— Что?
— Записки, которые писал убийца. Нужно понять, о чем в них говорится. Тогда мы поймем, что объединяло жертвы. А поняв это, мы, возможно, сможем с достаточной долей вероятности назвать имя убийцы. Это единственный РЕАЛЬНЫЙ путь, который я вижу в данный момент. Рассказ Скобцова, конечно, интересен, но только с точки зрения заполнения досуга.
— Тогда зачем мы снимаем с него показания? — спросил Русницкий, давя окурок в пепельнице.
— Потому что этого требуют процессуальные нормы, — ответил Волин, подходя к вешалке и натягивая пальто. — Плюс к тому, возможно, во всем этом ворохе информации отыщется рациональное зерно. Например, соседка, Ольга Львовна. Стоило бы побеседовать с ними. Думаю, они могли бы сообщить нам кучу полезных сведений.
— Я займусь? — мгновенно зажегся Русницкий.
— Займись, — согласился Волин.
Они погасили в кабинете свет, вышли в коридор. Волин запер дверь и сдал ключ дежурному.
На улице уже стемнело. Холодный ветер, гуляющий по двору, загнал пацанов и старушек в теплые квартиры. Но за домами гудело жизнью Садовое кольцо.
У метро «Маяковская» Волин остановился, спросил, поднимая воротник пальто:
— Он ведь убил одну из девушек где-то неподалеку?
— В саду «Аквариум», — подтвердил Русницкий. — Мы с ребятами выезжали на место происшествия. Это за Театром сатиры.
— Я знаю. — Волин на секунду задумался, затем кивнул: — Не возражаешь, если мы пройдемся?
— Конечно, Аркадий Николаевич. Пойдемте. Давайте через метро, так быстрее.
Они перешли через Тверскую, поднялись на поверхность и зашагали мимо Концертного зала, мимо сияющего огнями Театра сатиры к саду «Аквариум».
В Театре имени Моссовета спектакля не было, но, вопреки ожиданиям Волина, сад был освещен. Гуляли пары. От кафе-бара, разместившегося в дальнем углу сада, катились нервные волны музыки. Если это можно назвать музыкой. Полыхала неоном пестрая вывеска.
— Он убил ее здесь? — удивленно переспросил Волин, глядя на кирпичное здание кафешки.
— Да. Труп обнаружили вон там, между кафе и забором Военной академии, — пояснил Русницкий.
— М-да. — Волин зашагал к кафешке. — Странное место для убийства, ты не находишь?
— Почему? — пожал плечами Русницкий. — Вполне подходящее. Разумеется, после того как закроется это питейное заведение.
Они свернули на узенькую тропинку, выложенную бетонной плиткой.
— Судмедэксперт не назвал время смерти?
— Где-то между полуночью и половиной первого, — с готовностью ответил лейтенант.
— А вызов поступил?
— В девять минут девятого утра.
— Кто обнаружил тело?
— Один из служащих кафе.
Понятно.
Они подошли к одноэтажному строению. Волин огляделся. По обеим сторонам от дорожки земля имела коричневато-рыжий оттенок. Грязь.
Волин на цыпочках прошел вдоль стены, заглянул за угол.
— Здесь?
— Да.
— Любопытно. — Волин обернулся. — Во всей округе места, что ли, потемнее не нашлось? И с Садового свет, и от театра, и от академии. Странно как-то. — Он посмотрел на стоящие по соседству жилые дома. — Да и полночь — не самый поздний час. В наше-то время. Кто-то мог из окна их заметить. Зачем так рисковать? Проходной двор рядом, закутков темных полно, а он тащит жертву на самый свет. Почему?
— Она от него убегала, — сказал Русницкий.
— Что?
— Криминалист сказал. Девушка пыталась убежать. Он ее догнал, накинул на шею чулок, придушил, затащил за кафе и искромсал ножом. — Лейтенант поднял воротник, сунул руки в карманы плаща. — Это я к тому, что, возможно, не он тащил ее на свет, а она сама бежала к свету.
— Сюда-то? — Волин покачал головой. — Нет. Если она побежала, значит, он чем-то себя выдал. Девушка поняла, что должно произойти, и побежала. Но… Посмотри. — Он вытянул руку над головой, но не смог даже дотянуться до кромки забора Военной академии. Для убедительности Волин подпрыгнул, и все равно ничего не вышло. Зато провалился в грязь почти по щиколотки. — Для бегства хуже места не придумаешь. Шансы перебраться через забор — нулевые. — Волин шагнул на дорожку, усердно затопал, зашаркал ногами, счищая с подошв коричневые комья. Затем опустился на корточки, открыл кейс, достал сегодняшнюю газету и вытер ею ботинки. — Глухой угол, из которого нет выхода. Мышеловка. Бежать в этом направлении означало верную смерть.
