— Бедное, бедное милое лицо, все разбитое!
— Мне не больно.
— Скажи мне, кто это сделал, и я выцарапаю ему глаза!
— Давай забудем про мое лицо и поговорим о чем-нибудь более приятном. О твоем например!
— Нет, это нельзя забыть. И я вылечу все твои синяки. У тебя прекрасное лицо, и я его люблю!
Мое лицо меня нисколько не интересовало, и я поцеловал Анджелину. Это изменило сразу предмет обсуждения для нас обоих. Интересно, почему, когда я ее целую, это сразу все затмевает так, как виски не может никогда?
Зазубрины, которые оставили факты и острые углы реальности, становились расплывчатыми и смягчались, и шумы становились приглушенными.
— Я так тебя люблю!
— Что ты чувствуешь. Боб? Тебе не кажется, что мы куда-то мчимся? Будто летим среди разноцветных облаков?
— Сейчас мне кажется, что у меня высокая температура и я наглотался хинина. Все в каком-то тумане, и мои уши горят.
— Ну, это звучит не очень красиво. А может быть, тебе нужен доктор?
— Ладно. Позови доктора.
— Нет. Но я хочу, чтобы тебе стало лучше. Я хочу, чтобы ты увидел краски. Большие цветные облака, которые парили бы вокруг и перетекали друг в друга. Я не думаю, что мужчины получают удовольствие оттого, что влюбляются. Ты не видишь красок?
— Нет. Прости, но не вижу.
— Даже если закроешь глаза?
— Я не закрывал. Кажется, не закрывал.
— Поцелуй меня, закрыв глаза.
Я поцеловал ее снова, не закрывая глаз, но это не имело значения. В этом поцелуе сочетались страсть и удивительная нежность. У меня перехватило дыхание, но все было по-прежнему.
— Видел цветные облака?
— Нет. — Я покачал головой.
— Бедные мужчины! Они не получают удовольствия. Не видят красок!
— Я вижу все краски в тебе. Твои волосы дивного цвета. Они лишь немного светлее дикого меда.
— Это очень здорово, но все же не то же самое. Ты не видишь красок. Ты их чувствуешь.
— Я могу видеть твои волосы и чувствовать их. Они касаются моего лица.
— Мне это тоже нравится. Завтра я постригусь, и тебе это понравится еще больше.
— Нет, не понравится. Лучше, чем сейчас, быть не может. И давай не будем говорить о завтрашнем дне. Сейчас не время строить планы на будущее.
— Почему?
— Составление планов требует очень большого напряжения мыслей.
— Я не хочу слышать ничего о мыслях. Я просто хочу, чтобы ты меня целовал.
— Правильно. Больше поцелуев — меньше планов.
— Ты не можешь строить планы, когда целуешь меня?
— Честно говоря, не могу.
— Почему?
— Как я могу целовать тебя и делать одновременно что-нибудь еще?
— Тогда не будем строить сейчас планы относительно моих волос. Сейчас не будем.
— Точно.
— Ты испытывал что-нибудь подобное с другими, Боб?
Закрыв глаза, я прижался лицом к ее шее и молился, чтобы никогда больше не видеть Ли и не слышать о нем. Неужели недостаточно было услышать все это один раз? Теперь это уже не имеет значения. Все это было тысячу лет тому назад, в другом месте и с другой девушкой по имени Анджелина, но не с этой.
В этот день мы больше никуда не выходили, впрочем, как и вечером. Мы ужинали в номере под прохладным ветерком, а потом глазели на людей, гулявших по берегу.
Когда мы уже лежали в темноте, Анджелина внезапно напряглась в моих объятиях:
— О, Боб, а машина?
— Что — машина?
— Мы ведь не пригнали ее. Она все еще в центре, там, где мы ее оставили.
— Ну и что? — рассмеялся я.
— А вдруг ее кто-нибудь угонит?
— Это было бы очень здорово!
— О! — Минуту стояла тишина. Потом она сказала:
— Тебе не нравится эта машина, да?
— Да, вроде того, наверное. Мне не нравится быть в ней с тобой.
— Из-за этого мы поссорились с тобой у реки, да? Эта машина внезапно заставила вспомнить то, что привело тебя в бешенство?
— Давай не говорить об этом.
— Хорошо, если ты не хочешь. Но лучше бы поговорить, чтобы это не стояло между нами. Мне жаль, что так было, но я не стыжусь.
— Тебе и не надо стыдиться. Я думаю, что я все понял, Анджелина. Давай похороним все это.
На следующее утро я проснулся на заре. Стало немного прохладнее. От воды дул легкий ветерок, и низкие облака указывали на то, что день будет ясным. Берег моря был пуст и тих, и шум прибоя был спокойным. Анджелина тихо спала рядом со мной, положив голову на согнутый локоть. Ее окружало рассыпавшееся на подушке облако волос. Я наклонился и поцеловал ее в шею. Она открыла глаза и улыбнулась:
— Тебе надо побриться. Твои колючки поцарапали мне шею.
— Сегодня чудесный день. Нам предстоит очень много дел.
