Идея о субъективном ходе времени была не чужда самой древней науке и философии. Древние мудрецы легко соглашались с предположением о том, что психологическое время меняется в зависимости от человека, и тем не менее были уверены в том, что физическое время едино и неизменно для всех наблюдателей.
Но они ошибались.
В 1905 году Альберт Эйнштейн нанес этому убеждению решающий удар своей теорией относительности. Не существует одного главенствующего времени, времен столько, сколько точек зрения, и время неотделимо от пространства: то есть речь идет не об энтелехии или субъективном восприятии, а о неотъемлемом свойстве материи.
Однако это открытие объясняет далеко не все аспекты нашего изворотливого друга. Задумаемся, к примеру, о движении стрелок на часах. На уровне интуиции мы знаем, что время движется вперед. «Как быстро идет время», — жалуемся мы. Но имеет ли такое утверждение смысл? Если что-то «движется вперед», это происходит с некоей определенной скоростью, а с какой скоростью движется время? Ученики старших классов, попадая в ловушку этого кажущегося простым вопроса, иногда отвечают: «Со скоростью одна секунда в секунду». Но такой ответ бессмыслен. Понятие скорости всегда связывает меру расстояния с мерой времени, так что ответить «Со скоростью одна секунда в секунду» нельзя. Хоть загадочный господин Время и движется, с точностью выяснить его скорость нам не под силу.
С другой стороны, если речь действительно идет еще об одном измерении, как утверждает теория относительности, оно существенно отличается от трех других, потому что в пространстве мы можем перемещаться вверх и вниз, влево и вправо, вперед и назад, но во времени мы можем идти только вперед. Почему? Что мешает нам снова прожить уже прожитое или хотя бы снова увидеть его? В 1988 году «теория секвойи» Давида Бланеса попыталась ответить на некоторые из этих вопросов, но затронула проблему лишь поверхностно. Мы все еще практически ничего не знаем об этой «неотъемлемой» части реальности, которая движется в одном-единственном направлении с неизвестной скоростью и которую мы понимаем, только если нас не спрашивают, что это такое.
Все очень странно.
Этими словами профессор Райнхард Зильберг с кафедры философии науки Берлинского технического университета начал свой вводный доклад в зале ЮНЕСКО мадридского Дворца конгрессов, где проводился международный симпозиум «Природа пространства-времени в свете современных теорий». Зал скромных размеров был переполнен гостями и журналистами, собравшимися, чтобы послушать Зильберга, Виттена, Крейга, Марини и двух «звездных» участников мероприятия: Стивена Хокинга и Давида Бланеса.
Элиса Робледо присутствовала здесь также по другим причинам. Она хотела узнать, имеет ли шанс на успех ее теория локальных переменных, и если нет, то как Рик Валенте заставит ее расплачиваться за проигранное пари.
В двух вещах Элиса была почти уверена: во-первых, она не выиграет, а во-вторых, она откажется выполнять все, что он ей прикажет.
Эта неделя стала для нее бегом наперегонки со временем. И это было парадоксально, принимая во внимание то, что в основном Элиса как раз и посвятила ее попытке глубокого изучения времени.
В Элисе всегда сосуществовали страстность и рациональность. После эмоционального взрыва, который вызвала в ней встреча с Валенте, она села, чтобы все обдумать, и приняла очень простое решение: «изучают» ее или нет, есть «пари» или нет, она должна сделать свою работу. Все попытки прийти первой в состязаниях у Бланеса она уже бросила, но оставлять на самотек конец курса и завершающую его работу ей не хотелось.
Она бесстрашно погрузилась в решение задачи. Несколько ночей ей удавалось поспать лишь пару часов. Она знала, что своей гипотезой с переменной локального времени ничего не докажет, и склонялась к признанию правоты Валенте, который заклеймил ее решение как «принципиально неприемлемое», но ей было все равно. Ученый должен уметь бороться за свои идеи, даже если никто их не принимает, — сказала она себе.
Вначале она о пари не думала. Хотя в понедельник, встретившись с Валенте в аудитории лицом к лицу, она едва справилась с головокружением (они не взглянули друг на друга и не поздоровались, как будто ничего не произошло), и несмотря на то что все эти дни она чувствовала его липкое присутствие как едва заметный, но стойкий запах, ей ни на минуту и в голову не пришло беспокоиться о том, что будет — или о том, на что она согласна будет пойти, чтобы сдержать слово, — если она проиграет. Людей более заносчивых и инфантильных, чем Рикардо Валенте Шарп, было поискать, и ребячливая подлость, с которой он пытался шантажировать ее показом интимных секретов, ее мало волновала.
