Кошмар вернулся, только теперь Иза могла дотронуться до него рукой.
Пятница. Деверье в этот вечер вернулся домой поздно, на министерской машине с шофером и охраной. Иза ушла к себе, но она не спала — как она могла уснуть? Из биографического справочника, найденного на полке в кабинете хозяина, она узнала кое-какие новые детали, ведь в жизни каждого политика немало интересного.
Отец Деверье перед домом на Даунинг-стрит: «Досточтимый сэр Фрэнсис Найджент Деверье, кавалер ордена Чертополоха, член Тайного Совета, член парламента, церемониймейстер, родился в 1914 году, умер в 1966-м, сын Патрика Найджента Деверье (см. там-то); образование: Итон, колледж иезуитов, Оксфорд… Министр образования (1955–1957), социального страхования (1957–1960); председатель Совета по торговле (1960–1962); министр обороны (апрель—июль 1962)».
Больше, кроме даты смерти, не было ничего. Блестящее начало и внезапный, темный конец. Может быть, болезнь?
О матери, жене Фрэнсиса Найджента, говорилось, что она умерла молодой, когда Полу было не больше десяти.
А о жене самого Деверье говорилось: «Женился в 1970-м на Арлен Фитч-Литтл (умерла в 1980-м)…»
Кажется, трагедия и ранняя смерть сопровождают эту семью, по крайней мере, женщин. Пол Деверье так больше и не женился. Один ребенок, девочка: «Полетт, родилась в 1974 году». В справочнике ничего не было ни о светлых волосах, ни о больших испуганных глазах, ни о том, что в последний раз ее видели с ребенком на руках. Но это не важно. Возраст соответствует — двадцать с небольшим. Дочь, названная в честь отца, похожая на него, его продолжение. Иза задавалась вопросом, как далеко простирается их сходство.
Изидора говорила себе, что поддается самообману, дочь Деверье — всего лишь образ из ее снов. Но сон был кошмаром, и в этом кошмаре она теряла Бэллу. Ее дочь исчезала. Где-то там, в темных уголках сознания Изы начала вырисовываться связь, которую она еще не понимала до конца. Но в чьем существовании уже не сомневалась. Она должна найти его дочь, а через нее найти свою собственную.
Однако, если Деверье как-то связан с похищением Бэллы, почему, Боже мой, почему, он пригласил ее в свой дом? Возможно, он пытается скрыть какие-то факты, но какие именно? Позор? Вину? Дочь? Эта семья скрывает правду о Бэлле.
Но что же ей делать? Спросить его напрямую? Убежать? Но что она может сказать ему, если он что-то и скрывает, у нее гораздо больше шансов выяснить это, оставаясь рядом. Она не покинет этот дом. Деверье ведь ничего не знает о ее подозрениях. Да и куда ей бежать?
Может быть, министр тоже жертва обстоятельств, или он участник игры? Пока еще рано делать выводы.
Иза спала неспокойно, не зная, пользуется ли она гостеприимством Деверье или попала в западню, протянул ли он ей руку из милосердия или заранее все спланировал. Только на следующий вечер у нее появилась возможность поговорить с хозяином. Политический деятель и в субботу не отдыхает; он рано уехал из дома и, когда вернулся, выглядел уставшим.
Деверье ушел к себе в кабинет со стаканом виски и оставался там минут двадцать. Когда он наконец появился, то уже успел расслабиться, как будто над ним кто-то поработал. Он заметил любопытство на лице Изидоры.
— Мой дневник. Я веду политический дневник. Удивительно, но это придает мне силы. Как война. Заряжаешь оружие, берешь на мушку человека, который даже не знает, что находится на линии огня, и ждешь, когда наступит подходящий момент. — Лицо Пола стало театрально серьезным. — Конечно, политический дневник — просто жалкая попытка автора обеспечить себе бессмертие, рассказать о своем вранье, приписать себе чужой триумф и «поделиться» неудачами с коллегами. — Его голубые глаза весело блестели. — Дневник помогает мне сохранить рассудок.
Деверье смотрел на нее несколько дольше, чем было необходимо, чтобы определить, как она оценила его шутку, в глазах был веселый вызов.
— А что, если я приглашу вас пообедать? Если, конечно, у вас нет других планов? — Он знал, что их нет. — Салли присмотрит за малышом, — предложил он.
Иза была измучена, есть ей совершенно не хотелось, но Бенджи спокойно спал, и она не стала колебаться.
«Пти канар» был небольшим франко-канадским ресторанчиком, удивительным в таком отдаленном районе Англии, он находился в помещении старинного постоялого двора, на перекрестке старых дорог, деливших надвое деревню Мейден Ньютон. Иза подумала: а кем была эта самая Мейден[8] Ньютон, что в ее честь назвали деревню?