— О, теперь можно строить планы?
— В данный момент да. — Я рассмеялся.
— Ладно. Что мы должны сделать?
— Во-первых, мы должны выписать чек и получить деньги. Нам нужны деньги.
— О, я тебе забыла сказать. У меня осталось еще около пятнадцати долларов от твоих денег. Я отдам их тебе.
— Моих денег? Ты что, не поняла, что бормотал там, в Шриверпорте, этот человек? Теперь это не мои, а наши деньги.
— Ладно, пижон, я оставлю их у себя. Но ты говоришь, что нам нужны еще деньги. Зачем? И где мы их возьмем?
— Нам нужны деньги потому, что у меня осталось всего около семидесяти пяти долларов, а мы проведем здесь неделю. И нам надо купить тебе еще кое-что из одежды: дорожную сумку и купальный костюм и… — я стукнул по простыне рукой, — ночную рубашку. Ты только посмотри на себя!
Она лениво улыбнулась и открыла грудь:
— Ты считаешь, мне нужна ночная рубашка? Зачем?
Взглянув на нее, я почувствовал, что уже не в состоянии строить планы.
— Будь я проклят, если знаю зачем!
— Продолжай. Скажи, зачем?
— Ладно, мы можем купить тебе рубашку длиной в восемь футов, сшитую из парусины, с бечевками со всех сторон, чтобы я мог придумать нам расписание.
Она натянула простыню себе на голову и выглядывала из-под нее только одним карим глазом.
— Давай продолжай. Я вижу, что ход твоих мыслей очень легко прервать. Самая незначительная мелочь выбивает тебя из колеи!
— Когда закончим со всем этим, пойдем поплаваем в прибое.
— А утром нельзя? Я читала на пирсе объявление, что они дают купальные костюмы напрокат.
— Что? Засунуть тебя в один из этих холщовых мешков? Ни за что! Это будет святотатством. Все равно как одеть в это Елену Троянскую!
— Я знала, что ты так скажешь! — Карий глаз лукаво смотрел на меня.
— Что ты знала?
— Когда ты хочешь, то можешь говорить такие приятные вещи, как никто другой!
— Дурочка! Я великий оракул и говорю только истину!
— Да, ты великий пророк. И ты просто чудесный!
— Как ты со мной разговариваешь! Я должен сообщить это своему союзу!
Она высунула голову из-под простыни:
— А в твоем расписании есть пробел, когда я могла бы пойти и постричься?
— Ты что, серьезно хочешь постричься?
— Конечно, глупенький! Разве я не говорила тебе об этом в течение последних двух или трех дней? Я постригусь очень коротко. Вчера я видела на улице девушку с такой прической, как мне хочется. Волосы у нее завиты маленькими локонами, и это просто очаровательно. А мои волосы вьются от природы, их совсем легко укладывать. Я чуть не подошла к ней и не спросила, где она это сделала, и…
Она говорила все быстрее и начала садиться, захваченная своим проектом. Я закрыл ей рот рукой:
— Успокойся. Будто стрижка — самый неотложный вопрос!
— Но я смогу постричься сегодня, а?
— По-моему, тебе вообще не следует стричься. Твои волосы так прекрасны!
— Да, но откуда ты знаешь, как будет, когда я постригусь? Будет гораздо красивее!
— Нет, красивее быть не может!
— Это мои волосы, Боб Крейн, и я сделаю с ними все, что, черт побери, захочу!
Она отодвинулась от меня, закрывшись простыней до ушей и глядя на меня рассерженно. Взгляд ее казался упрямым, как у мула.
— Делай, черт побери, что хочешь, — начал было я, но вдруг замолчал. В конце концов, это действительно ее волосы. И потом, Сэм Харли все эти годы не разрешал ей постричься, запугивая ее. Но таким способом от Анджелины ничего нельзя добиться. Она нисколько не боится. Ее можно заставить силой, но как много ты при этом потеряешь!
— Прости. Мы сделаем это сегодня. Я не собирался упираться. Просто мне казалось, что они такие чудесные.
— Прости и ты меня. Боб. Я не хочу упрямиться и не сделаю этого, если ты категорически против. Ноя знаю, что тебе понравится, когда я постригусь. Всю мою жизнь мне внушали, что я должна и чего не должна делать. Мне не нравится, когда ты начинаешь говорить, как папа.
Я рассмеялся:
— Вопрос улажен. Ни за что не хотелось бы повторять твоего отца.
Мы вышли из гостиницы только около семи тридцати и долго гуляли вдоль берега. Анджелина взволнованно задавала вопросы о маленьких лодках у берега и удивлялась, почему около пирса нет больших судов. И звонко рассмеялась над собой, когда я объяснил, что здесь глубина всего лишь четыре фута. Потом, спустившись на берег, мы поискали раковины. И только после этого поднялись и взяли такси. Мы позавтракали в загородном ресторане. Она ела все, кроме нарезанных бананов, и все говорила о том, как мы смотримся в зеркале, висевшем на стене напротив нашего столика.
