Мне еще многому предстояло научиться из того, что Кадер хотел преподать мне. Я знал, что в Бомбее живет его учитель физики, о котором он говорил мне в Афганистане. А другой учитель, Идрис, жил в Варанаси. Если я вернусь из поездки в Шри-Ланку, меня будет ждать целый мир еще не открытых духовных радостей.
А пока я занимал достаточно прочное положение в мафии Санджая. Работа была, деньги были, была даже некоторая власть. Длинная рука австралийского закона еще не нащупала меня. У меня были друзья по работе, друзья в «Леопольде» и в трущобах. И, возможно, был даже шанс найти любовь.
Дойдя до своего мотоцикла, я не стал брать его и продолжил путь пешком. Какой-то инстинкт потянул меня в трущобы, а может быть, виновато было полнолуние. Узкие улочки, перекрученные артерии борьбы и надежд, были близки и привычны мне, внушали спокойную уверенность, и я поражался тому, что воспринимал их поначалу со страхом. Я брел без всякого плана и цели от улыбки к улыбке, в смешанных запахах кухонь и банного мыла, стойл для животных и керосиновых ламп, сандалового дерева и благовоний, устремлявшихся ввысь в тысяче маленьких домашних храмов.
На одном из углов я столкнулся со встречным. Мы подняли головы, чтобы извиниться, и тут же узнали друг друга. Это был Махеш, молодой воришка, который так помог мне в полицейском участке Колабы и в Артур Роуд и которого я с помощью Викрама вытащил из тюрьмы.
— Линбаба! — воскликнул он, схватив меня за руку. — Как я рад тебя видеть! Что привело тебя сюда?
— Да просто зашел посмотреть, как тут что, — ответил я, смеясь вместе с ним. — А ты что здесь делаешь? Выглядишь ты классно. Как у тебя дела?
— Без проблем, баба! Билкул фит, хайн! — Я в лучшей форме!
— Может, выпьем чая?
— Спасибо, баба, не могу. Я опаздываю на собрание.
— Ачха-а? — отозвался я. — В самом деле?
Наклонившись ко мне, он прошептал:
— Это секрет, но тебе я могу его доверить, Линбаба. Мы встречаемся с парнями из команды Сапны, короля воров.
— Что?
— Да, — прошептал он. — Эти парни лично знают Сапну. Они разговаривают с ним почти каждый день.
— Но это невозможно! — сказал я.
— Почему, Линбаба? Они его друзья. И мы вместе собираем армию, армию бедняков. Мы покажем этим мусульманам, кто настоящий хозяин в Махараштре! Этот Сапна убил главаря мафии Абдула Гани в его собственном доме и разбросал по всей квартире куски его тела. Это был хороший урок для мусульман. Теперь они будут бояться нас. Но мне надо идти. Мы увидим с тобой друг друга скоро, да? Счастливо, Линбаба!
Он нырнул в один из проулков. Я продолжил свой путь, но настроение у меня резко изменилось. Я почувствовал себя одновременно растерянным, сердитым и одиноким. И тут мой город, мой Бомбей, протянул мне, как всегда, свою руку, придавая сил и уверенности. Я увидел толпу почитателей Голубых сестер, собравшуюся около их новой большой хижины. Люди в задних рядах стояли, а те, кто был ближе, сидели или преклонили колена в освещенном полукруге у порога. А в дверях, окруженные ореолом лившегося из хижины света и голубым дымом благовоний, стояли сами сестры. Они были безмятежны и излучали такое сострадание и такое возвышенное спокойствие, что в моем сердце, как и в сердцах всех глядевших на них мужчин и женщин, проснулась любовь к ним.
В этот момент кто-то потянул меня за рукав, и, обернувшись, я увидел призрак, состоявший из гигантской улыбки с прикрепленным к ней маленьким человечком. Я заключил призрак в объятия, а затем, наклонившись, коснулся его ноги, как в Индии принято приветствовать отца и мать. Это был Кишан, отец Прабакера. Он объяснил, что они с Рукхмабаи приехали в город, чтобы отдохнуть и повидать Парвати.
— Ай-яй-яй, Шантарам! — упрекнул он меня, когда я обратился к нему на хинди. — Ты разве забыл свой прекрасный маратхи?
— Прости, отец! — рассмеялся я, тут же перейдя на маратхи. — Я так рад тебя видеть, что сам не знаю, что говорю. А где Рукхмабаи?
— Пошли! — сказал он и, взяв меня за руку, как маленького мальчика, повел закоулками.
Мы подошли к группе хижин, окружавших чайную Кумара. Среди них была и моя. Перед хижинами стояли Джонни Сигар, Джитендра, Казим Али Хусейн и жена Джозефа Мария.
— А мы как раз вспоминали тебя! — воскликнул Джонни, когда я поздоровался со всеми. — Мы говорили о том, что твоя хижина опять освободилась, а также о пожаре, который был в тот день, когда ты переехал сюда. Это был большой пожар, да?
— Да, — согласился я, вспомнив Раджу и других, погибших в огне.
— Шантарам! — прозвучал сварливый голос у меня за спиной. — Ты стал такой важной персоной, что даже не хочешь поздороваться со своей необразованной деревенской мамой?
