— В общем, мы подъехали туда, — продолжала Дебора, — а на улице стоял лоток с тако. Мне даже ничего в голову не пришло, пока я не услышала «бум» из старого офисного здания на той же улице. Тогда я осмотрелась и увидела вывеску «Тако». И подумала: «Ни за что, блин».
Я почувствовал легкое раздражение. То ли я слишком устал, чтобы в столь поздний час следить за развитием сюжета, то ли в истории действительно не проглядывалось смысла.
— Деб, ты когда-нибудь закончишь? — спросил я, стараясь не выказывать досаду.
— «Бум», Декстер, — повторила она, словно втолковывая мне самую очевидную вещь на свете. — «Бум», как от удара кувалдой. По стене. — Подняв брови, сестра взглянула на меня. — Через улицу от Бенни ломали перегородки в старом доме. Кувалдами. А на улице стоял лоток с тако.
И тут я начал понимать.
— Ну нет, — сказал я.
Дебора решительно кивнула:
— Да. Абсолютнейшее да. Там работало несколько человек — ломали стены. Большими молотками.
— Кувалдами, — уточнил я, вспомнив Винса.
— Без разницы, — согласилась Дебора. — Мы с Дуарте пошли туда, потому что подумали: конечно, мы ничего такого не найдем, но почему бы просто не проверить? И едва я успела показать значок, как этот тип сразу взбесился и набросился на меня с молотком. Я два раза выстрелила, а он как ни в чем не бывало продолжал размахивать проклятым молотком и заехал мне по руке… — Она закрыла глаза и прислонилась к косяку. — Я всадила в него две пули, но он разбил бы мне череп, если бы Дуарте не врезал ему электрошокером.
Николас произнес что-то вроде «бла-бла». Дебора выпрямилась и неловко переложила ребенка поудобнее.
Я смотрел на сестру — такую усталую и все-таки счастливую — и, признаюсь, немного завидовал. Случившееся казалось нереальным, и я никак не мог поверить, что все произошло без моего участия. Словно я вписал одно слово в кроссворд, и стоило только отвернуться, как кто-то отгадал его за меня. А еще неприятнее оказалось некое ощущение, которое я испытывал от того, что не пошел с Деборой, хоть она и не предлагала. Деб попала в опасную ситуацию без меня, и это было неправильно. Очень глупо и иррационально, совсем не в моем духе, но тем не менее.
— Значит, он выживет? — спросил я, подумав при этом: как жаль, если так.
— Блин, да, ему даже пришлось вколоть успокоительное, — сказала Дебора. — Чудовищно сильный и не чувствует боли… если бы Алекс тут же не надел на него наручники, он бы снова меня ударил. Он оклемался от электрошока за три секунды. Полный псих.
С усталой и довольной улыбкой Дебора крепче прижала Николаса, притиснув личиком к своей шее.
— Он жив и за решеткой. Дело сделано. Это он, и я его поймала, — сказала она и ласково покачала ребенка. — Мамочка поймала плохого парня, — повторила Деб нежным голосом, словно пела Николасу колыбельную.
— Так, — произнес я и понял, что говорю это уже как минимум в третий раз. Неужели я и впрямь настолько взволнован, что не в силах поддерживать простейший разговор? — Ты сцапала Убийцу с Молотком. Поздравляю, сестренка.
— Спасибо, — отозвалась она и нахмурилась. — Теперь главное — пережить следующие несколько дней.
Должно быть, под действием болеутоляющих Дебора утратила способность внятно изъясняться, поскольку я не понял, что она имела в виду.
— У тебя сильно болит рука? — спросил я.
— Это? — Дебора показала на гипс. — Бывало и хуже.
Она пожала плечами и поморщилась.
— Нет. Виноват Мэтьюз. Хреновы репортеры подняли страшный шум, и Мэтьюз приказывает мне подыграть, так как нам, блин, нужен пиар. — Она тяжело вздохнула. Николас довольно отчетливо произнес «Бла!» и стукнул маму по носу. Дебора снова уткнулась в ребенка и сказала: — Черт, как я ненавижу все это дерьмо!
— А. Конечно, — согласился я и до меня сразу дошло.
Дебора совершенно несовместима с пиаром, ведомственными интригами, привычным подхалимажем и прочими аспектами полицейской работы, которые не предполагают поимку и отстрел плохих парней. Если бы она хоть вполовину столь же успешно общалась с людьми, то уже стала бы как минимум главой департамента. Но Дебора этого не умела и вновь оказалась в ситуации, требующей поддельных улыбок и вранья. Двух вещей, которые были ей так же чужды, как брачные танцы Клинтонов. Несомненно, она нуждалась в наставлении от человека, знающего этот предмет. Поскольку Николас еще не мог выговорить даже собственное имя, оставался я.
