чего они шаркают и шаркают до рассвета по полу, мстя другим за собственное бессилие. Мне, в принципе, это было — тьфу: шаркай хоть до второго пришествия Христа, мне все равно — на пятом этаже живу! Мне разве что голуби могли помешать, но не мешали крылатые братья, не беспокоили…
Я пропустил третий этаж, оставив его в темноте за собой, и приблизился к этажу четвертому, сокрытому в темноте впереди. Я точно помню, что ни о чем не думал в те секунды. Я даже забыл о прошедшей, истинно неудачной вечеринке, и домашней постелью я не бредил: я просто одолевал ступени лестницы, пребывая в пьяной прострации, поскольку тепло подъезда мгновенно возвратило заледеневшее было на улице головокружение. И все-таки несмотря на то, что я здесь нагородил, я действительно подумал в первые мгновения, что оно вернулось за мной.
Достигнув четвертого этажа, я остановился. Вот теперь можете клеймить меня всеми этими парапсихологическими позорищами, ибо спичечный коробок в моей руке действительно засиял. Только не в буквальном смысле, а как происходит в голове, когда ты вспоминаешь, что забыл запереть входную дверь и оставил ее держаться на хлипкой щеколде. Я даже думать не хочу о тех последствиях, которые могли бы возникнуть, не зажги я тогда спичку. Вполне возможно, количество выпитого алкоголя сгладило бы шок, но в данный момент я не столь в этом уверен. Ангел-Хранитель или Ангел Смерти — не знаю, кто именно, — прошептал мне, что нужно зажечь спичку, зажги спичку, зажги чертову спичку, ты, пьяный урод, зажги же спичку, наконец…
Я зажег, как мне и велели. После этого я завопил. Вопил я во весь голос, и продолжалось это, надо сказать, довольно долго, но лишь после того, как мне удалось утихнуть, за дверьми на четвертом этаже началось шевеление. Что ж, как выразился один журналист криминальной хроники: Россия, у нас так принято.
А орал я жутко, немудрено, что все они там попросыпались в своих квартирах. Орал и орал, держа в руке спичку, и удивляюсь, как только мне удалось не обмочиться. Я выл как ребенок, но, повторяю, я действительно уверовал в тот момент, что оно вернулось за мной снова.
…Это у нас называлось «посвящением в рыцари», и посвящение это придумалось, надо полагать, не для каких-то там слабаков. А для закаленных жизнью семилетних оболтусов, к которым принадлежал и я сам и которые только тем и занимаются, что фантазируют до упаду. Лампочки в нашем подъезде светили исправно: фантазия наших предков ограничивалась лишь заменой перегоревших лампочек на новые. В этом мы чувствовали свое превосходство, я так думаю. Ну и щелкали выключателями безбожно.
Перед самим «посвящением» полагалась прелюдия, она-то как раз и была наиболее серьезным испытанием. У кого сколько хватит выдержки. Летом родители не особенно старались загнать нас по домам, и мы комфортно облепляли скамейку рядом с подъездом, засиживаясь на ней до самых сумерек. В тот вечер подошла очередь Сереги со второго этажа. Он сидел, поджав ноги, с круглыми глазами (не иначе, сам себя довел до суеверного страха), и отчаянно клялся, что вся его белиберда всамделишная.
— Да хоть у моей матери спроси! — рассердился Серега в ответ на скептическое замечание Вовки из соседнего подъезда, что, мол, вся серегина история — чушь собачья, и только! — Ей подруга рассказала, тетя Лена, вон с того дома. — Серега яростно махнул в темноту, ухитрившись смазать жест до неопределенного. Но никому не было особого дела, в каком же доме живет загадочная тетя Лена, поскольку так или иначе мы все жутко заинтересовались рассказом. Ну, по-другому и быть не могло. — К девчонке вправду приходила Пиковая Дама! В красном платье и с красными пальцами на руках.
— И с красным лицом? — фыркнул Вовка. — Как у алкашницы?
— Кончай болтать! — остудил его Марат, мой сосед снизу. Он обратил к Сереге завороженный взгляд — Рассказывай!
— Короче! Приходит эта Пиковая Дама ночью и говорит, типа: делай то-то и то-то. Девчонка боялась и делала. Ее бы Пиковая Дама сразу прибила, если бы она не делала. Вон пожар был прошлым летом, помните? Она и подожгла! Ага! Бросила горящий самолетик, квартира вся выгорела и балкон тоже, а кот в дыму задохнулся. А девчонка боялась даже на помощь позвать. Ну и, короче, приходит к ней Пиковая Дама и говорит, типа: убей родителей. Та подумала, подумала и не стала. А после этого исчезла, никто не знает куда. Просто пропала ночью. Это точно Пиковая Дама ее утащила. Она ходит по всем подъездам и слушает у квартир. Если ей, типа, понравится, может зайти.
Мы молча пережевывали очередную ахинею, каких у нас были тысячи. Только крайне редко кто-либо приплетал тетю Лену с «того дома» в качестве свидетеля. Образ ведающей правду тети Лены дополнял эффект реалистичными деталями, способными в двенадцать часов ночи переполнить любое воображение. Поэтому, когда подошла очередь возвращаться по домам, я впервые почувствовал страх.
Можно было подниматься по лестнице всей ватагой, но разве в этом заключался кайф? Мне, как живущему на последнем этаже (пятом, мы и с женой занимали квартиру на пятом, и теперь я живу на пятом, и все дома, где я когда-нибудь обитал, были пятиэтажными «хрущобами»), всегда выпадало идти первым. Вместо этого я попытался пофилософствовать что-то «типа звезд», отчаянно чеша в затылке и надеясь на чудесное избавление от повинности.
— Давай я вперед пойду, — предложил Марат, как будто ни с того ни с сего.
Это меня отрезвило. Нужно было идти, чтобы не прослыть законченным трусом, а прослыть законченным трусом в нашем тогдашнем возрасте было намного хуже, чем оказаться во власти Пиковой Дамы или черт ее знает какой еще Липовой Бабы. В общем, я с кислым видом побрел наверх. Поначалу было легко: на нижней площадке подъезда я отчетливо слышал говор друзей, переливающийся снаружи и подбадривающий меня словно лосьон для бритья «Меннен», о котором я тогда ничего не знал, поскольку в те времена буржуйское слово «реклама» являлась для нас символом апартеида и эксплуатации людей. Но по мере восхождения к пятому этажу голоса тускнели, глохли, а потом и вовсе растворились. Вместе с ними исчезли последние проблески света, словно темнота здесь была гораздо весомее звуков и вообще поглощала все сущее. Я двигался вперед, стараясь не дотрагиваться до стен и уж тем более до перил, по привычке ориентируясь в темноте.
Я шел и боялся. Но не Пиковой Дамы — вопреки всем правилам «посвящения» она