Штукатурка потрескалась, балки низко нависали над залом, а сосновые дрова в камине, потрескивая, источали мускусный аромат. Кухня здесь была исключительной, причем меню отражало бурную молодость шеф-повара, которую он провел ощипывая птицу и ухлестывая за официантками в дюжине портов.
Жена шеф-повара предложила им карту вин, но Иза отказалась. Прекрасное вино творит чудеса, но вряд ли полезно поврежденному, рассыпавшемуся на мелкие кусочки сознанию. Деверье решил выпить и несколько минут оживленно обсуждал с хозяйкой «Сюшо» урожая 1985 года — «великолепно пьется, богатый букет, даже один бокал прекрасно действует», — а потом и «Каберне Совиньон» из Калифорнийской долины урожая 86-го года. Он выбрал американское вино.
— В вашу честь, — кивнул он Изе. — Да, и еще бутылку дорсетской газированной воды, — добавил он. — Это наша местная — детище премьер-министра. Кстати, если поразмыслить, это его единственная серьезная страсть.
Тон Деверье показался Изе презрительным, как будто он не воспринимал всерьез своего шефа. Он оказывал ей доверие, делился секретами, втягивал в свои дела. К тому времени, когда сосновые дрова прогорели, Деверье помягчел и, возможно, даже стал более уязвимым.
В другом углу ресторана сидела пара, явно не муж и жена. Они пожирали друг друга глазами. На какое-то мгновение Изе стало грустно, она подумала: как много времени прошло с тех пор, как она участвовала в любовных играх, когда пытаешься произвести впечатление, завлечь, быть неотразимой! Очень много. Она приказала себе отбросить эту мысль.
— Должно быть, ваша новая работа очень изматывает? — спросила она, чтобы что-то сказать.
— Взбадривает. Меня она скорее возбуждает, чем изматывает. — Деверье подлил в бокал вина, он чувствовал себя с Изой очень раскованно. — И у меня много личных соображений, чтобы дорожить этой должностью. Когда-то мой отец занимал тот же самый пост, больше тридцати лет назад, и я чувствую, что должен… — Он чуть было не сказал — «избавиться от некоторых воспоминаний», но справился с собой и закончил словами о необходимости завершить работу отца.
— А что с «Дастером»?
— О, вы, как будто, вспомнили о своей профессии? — На лице министра отразилось явное неодобрение. На него начинало действовать вино, вытаскивая на свет Божий не лучшие черты характера.
— О нет, что вы! Но это больше чем простое любопытство. Мой муж очень тесно связан с проектом.
— Ммммм… — Деверье переваривал информацию. — Скажите, какие у вас отношения с мужем? — спросил он. — Или это слишком прямой вопрос?
— Не очень хорошие… хотя… Пожалуй, так я могу определить их.
— Мир тесен, — задумчиво сказал Пол. — Ваша семья и моя так пересеклись… Очень тесный мир. — Он поболтал темно-красное вино в стакане, помедлил, вдыхая аромат, потом сделал большой глоток. — Итак, «Дастер». Вам, как профессионалу, миссис Дин, я дам совершенно откровенный и прямой ответ: «Без комментариев». Но лично вам признаюсь: мы продвигаемся. Не очень быстро, но, безусловно, и не слишком медленно. Сейчас дело зависит, скорее, от политиков, чем от финансистов, а поскольку политические убеждения стоят недорого, я убежден, что сделка будет заключена. Ваш муж может быть спокоен.
Деверье польстил Изе своей откровенностью, но его поразило, как мало это ее заинтересовало. Казалось, мысли этой женщины витают где-то далеко.
— Кстати, о семье, — начала она, — это ваш отец? На той фотографии на рояле?
Деверье кивнул.
— И, я полагаю, ваша жена?..
— Она умерла. Много лет назад.
— Простите меня.
Деверье помрачнел. Иза чувствовала, что ведет себя бестактно, но остановиться не могла.
— А ваша дочь?
Он оживился, ему явно хотелось рассказать ей о девочке, но, кажется, был не в состояний найти подходящие слова.
— Моя дочь… не живет дома. — Он помолчал, потом добавил: — Семья, Иза, может быть скалой, на которой вы строите свою жизнь. Но иногда о нее разбивается вся ваша жизнь. — Грустный тон делал невозможным дальнейшие расспросы, как будто что-то навалилось на Деверье, готовое придавить его. Она чувствовала, что боль Деверье была искренней.
— Временами мы должны чувствовать себя одиноко. — Она не собиралась вызывать его на откровенность, но и сочувствовать не собиралась.
