— Вполне, — согласился Касьянин.
— Как вы посоветуете мне поступить?
— Думаю, что вам надо позаботиться о доказательствах.
— Правильно... Этим я и занимаюсь. И небезуспешно.
— Поделитесь.
— Дело в том, уважаемый Илья Николасвич, что, на вашу беду, рыжие кокер-спаниели вышли из моды. Лет семь-десять назад Москва была ими запружена.
Сейчас этих собак поубавилось. На вашем пустыре мелькают не то два, не то три кокера. Светло-рыжий — один.
— Да, есть еще темно-каштановый... И, кажется, еще какой-то... пятнами.
— Я видел их всех. Светло-рыжий только у вас. И есть свидетели, которые подтверждают — в тот вечер на пустыре был человек со светло-рыжим спаниелем.
— Пустырь неважно освещен, — начал было Касьянин, но Анфилогов тут же перебил его.
— Да! — воскликнул он почти радостно. — Именно! Мы с вами знаем цену подобным свидетельским показаниям, эта цена невысока. Но есть и другое, Илья Николасвич... Не буду всего перечислять, просто спрошу...
— Спросите.
— Это вы убили Пахомова? Я не настаиваю на том, что именно вы стреляли...
Может быть, попросили кого-либо, наняли... А?
— Даже если бы это было и так, — медленно проговорил Касьянин, осторожно подбирая каждое слово, — я бы не признался. Зачем это мне?
— Но на вопрос вы не ответили.
— На какой?
— Я спросил — не вы ли убили Пахомова? — терпеливо произнес Анфилогов.
— Неужели вы и в самом деле это допускаете?
— И опять не ответили. Вы очень искренний человек, Илья Николасвич... Мне это нравится. Для вас невыносимо врать, ловчить... И все же?
— Говорят, что признание — это мать доказательств.
— Говорят, — кивнул Анфилогов. — Больше я не буду повторять свой вопрос.
Вы на него ответили.
— Да? — удивился Касьянин. — Даже и сам не заметил, когда...
— Спасибо за откровенность. Но вот что я вам скажу... Вам не меня надо опасаться.
— Кого же?
Анфилогов некоторое время смотрел на Касьяни-на с явным недоумением, потом улыбнулся широко, сверкнув потрясающими своими зубами.
— Прочтите свою же заметку, — сказал он. — Или хотя бы ее название. И вам все станет ясно. Вы же сами утверждаете, что доблестная милиция и крутые братаны работают совместно. Делайте выводы, Илья Николасвич, — Анфилогов поднялся. — Да, кстати, у вас есть оружие?
— Нет.
— Никакого?
— Что значит никакого? — с легким раздражением переспросил Касьянин. — И вилка может стать оружием, и ложка!
— Я спрашиваю об оружии.
— Отвечаю — нет.
— Пусть так, — Анфилогов, похоже, хотел еще что-то спросить, но промолчал, хотя вертелось, вертелось у него на языке какое-то словечко, какой-то совсем маленький, щекотливый вопросик. Нет, не задал, пересилил себя. — Вот мои телефоны, — он положил на стол перед Касьяниным визитную карточку. — Они могут пригодиться. Там указан и домашний номер. Звоните, если возникнет надобность. В любое время.
— Спасибо, — ответил Касьянин с легким, еле заметным равнодушием, давая понять, что звонить он вряд ли соберется.
— Повторяю — в любое время, — настойчиво, с нажимом произнес следователь.
— А оружие... Я бы на вашем месте завел себе что-нибудь. В установленном законом порядке, разумеется.
— А что посоветуете?
— Что-нибудь стреляющее, бабахающее, громыхающее... Всего доброго, Илья Николасвич, — следователь протянул руку. — Мы с вами еще увидимся.
— Скоро? — Касьянин попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, он это и сам понял — нечто вроде кривоватой, жалкой гримасы удалось ему изобразить на своем лице.
— В самое ближайшее время, Илья Николасвич, в самое ближайшее время.
Передавайте привет Яшке... Приятная собачка.
— При чем тут Яшка? — удивился Касьянин.
— Видел сегодня... Во дворе. Ваш сын его выгуливал. Степаном зовут?
— Степаном.
— Поболтали мы немного... С Яшкой познакомился... Кстати, ему опять от кого-то досталось... Свежие раны, а?
— Собачья жизнь всегда полна неожиданностей, — Касьянин пожал плечами. — Так-то оно так, — Анфилогов улыбнулся. — Но, судя по характеру Яшкиных повреждений, досталось ему этак пару суток назад... Примерно в то же время, когда кто-то всадил заряд дроби в морду большой черной собаке... И точно такой же заряд достался ее хозяину... Собаке повезло, выжила, а вот с хозяином хуже... Истек кровью. Перебита сонная артерия. Да что там перебита, вся шея в месиво превращена.
