Макс вытянул шею, стараясь разглядеть, чем он там занят.
Вернувшись, Сцинк бросил на сиденье рядом с пленником мертвого опоссума. Макс испуганно отпрянул. Через несколько миль Сцинк добавил к вечернему меню расплющенного грузовиком кнутовидного полоза. Макс вспомнил о своем переполненном пузыре, лишь когда они остановились на ночлег в опустевшей конюшне к западу от Кроума.
Лошадей, судя по всему, разметал ураган. Хозяева заезжали в конюшню забрать седла, фураж и наполнить кормушки, если вдруг какое животное вернется. Макс одиноко стоял в пахучем мраке и с облегчением извергал мощную струю. Появилась мысль убежать, но он боялся, что и одной ночи не переживет в этой глухомани. Вся Флорида южнее Орландо казалась ему огромным болотом, влажно кишащим беспощадными тварями. У одних когти и ядовитые клыки, другие гоняют на аэроглиссерах и питаются дорожной убоиной. Макс не знал, кто из них хуже.
Рядом возник Сцинк и объявил, что кушать подано. Макс прошел за ним в конюшню и спросил, благоразумно ли разводить костер прямо в стойлах. Сцинк ответил, что очень опасно, зато уютно.
Макса поразило, что даже четырехбалльный ураган не сумел истребить запах конского навоза. Но нет худа без добра – аромат лошадиных испражнений полностью нейтрализовал дух вареного опоссума и жареной змеи. После ужина Сцинк разделся до трусов и сделал двести приседаний, поднимая облако навозной пыли. Потом принес из машины картонную коробку и спросил, не желает ли пленник сигаретку.
– Спасибо, я не курю, – ответил Макс.
– Серьезно?
– Даже не начинал.
– Но ты же торгуешь куревом…
– Мы занимаемся рекламой. Только и всего.
– Ага, – сказал Сцинк. – Всего лишь реклама.
Он поднял с пола штаны и пошарил в карманах. Макс подумал, что Сцинк ищет спички, но оказалось – нет. Он искал дистанционный пульт.
Макс очнулся на полусгнившей соломе. Глаза разъезжались, горячо покалывало шею.
– Что я такого сделал? – спросил он, поднявшись.
– Ты ведь должен верить в то, что рекламируешь.
– Послушайте, я не курю.
– Мог бы научиться. – Сцинк вскрыл ножом картонную коробку. Внутри лежало с полсотни блоков сигарет «Мустанг». Максу не удалось скрыть тревогу.
– Как можно быть уверенным в продукте, – спросил одноглазый, – если не попробовать самому?
– Я еще рекламирую спринцовки с запахом малины, но сам же ими не пользуюсь, – угрюмо ответил Макс.
– Не дерзи, – живо откликнулся Сцинк, – а то мне еще что-нибудь в голову стукнет. – Он открыл пачку, щелчком выбил сигарету и вставил в рот Максу. Чиркнул спичкой о стенку стойла и поджег. – Ну?
Макс выплюнул сигарету.
– Это смешно.
Сцинк поднял намокшую сигарету и снова воткнул в перекошенные губы Макса.
– Выбирай, – сказал он, поигрывая пультом. – Дымить или дымиться.
Макс через силу затянулся и тотчас закашлялся. Он давился кашлем, пока Сцинк привязывал его к стойке.
– Такие, как ты, Макс, для меня загадка. Зачем вы сюда приезжаете? Почему так себя ведете? Отчего выбрали такую жизнь?
– Бога ради…
– Заткнись, а? Пожалуйста.
Покопавшись в рюкзаке, Сцинк достал плейер, выбрал самый сырой угол конюшни, уселся и надел наушники. Потом закурил нечто, похожее на косяк, хотя травкой не пахло.
– Что это? – спросил Макс.
– Жаба. – Сцинк сделал затяжку.
Через пару минут его единственный глаз закатился, голова свесилась на грудь.
Тем временем Макс Лэм дымил как заведенный. Временами Сцинк приоткрывал глаз и похлопывал себя по шее, зловеще напоминая об ошейнике. Макс курил и курил. Он заканчивал двадцать третью сигарету, когда Сцинк вышел из оцепенения и поднялся.
– Чертовски хорошая жаба. – Он выдернул сигарету из губ Макса.
– Меня тошнит, капитан.
Сцинк отвязал пленника и велел отдыхать.
– Завтра оставишь сообщение для жены и договоришься о встрече.
– Зачем?
– Хочу взглянуть на вас вместе. Флюиды, сияющие глазки и прочая дребедень. Понятно?
Сцинк вышел наружу, забрался под универсал, свернулся калачиком и захрапел. Макс, не переставая кашлять, улегся в конюшне.
Бонни проснулась в объятьях Августина. Совесть несколько съежилась, когда она увидела, что он в джинсах и футболке. Значит, ночью он оделся, хотя она этого не помнила. Между ними ничего не произошло – в этом она была относительно уверена. Море слез – да, но никакого секса.
