула на все пуговицы свою строгую чёрную куртку, скрыв от посторонних взглядов цветастую футболку, а затем одёрнула юбку и убрала за уши пряди волос с окрашенными в розовый цвет концами. После этого девушка неузнаваемо преобразилась, превратившись из современной девицы с развязными манерами в положительную ученицу какого-нибудь католического колледжа. Джейсон с изумлением наблюдал за этой неожиданной трансформацией. Сам он был одет в чёрные джинсы и светлую куртку, и этот наряд вдруг показался ему совершенно неподходящим для торжественного события, на котором им предстояло присутствовать.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказала Мэнди, словно прочитав его мысли.

— Спасибо, — пробормотал Джейсон.

Собрав с газона свои вещи, они бросили пустые банки из-под кока-колы в урну и пересекли вымощенную брусчаткой площадь Домфорплац.

— Guten Abend, — приветствовал их дьякон в чёрной рясе, стоявший у подножия лестницы. — Willkommen[3].

— Danke[4], — ответила Мэнди, и они стали подниматься по ступеням.

Из гостеприимно распахнутых дверей собора лился свет множества свечей, и их отблески трепетали на каменных ступенях. От этого ощущение седой старины ещё более усиливалось. Ещё раньше, днём, когда они с Мэнди приходили сюда на экскурсию, Джейсон узнал, что первый камень собора был заложен ещё в XIII веке. Целая пропасть отделяла тот день от сегодняшнего, и разум Джейсона оказывался не в состоянии охватить эту бездну времени.

Залитые колеблющимся светом свечей, они достигли массивных резных дверей, и Джейсон вошёл следом за Мэнди в передний вестибюль собора. Девушка опустила правую руку в купель со святой водой и сотворила крёстное знамение, а Джейсон вдруг почувствовал себя неловко. Это все же была не его вера, и он ощущал себя здесь даже не прохожим, а посторонним. Он боялся совершить какую-нибудь оплошность, поставив тем самым в неловкое положение и себя, и Мэнди:

— Иди за мной, — сказала девушка. — Я хочу найти место получше, но не слишком близко к алтарю.

Когда они вступили в главный зал собора, страх в душе Джейсона уступил место благоговейному трепету. Хотя он уже успел побывать здесь и узнал много любопытного об истории и архитектуре этого сооружения, величественные размеры собора вновь потрясли молодого человека. Прямо перед ним на целых сто двадцать метров протянулся центральный неф, поделённый пополам трансептом[5] длиной в девяносто метров. Пересекаясь, они создавали крест, в центре которого располагался алтарь.

Но наиболее сильное впечатление производили даже не огромные размеры помещения, а его невероятная высота. Взгляд Джейсона поднимался все выше и выше, скользя по стрельчатым аркам и стройным колоннам, и наконец добрался до сводчатого потолка. От тысяч свечей возносились тонкие спирали дыма, на стенах трепетали отблески их огней, в воздухе витал аромат ладана.

Мэнди подвела Джейсона к алтарю. Тот был огорожен толстыми бархатными канатами, но рядом, в центральном нефе, было много свободных мест.

— Может, сядем здесь? — спросила девушка и улыбнулась мило и немного смущённо.

Джейсон только кивнул, поражённый непорочной красотой этой юной мадонны в чёрном, словно впервые заметил её.

Мэнди взяла его за руку и повела за собой вдоль ряда скамей — подальше от прохода, к самой стене, где они и сели. Джейсон почувствовал себя очень уютно в этом уединённом месте. Мэнди продолжала держать его за руку, и Джейсон с замиранием сердца ощущал тепло её ладони. Ночь определённо стала светлее!

И вот зазвонил колокол и запел хор. Месса началась. Джейсон внимательно следил за всем, что делала Мэнди и чего требовал отточенный за века «балет веры»: подняться со скамьи, опуститься на колени, снова сесть. Сам он ничего этого не делал, но все происходившее вокруг — и сама церемония, и окружающее её великолепие — было чрезвычайно интересно: священнослужители в пышных одеяниях, размахивающие кадильницами; торжественная процессия, в сопровождении которой вышел архиепископ в высокой митре и роскошной, расшитой золотом тяжёлой ризе; песнопения, выводимые хором и подхватываемые прихожанами; длинные горящие свечи.

Искусство являлось столь же неотъемлемой частью праздника, как и люди, в нем участвующие. Деревянная скульптура Марии с младенцем Иисусом, называвшаяся Миланской Мадонной, несмотря на древний возраст, светилась юностью и изяществом. Напротив стояло мраморное изваяние святого Христофора, он с ласковой улыбкой держал на руках маленького ребёнка. И повсюду — массивные окна из баварского стекла. Тёмные в это ночное время, они все же были великолепны, отражая огни тысяч горевших в соборе свечей, которые превращали обычное стекло в драгоценные камни.