досталась очередная ванна, и очередная лекция, и очередное платье, и пока меня мыли, отчитывали и переодевали, Катрина непрерывно разглагольствовала, то по-английски, то по-голландски. А я хотела поговорить с Бромом и не собиралась терять свой шанс, пререкаясь с Катриной и отправляясь в постель без ужина.
Меня загнали в гостиную вышивать. Катрина сидела рядом и критиковала каждый мой стежок, и очень скоро я почувствовала, что и сама закипаю.
Почему бы ей просто не уйти и не оставить меня в покое?! Она словно нарочно стремится разозлить меня, хочет, чтобы я огрызнулась, и тогда у нее появится предлог опять наказать меня.
Через некоторое время у меня затряслись руки, что отнюдь не способствовало аккуратности стежков. Но я крепко сжала губы, приказав себе не дергаться, чтобы не выдать себя и чтобы Катрине не удалось заставить меня показать то, чего я показывать не хотела.
Бром исчез, как только мы вернулись домой, – вероятно, укрылся в своем кабинете от гнева Катрины. В таком состоянии она набрасывалась на кого угодно – и по любой причине. Даже слуги старались обходить ее стороной.
Когда Лотти объявила, что ужин готов, я отложила вышивку с облегчением, какого никогда прежде не испытывала. Катрина прервала нескончаемую гневную тираду о моих прегрешениях, моем росте, моей неряшливости и полном отсутствии у меня хороших манер. Обычно она придерживалась мнения, что обсуждение семейных дел не предназначено для ушей слуг, но сегодня ее наверняка слышали не только домашние, но и вся деревня.
Я проследовала за бабушкой в столовую, размышляя, удастся ли наконец поговорить с Бромом. Если Катрина не отстанет до ночи, достигнуть желаемого будет трудновато.
Бром уже сидел за столом, но при нашем появлении вежливо встал, отодвинул для Катрины стул, наклонившись, поцеловал ее в макушку, снова сел и спросил:
– Как прошел день, любовь моя?
Катрина положила себе на тарелку крохотную порцию картошки и ничего не ответила, по крайней мере сразу. Лотти приготовила картофель так, как я люблю больше всего, – тонко порезав и до хруста обжарив на сковороде с луком. Знаю, Лотти сделала это потому, что слышала, как Катрина распекала меня полдня. На душе стало тепло, и я навалила себе втрое больше, чем взяла Катрина.
Бром – как и при каждой трапезе – нагрузил свою тарелку так, словно не ел целый год. А у меня во рту и впрямь не было ни крошки после хлеба с маслом в домишке Шулера де Яагера – ну и ужас! – так что я взяла к картошке побольше ветчины и яблочного соуса.
– Обязательно надо есть как дикий боров? – фыркнула Катрина.
– Я голодная. – И я побыстрее, пока не ляпнула лишнего, набила рот картошкой.
– Оставь ее, любовь моя, – сказал Бром. – Бен целый день играла на свежем воздухе. Набегавшиеся дети всегда голодны, а еды у нас, слава богу, вдоволь.
– Не потакай ей. Ей четырнадцать, она уже не ребенок. – Ну вот, Катрина обратила свой гнев на Брома. – Это из-за тебя она носится целыми днями, как дикий зверь. Ты знаешь, что твоя внучка устроила сегодня драку посреди деревни, как простой мальчишка?
Ага, вот в чем дело. Сара ван дер Бейл наябедничала, и Катрина лишь выжидала подходящий момент, чтобы отругать меня еще и за драку.
Я даже удивилась мелочности Сары ван дер Бейл – она нашла время заглянуть на нашу ферму только ради доноса.
Бром приподнял брови.
– Юстус Смит и два его приятеля подстерегли меня, устроили мне засаду, – сказала я, даже не глядя на Катрину.
Информация предназначалась исключительно Брому.
В глазах опы заклубились грозовые тучи.
– Мальчишка Дидерика Смита? И что ты с ним сделала, Бен?
– Он набросился на меня, попытался сбить меня с ног, но я сама поставила ему подножку, так что он упал на дорогу, а потом прыгнула ему на спину. Я сказала ему: он должен извиниться за то, что пытался напасть на меня, но он не извинился, поэтому я ткнула его физиономией в конское… эмм, в конское яблоко.
(А потом он умер та тварь та тварь в лесу убила его убила и съела съела целиком и я не знаю что делать как об этом сказать ведь никто не поверит.)
Бром запрокинул голову и расхохотался. Смех его, казалось, наполнил всю комнату.
– Вся в меня! Боже, как же мне сегодня хотелось сделать то же самое с отцом мальчишки, с этим узколобым дураком!
Катрина хлопнула ладонью по столу:
– Об этом и речь, Бром! Неужели обязательно нужно подрывать мою репутацию при каждом удобном случае? Неудивительно, что ребенок не воспринимает ни слова из мной сказанного.
Бром тут же изобразил раскаяние:
– Но я не имел в виду…
– Неважно, что ты имел в виду, Бром. Важно то, что ты делаешь. Этой хулиганке еще выходить замуж, но никто не возьмет ее в жены, если она не научится вести себя хоть с каким-то подобием достоинства.
– Ну, до этого еще далеко.
Бром нахмурился. Мысль о моем замужестве, отметила я про себя, нравилась ему, похоже, не больше, чем мне самой.
– Ей всего четырнадцать, – продолжил дед.
– Не успеешь оглянуться, как она станет женщиной. Некоторые из знакомых мне девушек выходили замуж и в шестнадцать.
Замуж в шестнадцать. От этой мысли еда у меня во рту обрела привкус золы. Через два года? Нет. Бром никогда этого не допустит.
– Почему я вообще должна выходить замуж? – спросила я. – Некоторые вот никуда не выходят.
– Конечно, ты выйдешь замуж, – заявила Катрина. – Не говори ерунды. Но при таком раскладе тот, кто согласится жениться на тебе, согласится лишь ради твоей земли и приданого.
– Никакие охотники за приданым мою внучку не получат! – рявкнул Бром.
– И что, она останется старой девой? Просидит в этом доме одна целую вечность, рассыпаясь в прах и пыль, только потому, что не научилась шить, вести домашнее хозяйство – или хотя бы чистить ногти?
Я посмотрела на свои руки. Колючки основательно разодрали их, украсив струпьями, но ногти на сей раз были относительно чистыми. Впрочем, приписать эту заслугу себе я не могла. Это Катрина скребла их, пока я отмокала в лохани.
Бром критически оглядел собственные лапищи:
– Не могу сказать, что чистка ногтей – лучшее мое качество, но ты тем не менее вышла за меня.
– Ты мужчина, Бром! Это совсем другое. Она – девочка, а не мальчик, и тебе следует перестать относиться к ней как к мальчишке. Ты оказываешь ей скверную услугу, делая вид, что она – Бендикс.
Боль исказила