Надо бы как-то встать, не разбудив его. А то будет неловко – лежат и обнимаются. Или ничего? Наверное, Августин знает, чего не следует говорить. Определенно, у него солидный опыт с плачущими женщинами, потому что обнимать и шептать у него получалось очень здорово. Бонни поймала себя на том, что вспоминает, как он приятно пах, и поняла – из постели пора выбираться.
Августин оправдал ее надежды и, как воспитанный человек, притворился спящим. Бонни благополучно добралась до кухни и принялась варить кофе.
Когда он появился, она зарделась и выпалила:
– Пожалуйста, извините меня за то, что было ночью.
– А что было? Вы мною воспользовались? – Августин прошел к холодильнику и достал упаковку яиц. – Я очень крепко сплю. Легкая добыча для сексуально озабоченных девиц.
– Особенно для новобрачных.
– О, эти страшнее всего. Ненасытные блудницы. Вам омлет или яичницу?
– Яичницу. – Бонни присела к столу, разорвала пакетик «Нутра Суит» и высыпала мимо чашки. – Уж поверьте, я обычно не сплю с первым встречным.
– Спать – это ничего. Главное – чтоб не трахнули. – Августин срезáл над раковиной кожуру с апельсина. – Успокойтесь, ладно? Ничего же не случилось.
Бонни улыбнулась.
– Ну хоть за дружбу можно поблагодарить?
– В любое время, миссис Лэм. – Августин глянул через плечо. – Что смешного?
– Джинсы.
– Только не это. Дырка?
– Да нет, просто… Вы поднялись среди ночи, чтобы одеться. Очень мило с вашей стороны.
– Всего лишь предосторожность. – Яйца зашипели на разогретой сковородке. – Удивительно, что вы заметили.
Бонни опять покраснела.
Они еще завтракали, когда зазвонил телефон. Звонили из Центра судебно-медицинской экспертизы – в морг поступил еще один неопознанный труп. Дежурный коронер приглашал Бонни на опознание. Августин сказал, что она перезвонит, и положил трубку.
– Они могут меня заставить?
– Не думаю.
– Потому что это не Макс. Он слишком занят разговорами со своей фирмой.
– Они лишь сказали, что это белый мужчина. Явное убийство.
Слово повисло в воздухе облачком серы. Бонни отложила вилку.
– Это не он.
– Наверное, – согласился Августин. – Ехать не обязательно.
Бонни ушла в ванную. Августин услышал, как она включила душ, и стал мыть посуду. Бонни вышла из ванной уже одетая, влажные волосы зачесаны назад, губы подкрашены розовой помадой, оставшейся в шкафчике от хирурга-интерна.
– По-моему, мне надо удостовериться, – сказала она.
– Вам сразу полегчает, – кивнул Августин.
Настоящее имя Щелкунчика было Лестер Маддокс Парсонс. Мать назвала его в честь политического деятеля из штата Джорджия, известного тем, что гонялся с топорищем за чернокожими посетителями ресторана. Матушка верила, что Лестер Маддокс[22] станет президентом Соединенных Штатов и всего белого мира, отца же больше привлекал Джеймс Эрл Рэй.[23] Лестеру едва сравнялось семь лет, когда родители впервые взяли его на слет ку-клукс-клана. По этому случаю миссис Парсонс одела сына в балахон, сшитый из муслиновых наволочек. Особенно она гордилась островерхим капюшончиком. Члены клана и их жены ворковали над малышом – ах, какой красавчик южанин! Лесть смущала, поскольку у юного Лестера были видны лишь бусинки карих глаз, видневшиеся в прорезях. Может, я негр, думал мальчик, откуда им знать?
Но все же слеты клана ему нравились – там жарили мясо на вертеле и разводили огромные костры. Лестер огорчился, когда родители перестали посещать собрания по неоспоримо веской причине. Они называли произошедшее Несчастным Случаем, а мальчик навсегда запомнил ту ночь. Отец, как обычно, нарезался и, когда наступил самый ответственный момент, вместо креста подпалил местного Великого вождя. За неимением пожарного шланга ошалевшим куклуксклановцам пришлось тушить пылающего собрата пивом «Шлиц» из хорошенько взболтанных банок. Пламя сбили, и обугленного вождя повезли в больницу в кузове отцовского пикапа. Предводитель выжил, но лишился драгоценной анонимности. Когда его без капюшона, в обгоревших лохмотьях балахона подвезли к травмпункту, там случайно оказалась бригада местных телевизионщиков. После разоблачения причастности к клану окружной прокурор ушел в отставку и переехал на север штата в Мейкон. Отец Лестера проклинал себя – но в более мягких выражениях, нежели другие члены клана. Моральный дух местного отделения был совершенно сломлен, когда газета сообщила, что молодой врач, вернувший к жизни умирающего вождя, был чернокожим – родом, кажется, из Саванны.
