— Я попробую разобраться с Вестманнагатан как обычно. Секретное донесение начальнику полиции отправится прямиком в сейф. Но… В нашем случае этого будет недостаточно. Убийство, Пит! Придется вынести дело за пределы Главного полицейского управления. Пойти в Русенбад. Тебе тоже надо там быть.
— Сам знаешь, мне нельзя.
— У тебя нет выбора.
— Эрик! Не могу же я вот так гуляючи войти в главный вход правительственной канцелярии в компании полицейских и чиновников из правительства!
— Я заберу тебя на «два-бэ».
Хоффманн сел на диван, покрытый защитной пленкой, липнущей к спине, и медленно покачал головой.
— Если кто-нибудь меня увидит… это смертный приговор.
— Смертный приговор тебе вынесут в тюрьме в тот момент, когда соседи по коридору узнают, кто ты на самом деле. И ты останешься с ним один на один. Пит, тебе нужна помощь государства. Чтобы выйти из тюрьмы. Чтобы выжить.
Он оставил нетронутым растворимый кофе и квартиру на третьем этаже. В кафе на углу Польсундсгатан выбрал кофе сильной обжарки, заказал чашку (с горячим молоком) и стал пить, пытаясь уследить за мелодией итальянских шлягеров и посматривая на стайку хихикающих девчонок за соседним столиком, променявших школьный завтрак на булочки с корицей. Двое за дальним столом корчили из себя поэтов; они слишком громко говорили о том, как надо писать, но на самом деле лишь подражали другим говорящим слишком громко.
Эрик прав. Одиночка. У него нет выбора. Полагаться только на себя.
Пит отставил пустую чашку и в компании несмелого солнца прогулялся по мосту Вестербрун, немного постоял метрах в сорока над водой, размышляя, каково это — прыгнуть вниз. Секунды, вмещающие весь мир, и — ничего, кроме болезненного удара о прозрачную поверхность. Посреди Норр-Меларстранд он позвонил домой, Софье, и снова соврал: его собственная работа и работа его жены, конечно, одинаково важны, но он до позднего вечера не сможет вернуться домой и освободить ее от домашних дел. Софья повысила голос, и Пит нажал «отбой», не в силах врать дальше.
Чем ближе он подходил к центру столицы, тем жестче становился асфальт.
Когда Пит направился к подземной парковке напротив дорогого универмага, тротуар Регерингсгатан, несмотря на разгар дня, был пустынным. Узкая лестница на второй этаж; Пит прошел между машинами, стоящими в секции «В», отыскал загнанный в угол черный микроавтобус с тонированным ветровым стеклом. Подошел, взялся за ручку задней двери. Не заперто. Пит открыл дверь и забрался на заднее сиденье оставленной машины. Посмотрел на часы: ждать оставалось десять минут.
Софья не успела договорить, когда он оборвал разговор. Она продолжала говорить, пока он шел по Норр-Меларстранд вдоль водной глади, мимо уродливых зданий Тегельбаккена, а теперь ее разочарование было здесь, на сиденье пустой машины. Откуда Софье знать, что на самом деле он — лжец.
Пит замерз.
В стерильных гаражах-парковках всегда бывало прохладно, но Пита била дрожь от того холода, что шел изнутри, от которого не спасут ни одежда, ни растирания. Ни один холод в мире не сравнится с ледяным презрением к себе.
Передняя дверь открылась.
Хоффманн глянул на часы. Ровно десять минут.
Эрик обычно ждал этажом выше сектора «В», откуда, если нагнуться, можно было увидеть каждый автомобиль и каждого подошедшего слишком близко человека. Забравшись в салон, Эрик не оглянулся; он молча запустил мотор, прогнал микроавтобус по недлинному отрезку между Хамнгатан и Мюнтторгет и въехал через узкие ворота в каменный дворик, к зданиям, где располагались рабочие кабинеты членов риксдага. Оба вышли из микроавтобуса, и им навстречу тут же двинулся охранник; он попросил следовать за ним — вниз по двум лестницам, по подземному коридору под зданием риксдага; коридор вел в Русенбад: пара минут прогулки между двумя центрами политической власти Швеции и единственный способ попасть в правительственную канцелярию без риска быть замеченными.
Он потрогал дверь, всего в нескольких метрах от будки охранника у главного входа в Русенбад, подергал дверную ручку, пока не убедился, что дверь заперта.
Ручка почти не поворачивалась.
Раковина возвышалась над бачком унитаза, белые кафельные стены надвинулись и давят.
