— Правда? — Недоверчивая улыбка.
— Правда. Они просто наделают сначала каких-нибудь глупостей, а потом наделают еще больше глупостей, чтобы исправить первые, а потом все это становится их жизнью.
Надя шмыгнула носом и тут же засмеялась:
— И все, конец?
— Иногда да, конец. — Боб поглядел на темно-красную ниточку вокруг ее горла.
Надя заметила:
— Почему ты ни разу не спросил?
— Я же говорил: мне показалось, это будет невежливо.
— Невежливо? Да кто в наше время думает о манерах? — сказала Надя и улыбнулась.
— Никто, — предположил он.
В таком предположении было что-то трагическое; похоже, слишком многое из того, что и впрямь должно иметь значение в жизни, потеряло свое мес-то в очереди. Вот проснешься однажды утром, и окажется, что исчезло вообще все, как исчезли когда-то кассетные магнитофоны и бумажные газеты.
— Это был Эрик Дидс?
Надя покачала головой. Затем кивнула. Потом снова покачала головой:
— Он сделал со мной кое-что во время одного из своих… не знаю, как сказать, психиатры называют это «периодом обострения», кажется? Я не очень поняла. В то время у меня и без него хватало разных заморочек, и дело было не только в Эрике…
— Нет, в нем.
— …но он, конечно, стал последней каплей.
— Ты сама перерезала себе горло?
Надя несколько раз кивнула, отрывисто и быстро:
— Я была сильно под кайфом.
— Ты сама такое сделала?
— Канцелярским ножом. Знаешь, есть такие…
— О господи! Нет. То есть я видел такие ножи. — Боб повторил: — Ты сама такое сделала?
Надя внимательно посмотрела на Боба:
— Я была другим человеком. Понимаешь, я была не в себе.
— А сейчас ты в себе?
Надя пожала плечами.
Боб ничего не сказал. Он понимал, что, если заговорит, может убить нечто такое, что заслуживает жизни.
Прошло немного времени, Надя посмотрела на Боба: глаза ее ярко блестели, и она снова пожала плечами.
Они прошли еще немного.
— Ты когда-нибудь видела его с Рокко?
— Что?
— Видела? Ну, он же живет рядом с тобой.
— Нет, кажется, не видела.
— Кажется?
Надя отступила на шаг назад:
— А кто сейчас ты, Боб? Ты, похоже, не в себе.
— В себе, — заверил он. Голос его смягчился. — Так ты когда-нибудь видела Эрика Дидса с Рокко?
Снова короткие кивки, словно птица клюет.
— Значит, ты знала, что это его собака.
Надя все кивала, быстро и отрывисто.
— Что он выбросил ее в мусорный бак. — У Боба вырвался негромкий вздох. — Ясно.
Они перешли небольшой деревянный мост над все еще замерзшей рекой, лед здесь был светло-синий и тонкий, но пока держался.
— Так он сказал, что просто хочет получить десять тысяч? — спросила она наконец.
Боб кивнул.
— Но что будет, если они недосчитаются этих десяти тысяч?
— Кто-то за это заплатит.
— Ты?
— И Марв. Мы оба. Заведение один раз уже обчистили.
— Они тебя убьют?
— Это зависит от многого. Они соберутся на сходку: чеченцы, макаронники, ирландцы. Человек пять-шесть толстяков попьют кофейку на какой-нибудь парковке и примут решение. Десять кусков вдобавок к тем пяти, что мы лишились при ограблении… В общем, дело дрянь. — Он поглядел в безоблачное небо. — Нет, столько я смогу наскрести из собственных сбережений. У меня отложено кое-что.
— Для чего? На что копит Боб Сагиновски?
Боб ничего не ответил, а Надя не стала настаивать.
— Значит, если ты сможешь дать ему десятку… — сказала она.
— Этого окажется мало.
— Но он ведь столько просил.
— Конечно, — сказал Боб, — только это не все, чего он хочет. Вот смотри: умирающий с голоду видит пакет картофельных чипсов. Единственный пакет за целую вечность. Если он будет съедать по три-четыре ломтика картошки каждые четыре часа, то сможет растянуть пакет на пять дней. Но как ты думаешь, что он сделает?
— Съест всю пачку сразу.
Боб кивнул.
— Что будешь делать?
Рокко снова попытался рвануть к реке, и Боб оттащил его. Он наклонился и постукал щенку по носу указательным пальцем.
— Нет! Ясно тебе? Нельзя. — Он поднял глаза на Надю. — Понятия не имею.
Глава тринадцатая
Запомните меня
На Козуэй-стрит закончили играть «Бостон Брюинз». Кузену Марву пришлось прижаться к тротуару, хотя копы кричали всем, чтобы проезжали быстрей, толпа расходившихся болельщиков толкалась, раскачивая его «хонду», такси гудели клаксонами, и дождь стекал по лобовому стеклу, похожий на рыбный суп. Марв как раз собирался отъехать, чтобы обогнуть квартал, на что при таком движении ушло бы добрых полчаса, когда Фиц все же нарисовался, вынырнув из толпы, и остановился в нескольких футах от дверцы машины. Он пристально глядел на Марва, и его осунувшееся лицо белело под темным капюшоном.