— Несколько дней ты скорее всего будешь в центре внимания, — осторожно подтвердил я.
— Да, знаю, — отозвалась Дебора. — Вот уж повезло.
— Ничего страшного, если придется немножко подыграть, Деб, — сказал я, но, признаюсь, тоже слегка занервничал. — Ты же знаешь, что нужно говорить. «Наш департамент проделал потрясающую работу и трудился не покладая рук, чтобы задержать подозреваемого…»
— Заткнись, Деке, — огрызнулась она. — Я этого не умею. Они хотят, чтобы я улыбалась в камеру и рассказывала, блин, всему миру, какая я крутая, а я этого никогда не умела. Ты же знаешь.
Я знал, как и то, что ей придется попытаться. Иными словами, Деборе предстояли два-три нелегких дня. Но прежде чем я успел сказать что-нибудь умное, Николас снова запрыгал и произнес: «Ба-ба-ба». Дебора с измученной улыбкой взглянула на него, потом на меня.
— Я лучше поеду и уложу парнишку. Спасибо, что забрал его, Деке.
— Детский сад Декстера, — провозгласил я, — работаем круглосуточно.
— Тогда до завтра. Спасибо.
В третий раз за минуту. Бесспорный рекорд.
Дебора пошла к машине, усталая как никогда. Я увидел, как из-за руля вылез Дуарте и открыл салон. Дебора усадила Николаса в детское креслице, а Дуарте придержал для нее пассажирскую дверцу. Он кивнул мне и снова уселся за руль.
Я смотрел, как они отъезжали. Все вокруг восхищались Деборой — она поймала опасного убийцу. А ей больше всего хотелось ловить следующего. Жаль, она так и не научилась извлекать пользу из подобных моментов, и я знал: сестра никогда не научится. Она была упряма, умна и расторопна, но не умела лгать с невозмутимым лицом. Этот недостаток способен загубить любую карьеру.
А еще мне не давало покоя подозрение: в ближайшем будущем Деборе понадобятся навыки пиарщика. Поскольку они у нее полностью отсутствовали, я предчувствовал, что тут придется поработать пиар-агентству «Декстер и Декстер, раскручиваем до небес».
Разумеется, проблемы Деборы в конце концов всегда становились моими, вне зависимости от изначальной расстановки сил. Я вздохнул, проводил взглядом машину, пока она не скрылась за поворотом, а потом запер дверь и пошел спать.
Горячка в СМИ, вызванная громким арестом, оказалась сильнее, чем кто-либо предвидел, и в течение нескольких дней Дебора походила на очень недовольную рок-звезду. Ее осаждали просьбами об интервью и фотосъемках, и даже в относительной безопасности полицейского участка Дебора не могла укрыться от людей, которые останавливали ее и говорили, какая она замечательная. Она отклоняла приглашения прессы и прогоняла поздравителей-коллег, стараясь при этом не выказывать враждебности. Деборе это удавалось не всегда, но и слава Богу. Другие копы видели, как даже на пике славы Дебора оставалась скромной, грубоватой и нетерпимой к дурацкой болтовне. По большей части так оно и было и прибавило еще больше блеска новой Легенде о Морган.
Я тоже некоторым образом засиял отраженным светом. Я частенько помогал Деборе расследовать дела, поскольку благодаря своей интуиции способен проникать в самую суть вещей — разумеется, злую суть, — и вследствие этого я регулярно подвергался избиениям, запугиваниям и травле. Ни разу за столько лет я не удостоился хотя бы дружеского похлопывания по покрытой синяками спине, но теперь, когда я не сделал ровным счетом ничего, посыпались похвалы. Трижды меня попросили дать интервью: репортеры вдруг решили, что брызги крови — это очень интересная тема, и я получил предложение написать статью для «Судебного эксперта».
Разумеется, я отказался от интервью — я старательно держался подальше от публики и не видел никаких причин менять привычки. Но внимание не ослабевало; меня останавливали, говорили комплименты, пожимали руку и хвалили за отличную работу. И это была правда, обычно я хорошо делаю свою работу, но на сей-то раз я ничем не отличился. Я привлек к себе слишком много нежелательного внимания, это тревожило и даже раздражало; я вздрагивал от телефонных звонков, пригибался, когда открывалась дверь, и даже напевал классическую мантру несведущих: «Почему именно я?..»
Как ни странно, на этот вопрос ответил Вине Мацуока.
— Кузнечик, — сказал он, всезнающе покачивая головой однажды утром, когда я в третий раз прогнал репортера из «Майами хой», — когда в храме звонит колокол, журавль должен лететь.