Тонкий продолговатый диктофон, футляр от сигары и купленный в аптеке тюбик лежали в кармане брюк. Он нажал кнопку на передней панели, мигнул зеленый огонек — батарейка заряжена. Поднес диктофон к губам и прошептал: «Правительственная канцелярия, вторник, десятое мая», аккуратно, чтобы нечаянно не выключить, ввинтил диктофон в сигарный футляр, а футляр тут же смазал до блеска лубрикантом.
Бумажные полотенца — на дно унитаза. Проводок микрофона — наружу через дырочку в футляре.
Он проделывал это уже много раз — будь то пятьдесят граммов амфетамина или цифровой диктофон, в тюрьме или в правительственной канцелярии… Единственный способ пронести то, что не должны обнаружить.
Расстегнул брюки, сел, сигарный футляр зажат между большим и средним пальцами; нагнулся вперед, медленно приставил футляр к анусу и короткими толчками ввел его в прямую кишку на несколько сантиметров; футляр выскользнул и упал на подстеленные полотенца.
Новая попытка.
Снова надавил, короткие толчки, футляр исчез сантиметр за сантиметром.
Проводка микрофона хватит, чтобы протянуть его из ануса через пах и зафиксировать скотчем на животе.
Охранник в серо-красной форме за стеклянным окошечком оказался пожилым мужчиной с почти седыми волосами и застенчивой улыбкой. Пит смотрел на него дольше, чем нужно, и, поняв это, отвел глаза.
Охранник был похож на его отца. Отец сейчас выглядел бы так же.
— Ваш коллега уже в здании.
— Туалет. Пришлось зайти.
— Да, бывает. К заместителю министра юстиции, правильно?
Хоффманн кивнул и написал свою фамилию в журнале, где отмечались посетители, сразу после Эрика Вильсона; седой тем временем изучал его удостоверение.
— Хоффманн. Немецкая фамилия?
— Я родом из Кенигсберга. Калининград. Но это было давно. Родители оттуда.
— И на каком языке вы говорите? По-русски?
— Если ты родился в Швеции, то и говоришь по-шведски. — Он улыбнулся охраннику, который на миг превратился в его отца. — И еще довольно прилично по-польски.
Он определил, где находится видеокамера, еще когда они вышли из машины, — под самой крышей стеклянной будки. Проходя мимо, Пит на секунду задержался перед объективом: его посещение было зарегистрировано еще раз.
За семь минут они, следуя за третьим охранником, поднялись с первого этажа на третий. Все произошло так неожиданно. Он не приготовился. Страх. Пит стоял в лифте, а страх наполнял его, сбивал с ног. Пита била дрожь. Никогда еще он не испытывал такого страха — страха, который сначала перешел в панику, а потом сменился жутким ощущением — он, Пит, больше не сможет дышать, задохнется и умрет.
Пит боялся человека, который лежал на полу с тремя большими дырами в голове, и своего прорыва в Варшаве, и ночей в тесной камере, и смертного приговора, который в тюрьме станет безусловным, и холодного тона Софьи, и горячих от лихорадки детей, и того, что больше не знает, совсем не знает, — где правда, а где ложь.
Он сел на коврик на полу лифта и не смотрел в глаза охраннику, пока не унялась дрожь в ногах; только после этого он осмелился медленно подойти к двери, открывшейся в красивый коридор.
Еще раз.
Пит стоял неподвижно в паре метров от двери и, как всегда, избавлялся от лишнего. Долой все мысли, все чувства, он выдавил их, прогнал пинками, а потом надел доспехи, отвратительную толстую шкуру, чертову защиту. Ему это хорошо удавалось — не позволять себе чувствовать. Еще раз, еще один проклятый раз.
Он постучал по дверному косяку и стал ждать; наконец по полу зашаркали шаги. Полицейский в гражданском. Он не узнал Пита — они встречались раза два, не больше. Начальник Эрика, некто Йоранссон.
— У вас имеется что-нибудь, что нельзя проносить в здание?
Хоффманн достал из внутренних карманов и карманов брюк два мобильных телефона, стилет, складные ножницы и сложил все это в пустую стеклянную фруктовую вазу на столе напротив двери.
— Вам не трудно вытянуть перед собой руки и немного расставить ноги?
Хоффманн кивнул и встал спиной к полицейскому — длинному, худому, угодливо улыбающемуся.
— Приношу свои извинения, но вы понимаете — это наша обязанность.
Длинные тонкие пальцы на его одежде, на шее, спине, груди. Нажимая на поясницу и живот, они дважды задели проводок микрофона, ничего не почувствовав. Микрофон скользнул вниз сантиметров на десять, а то и больше; Хоффманн не дышал, пока не убедился, что микрофон застрял где-то на середине бедра и падать дальше вроде бы не собирается.