По крайней мере так ей казалось, и это убеждение она всеми силами старалась сохранить.
Она даже не была уже столь уверена, что за ней следят, как пытался доказать ей Валенте. Во вторник вечером ей звонили из полиции. Она здорово напугалась, но единственной причиной звонка была необходимость сообщить ей о том, что нашелся ее мобильник. Какой-то порядочный гражданин обнаружил его в пятницу вечером, выбрасывая стаканчик из-под мороженого в мусорник на одной из улиц в квартале Чуэка, и, не зная, кому он принадлежит, отнес его в отделение полиции Центрального района. Наведя кое-какие справки (брошенный мобильник вызывал определенные подозрения и даже опасения, сказал ей полицейский), они узнали, кому он принадлежит.
В тот вечер после визита в полицейский участок Элиса дома развинтила телефон с помощью маленькой отвертки. Как должны выглядеть внутренности этого аппарата, она в точности не знала (ее коньком были карандаш и бумага), но ей не показалось, что внутри есть что-то лишнее. Нашедший его человек вполне мог быть тем самым мужчиной, которого она видела из-за двери бара, и Валенте просто воспользовался совпадением.
В среду она зашла в секретариат университета Алигьери, чтобы запросить свидетельство о прослушивании курса лекций, и заодно задала там несколько вопросов. Разговаривавшая с ней девушка все подтвердила: Хавьер Мальдонадо действительно студент факультета журналистики, а профессор статистики по фамилии Эспальса действительно существует. Можно ли было представить себе настолько тонко продуманный тайный заговор?
Она начала подозревать, что всю эту комедию устроил не кто иной, как Валенте. Ясно, что он хотел установить с ней «особые» отношения (потому что она… как он там сказал? очень его «интересовала»). Этот тип был хитер. Воспользовавшись нагромождением некоторых совпадений, он навешал ей на уши всю эту лапшу о слежке, чтобы нагнать на нее страху. Интересно, что Элиса его нисколько не боялась.
В пятницу она сдала работу. Бланес, ни слова не говоря, принял ее и распрощался со студентами, пригласив их на субботний симпозиум, где будут обсуждаться «некоторые спорные аспекты данной теории, например, парадоксы края «прошлого»». О возможности разрешения этих парадоксов он не упомянул. Элиса обернулась и посмотрела на своего соперника. Тот улыбался, не глядя на нее.
Да пошел он, этот Валенте Шарп.
Так что теперь она сидела на симпозиуме, чтобы услышать приговор мудрецов и узнать результат своего экстравагантного пари.
Однако все обернулось так, как она и не подозревала.
Уже несколько часов она слушала колдовские формулы физики конца XX века, и все они были ей знакомы: браны, параллельные миры, сливающиеся черные дыры, пространства Калаби–Яу, разрывы реальности… Почти все докладчики упоминали о «секвойе», но ни один не говорил о возможности раздельной идентификации временных струн путем решения парадокса конца «прошлого» с локальными переменными. Физик-экспериментатор Серджио Марини, работающий вместе с Бланесом в Цюрихе, выступления которого Элиса с нетерпением ждала, заявил, что необходимо мириться с противоречиями данной теории, и в качестве примера привел бесконечные результаты в релятивистской квантовой теории.
В воцарившейся вдруг единодушной тишине, полной напряженного ожидания и почтения, к подиуму подъехала электрическая коляска, в которой сидел Стивен Хокинг.
Знаменитый физик из Кембриджа, занимавший кафедру, принадлежавшую несколько веков назад Ньютону, на фоне темной спинки коляски казался просто болезненным телом. Но Элиса знала, какой в этом теле скрыт блестящий разум, и ярчайшей личности, светившейся в его обрамленных большими очками глазах, и о железной воле, благодаря которой он, несмотря на страдания, причиняемые неврологическим заболеванием, стал одним из величайших ученых мира. Элиса подумала, что невозможно выразить в полной мере все восхищение, которое он заслуживает: Хокинг был для нее личным свидетельством того, что в жизни никогда нельзя сдаваться.