— Тогда почему она побежала? — озадачился Русницкий.
— Кто бы объяснил это мне. — Волин закрыл чемоданчик, поднялся, отряхнул руки. — Надо будет подумать на досуге. Что-то тут не клеится. Поведение девушки противоречит самой примитивной логике. Ладно, пошли.
В это время дверь кафешки распахнулась, и на улицу вывалилась веселая компания. Два парня и две девушки. Остановились, закуривая. Покосились на странную пару — двух серьезных мужчин, — пошептались между собой. Девушки вдруг засмеялись, бросили на Волина с Русницким многозначительные взгляды, и компания двинулась к выходу из сада.
— Вот так зайдешь по делу, а про тебя уже думают черт знает что, — философски заметил Русницкий.
— Что ты сказал?
Волин задал вопрос рассеянно, разглядывая медную табличку с названием кафе и часами работы.
— Я говорю, думают черт знает что, — повторил Русницкий.
— Кто?
— Ну, девчонки эти.
— Какие девчонки?
— Которые из кафе только что вышли.
— А-а-а, — протянул Волин и нахмурился. — Что они думают?
— Ну, что мы эти… — Русницкий усмехнулся. — «Голубые», одним словом.
— С чего ты взял?
— А почему, по-вашему, они засмеялись?
— Ты полагаешь?
— Уверен.
Волин взглянул в сторону удаляющейся компании, затем пожал плечами и снова отвернулся к двери.
— Ну и бог с ними. Пусть себе думают. Во сколько, ты сказал, поступил вызов?
— В девять минут девятого. В журнале дежурств зафиксировано.
— Так кафе вроде открывается в одиннадцать, — Волин указал на расписание.
— Тут такое дело, Аркадий Николаевич. — Русницкий усмехнулся. — Накануне, как раз вдень убийства, сотрудники этого «богоугодного заведения» отмечали день рождения кого-то из коллег. Посидели, выпили, потом заторопились на метро. Тут ведь люди разные работают. Живут кто где. Кому-то на «Динамо» ехать, а кому-то и в Бутово с Братеевом. Убирать было уже некогда, вот они и договорились собраться с утра пораньше и к открытию навести порядок.
— Вон как, — задумчиво протянул Волин и механически принялся почесывать щеку.
— Ну да. Наши-то поначалу подумали — их рук дело. Такое ведь нередко случается, начали за здравие, а закончили бытовухой. Полтора часа тарелки, рюмки да бутылки обследовали, отпечатки пальцев убитой искали. Думали, она тоже за столом сидела. Уже и наручники заготовили, а тут примчались ребята с Петровки и оттерли нас в сторонку. В смысле поставили в оцепление. Вещдоки, понятное дело, изъяли.
— Какие вещдоки?
— Записку, окурок и чулок.
— Ты про окурок не говорил.
— Убийца курил «Мальборо-лайт». Окурок нашли рядом с телом.
— То есть ты хочешь сказать, что он резал эту женщину и курил?
— Это не я говорю, Аркадий Николаевич. Это эксперты говорят.
Волин почувствовал, как у него по спине пополз холодок. Нет, за свою жизнь он повидал всякого, но так и не смог привыкнуть к подобным вещам. Человек, хладнокровно покуривающий и одновременно кромсающий жертву ножом… Это что-то из ряда вон. Волин был убежден, что ни одна пенитенциарная система в мире не сможет исправить подобных выродков.
Он представил себе Скобцова. Если до сих пор Волин смотрел на него абстрактно, как на одного из многих задержанных, побывавших в его кабинете, то теперь ощущение было совершенно иным.
Ему вдруг пришло в голову, какую задачу он согласился взвалить на свои плечи. «Лучше отпустить виноватого, чем осудить невиновного», — гласит народная поговорка. А если этот оправданный виновный из породы таких вот чудовищ? Многие из «народных мудрецов» согласились бы жить хотя бы в одном подъезде с таким соседом? То-то. Волин вздохнул.
— Ладно, пошли. — Они зашагали к воротам сада. На ходу Волин поинтересовался, кивнув в сторону выстроившегося за оградой ряда палаток: — Ларечников опрашивали?
— Конечно. А как же? Первым делом.
— Никто ничего, конечно, не видел?
— Это уж как водится, — невесело хмыкнул Русницкий.
— Прямо человек-невидимка какой-то, — пробормотал Волин. — Убивает на самом свету — никто не видит. Выходит из сада — тоже никто не видит. А дежурных в метро опросили?
— Угу, — кивнул Русницкий.
— И что?
— То же, что с ларечниками.
— Ну а как же, — язвительно усмехнулся Волин. — У нас ведь как принято: если кого бьют или тем более убивают, так сразу у всех слепоглухота прорезается. Болеем мы. — И не сдержался, процедил сквозь зубы: — Твою мать.