— Наверное, хороший человек был? — соболезнующе произнес Касьянин.
— Человек он был не очень хороший, — заметил Анфилогов. — Но в данном случае это ведь не имеет большого значения, верно?
— Пожалуй, — согласился Касьянин.
— По моим сведениям, после смерти Пахомова банду принял некий Евладов.
Тоже ваш сосед. Своего предшественника он превосходит по всем показателям.
— Краше его? Умнее? Воспитаннее?
— Он туп, злобен и никогда, ни в чем, ни с кем не испытывает никаких сомнений, — Анфилогов впервые заговорил жестко и холодно.
— У него тоже есть собака? — спросил Касьянин, пытаясь как-то смягчить слова следователя.
— Полдюжины верных и таких же тупых, злобных псов. И все вооружены.
— Понял, — кивнул Касьянин.
— Не надо бы вам с ними встречаться.
— Постараюсь.
— До скорой встречи! — Анфилогов махнул рукой уже от двери. И, опять улыбнувшись на прощание, сверкнув замечательными зубами, закрыл за собой дверь.
— Дела, — протянул Касьянин.
Опустив лицо в ладони, сохранившие одеколонный дух от рук следователя, он надолго замер. И только одна, если не спасительная, то хотя бы утешительная мысль пришла ему в голову: «Надо заглянуть к Ухалову и хорошо выпить».
* * *
Труп Ухалова лежал на пустыре лицом вниз. Руки были разбросаны в стороны, на правой ладони был намотан поводок, а сам Яшка с перебитым хребтом лежал тут же, тихо поскуливая, но по всему было видно, что он уже не жилец на этом свете.
Только начало светать, летом светает рано, в половине третьего утра небо на востоке уже сереет, а через полчаса пространство над лесом наливается розовым, дрожащим от скрытого напора светом.
Касьянин тихо охнул, увидев на земле распростертого Ухалова, подошел, присел. Даже в свете раннего утра можно было увидеть запекшуюся на затылке кровь. Лицо было изуродовано выходным отверстием, значит, стреляли в затылок.
Не поднимаясь, Касьянин оглянулся — вокруг не было ни души.
Обычно оживленная в это время дорога тоже была еще пуста.
И три темные громады недостроенных домов казались какими-то вымершими. Ни в одном окне не полыхали отблески костра, не маячила человеческая фигура, хотя Касьянин допускал, что за ним наблюдали, не могли не наблюдать. Если здесь, на пустыре, прогремел выстрел, это наверняка заставило кого-то подойти к окну.
Засидевшийся у Касьяниных Ухалов вызвался прогуляться с Яшкой.
— Ну, прогуляйся, — сказал Касьянин.
Это было часа полтора назад.
Друзья сидели на кухне и, закрыв поплотнее дверь, вполголоса обсуждали положение в мире, в стране, в их собственной жизни. Между ними стояла початая бутылка водки, но пилось обоим в этот вечер плохо. Время от времени на кухню врывалась Марина, передвигала что-то на плите, хлопала дверцами шкафчиков и снова уносилась в комнату. В каждом ее движении, взгляде, даже в складках халата чувствовалось нервное, издерганное недовольство. Было уже около часа, но телевизор работал, и Марина вынуждена была одна смотреть ночные передачи.
— Мужики! — кричала она из комнаты. — Голую бабу показывают! И какую бабу!
Неужели даже это вас уже не интересует?!
— Почему же, очень даже интересует, — Ухалов поднялся, прошел в комнату, некоторое время с интересом смотрел, как в розовых простынях ворочается розовая полноватая девица. Призывно глядя с экрана, девица гладила себя по бедрам, дотягивалась до разных своих трепетных мест и опять смотрела Ухалову в глаза, не просто приглашая, а требуя присоединиться к ней в этом бесконечном, замедленном барахтанье на громадной низкой кровати.
— Ну что, Миша?! — допытывалась Марина с каким-то нервным смешком.
— А что, ничего... — мямлил Ухалов.
— Неужели ничто в тебе не вздрагивает при виде этой красотки?
— Почему же... Вздрагивает.
— Господи! Да скажи ты мне, наконец, что там у тебя вздрогнуло, поделись тайной великой! — Марина почему-то злилась, щеки ее горели, и вела она себя как-то взвинченно.
— Да у меня все внутри дрожит мелкой дрожью...
— Не может быть!
— Я вот думаю, Илья на кухне остался, а водки там всего на один тост...
— И при виде такого тела ты не можешь потерять самообладание?
— Понимаешь, Марина, я вот думаю, как бы там, на кухне, Илюша не потерял самообладание...
— Потеряет... И что?
— Возьмет да и выпьет все без остатка!
— Бедная я, бедная, — запричитала Марина, раскачиваясь из стороны в сторону. — За что же мне такое, за какие грехи?!