Я поспешно обернулся и хотел коснуться ноги Рукхмабаи, но она не позволила мне сделать это и протянула обе руки. Она постарела, и ее ласковая улыбка была печальной. Горе посеребрило черную гриву ее волос. Когда-то я видел, как они упали, словно умирающая тень, но теперь они снова отрастали, становились длинными. Сколотые на затылке, они вздымались густой волной, как символ живой надежды.
Рядом с ней стояла женщина в белом платье вдовы и с ней маленький мальчик. Парвати с сыном. Он вцепился ручонками в ее сари, чтобы не упасть. Поздоровавшись с Парвати, я посмотрел на мальчика, и челюсть у меня чуть не отвалилась. Я обратил изумленный взгляд к окружающим, и они закивали мне с таким же изумлением. Малыш был точной копией Прабакера, человека, которого мы любили больше всех на свете. Он улыбнулся мне, и это была все та же огромная, объемлющая весь мир улыбка на маленьком абсолютно круглом лице.
— Бэби диджийе? — спросил я. — Можно взять его на руки?
Парвати кивнула, я протянул малышу руки, и он охотно пошел ко мне.
— Как его зовут? — спросил я, подняв мальчика в воздух и любуясь его улыбкой.
— Прабу, — ответила Парвати. — Мы назвали его Прабакером.
— Прабу, — велела внуку Рукхмабаи, — поцелуй дядю Шантарама.
Мальчик быстро поцеловал меня в щеку и затем импульсивно обхватил за шею и стиснул ее своими крошечными ручками. Я тоже обнял его и прижал к сердцу.
— А знаешь, Шанту, — сказал Кишан, похлопав себя по животику и заполнив улыбкой весь мир, — твой дом свободен. Мы все здесь. Ты можешь сегодня переночевать с нами.
Джонни Сигар ухмыльнулся мне. Полная луна отражалась в его глазах, а сильные белые зубы мерцали, как жемчуг.
— Но только учти, — сказал он, — если ты останешься, то сегодня вечером соберется народ отпраздновать это событие, а утром ты увидишь перед своей хижиной дли-и-инную очередь пациентов.
Я отдал малыша Парвати и провел рукой по лицу и волосам. Глядя на окружающих, слушая поднимающуюся со всех сторон дышащую, смеющуюся, не сдающуюся музыку трущоб, я вспомнил одно из любимых изречений Кадербхая, которое он повторял мне не раз: «Каждый удар человеческого сердца — это целая вселенная возможностей». И мне показалось, что теперь я до конца усвоил смысл, заложенный в этой фразе. Он хотел внушить мне, что воля каждого человека способна преобразить его судьбу. Я всегда считал судьбу чем-то данным раз и навсегда, закрепленным за человеком с рождения, таким же неизменным, как звездный круговорот. Но неожиданно я понял, что жизнь на самом деле гораздо причудливее и прекраснее. Истина в том, что в каких бы обстоятельствах ты ни оказался, каким бы счастливым или несчастным ты ни был, ты можешь полностью изменить свою жизнь одной мыслью или одним поступком, если они исполнены любви.
— Боюсь, что я отвык спать на земле, — ответил я, улыбаясь Рукхмабаи.
— Я дам тебе свою кровать, — предложил Кишан.
— Нет, ни в коем случае! — запротестовал я.
— Да, обязательно! — настаивал Кишан и, взяв свою койку, стоявшую у стены их хижины, перенес ее к моей. Я хотел помешать ему, но Джонни, Джитендра и все прочие стали бороться со мной, заставляя подчиниться, и наш смех улетел в растворяющую время вечность моря.
Из этого и состоит наша жизнь. Мы делаем один шаг, затем другой. Поднимаем глаза навстречу улыбке или оскалу окружающего мира. Думаем. Действуем. Чувствуем. Добавляем свои скромные усилия к приливам и отливам добра и зла, затопляющим планету и вновь отступающим. Несем сквозь мрак свой крест в надежду следующей ночи. Бросаем наши храбрые сердца в обещание нового дня. С любовью — страстным поиском истины вне самих себя — и с надеждой — чистым невыразимым желанием быть спасенными. Ибо пока судьба ждет нас, наша жизнь продолжается. Боже, спаси нас. Боже, прости нас. Жизнь продолжается.
У меня ушло тринадцать долгих неспокойных лет на то, чтобы написать «Шантарам». Два первых черновика объемом шестьсот страниц, плод шестилетнего труда, были уничтожены тюремщиками. Мои руки, не избавившиеся от последствий обморожения, так плохо переносили зимние холода в карцере, что многие страницы, которые уцелели и остались со мной, перепачканы моей кровью. Когда меня выпустили, на моем пути возникли такие труднопреодолимые препятствия, что я почти отчаялся дописать книгу. Но я все-таки закончил этот роман, написанный кровью, слезами и ликованием, — только потому, что мне помогали очень многие люди. Принося им свою искреннюю благодарность, я сознаю, что при перечислении их имен я мог ненамеренно чье-то упустить. Я прошу этих моих друзей и коллег простить меня.