Марв опустил стекло с пассажирской стороны потрепанной светло-желтой «хонды».
— Садись!
Фиц не тронулся с места.
— Что, — сказал Марв, — думаешь, у меня полный багажник пластита? — Он махнул в сторону багажника. — Пойди сам посмотри.
Фиц покосился на багажник, однако не сдвинулся с места.
— Я с тобой не поеду.
— Серьезно? Нам нужно поговорить.
— Они забрали моего брата! — прокричал Фиц сквозь завесу дождя.
Марв покивал с рассудительным видом:
— Фици, мне кажется, коп вон там, в переулке, не расслышал. И вон тот, у тебя за спиной, — тоже.
Фиц обернулся на молодого полицейского, который стоял в нескольких футах от него и следил за порядком в толпе, пока что не замечая ничего подозрительного. Но все могло измениться.
— Это же просто глупо, — сказал Марв. — Здесь две тысячи свидетелей, в том числе копы, которые видят, как мы разговариваем у машины. Да и холодно до жути. Садись.
Фиц сделал шаг к машине, затем остановился. Окликнул полицейского:
— Эй, сержант! Сержант!
Молодой коп обернулся и посмотрел на него.
Фиц постучал себя в грудь, затем указал на «хонду»:
— Запомните меня. Ладно?
Коп указал на машину:
— Уберите машину!
Фиц поднял большой палец:
— Меня зовут Фиц.
— Отъезжайте! — крикнул коп.
Фиц открыл дверцу, но Марв остановил его:
— Ты не захлопнешь багажник?
Фиц снова выскочил под дождь, захлопнул багажник и забрался в машину. Кузен Марв поднял стекло, и они отъехали от тротуара.
Как только они тронулись, Фиц задрал куртку, под которой блеснул в кобуре ствол тридцать восьмого калибра.
— Не води меня за нос. Не смей водить меня за нос. Слышишь? Ты меня, на хрен, слышишь?
— Это мамочка положила тебе пушку в коробку для завтрака? — спросил Кузен Марв. — Господи, таскать с собой оружие, как будто живешь на мексиканской границе, где латиносы могут отобрать у тебя работу, а ниггеры — жену. Так, что ли?
— Когда моего брата в последний раз видели живым, он садился в машину с каким-то парнем, — сказал Фиц.
— И у твоего брата, наверное, тоже было оружие.
— Да пошел ты, Марв!
— Послушай, Фиц, мне очень жаль, правда. Но ты меня знаешь — я не люблю стрелять, старина. Я всего лишь запуганный и безобидный управляющий баром. Хотел бы я прожить этот паршивый год заново. — Марв поглядел в окно — они ехали бампер к бамперу с другими машинами в сторону Сторроу-драйв. Он снова поглядел на пистолет. — Что, у тебя член станет больше, если ты будешь держать меня всю дорогу на мушке, как уличный гангстер?
— Ты засранец!
— Тоже мне новость, — хмыкнул Марв.
Машин стало немного меньше, когда они доехали до Сторроу и направились на запад.
— Все мы смертны, — сказал Фиц. — До тебя это еще не дошло?
— Фици, сейчас награда зависит от степени риска, — сказал Кузен Марв. — Мы рискнули, и, похоже, получилось не очень удачно.
Фиц закурил сигарету.
— Что дальше?
— Но я знаю, куда сольют бабки с Супербоула завтра ночью. Это огроменные деньги! Хочешь нагреть их, чтобы отомстить за брата? Нагреть на миллион?
— Это чистое самоубийство, — сказал Фиц.
— Если на то пошло, мы все едино на пути к смерти, — сказал Кузен Марв. — Только я бы предпочел бежать по этому пути с сундуком денег, чем брести нищим.
Фиц немного подумал, его правое колено выбивало нервную дробь, стукаясь о бардачок.
— Я во второй раз не пойду, приятель.
— Выбор за тобой, — сказал Кузен Марв. — Но пересчитывать шестизначную сумму я тебя уже не позову.
— Я так и не увидел своей доли из тех вшивых пяти кусков, которые мы взяли в прошлый раз.
— Но вы же забрали деньги, — сказал Кузен Марв.
— Их забрал Брай.
Движение уже заметно поредело, когда они проехали мимо стадиона «Гарвард», первого футбольного стадиона в стране, и еще одного здания, которое как будто потешалось над Марвом, еще одного места, где его высмеяли бы, если бы он попытался туда войти. Вот что творит этот город: на каждом повороте он тычет тебе в лицо своей историей, чтобы ты ощущал себя козявкой в его тени.
