Время шло. Олеандров уехал в Москву, а Богданов, похожее, даже смирился с этим, забыв о мести. Возможно, майор не хотел вредить родственнику Милентия Григорьевича, или же дружба со стариком научила
(Валентина смотреть на некоторые вещи под иным углом. Не то чтобы он сделался верующим и положился на Иисусово «и аз воздам», нет, просто… просто Валентину было не до того, хотя совсем из поля зрения дорогого его сердцу и уму Олеандрова он не выпускал — авось да понадобится…
Меч, которым Климов точно бритвой срезал голову Адылу Мехметову, превратился в вещдок, а пергаменты (так уж получилось) остались у Стародумцева, которому хватило сообразительности, узнав об исчезновении Климова, сделать вид, что он понятия не имеет, куда девались записки Габриэля де Шатуана. Владелец забрал, да и все.
Первым из заинтересовавшихся судьбой пергаментов оказался (тут и сомневаться нечего) не кто иной, как внучатый племянник Милентия Григорьевича, то есть господин политик новой формации. Получив от ворот поворот, племянничек поворчал и удалился.
Милентий же Григорьевич занялся переводом Шатуановых пергаментов всерьез, и к тому моменту, когда Валентин сделался частым гостем профессора (проще сказать, стал проводить у него все свободное время), содержание манускрипта доросло до размеров приличной книжки. Теперь перевод мало походил на краткое изложение подвигов предков Климова, которое профессор впервые представил вниманию Александра прошлым летом.
Интересно здесь то, что собственно повествование (то есть русский вариант текста, вышедшего из-под пера средневекового автора) занимало приблизительно треть рукописи профессора, остальное составляли комментарии, ради которых старик, экономя на всем, отсылал письма друзьям-ученым в разные страны, как самый настоящий сыщик, «выслеживая» потомков кровожадного Эйрика.
Профессор, как ребенок яркой игрушке, радовался каждому приходившему из-за границы ответу. Стародумцев вычерчивая на больших ватманских листах генеалогические древа, одни из «побегов» которых оказывались лишенными «цветков», при этом нарисованные на таких «ветвях» рамочки для имен и фамилий родственников Габриэля де Шатуана, а стало быть, и Александра Климова пустовали.
Однажды, придя домой к профессору, Богданов нашел его чрезвычайно взволнованным; одежда взлохмаченного старика была испачкана пылью, покрыта известковым начетом, в редких седых волосах застряли куски штукатурки. Вид Стародумцева оказался настолько комичным, что Валентину стоило труда сдержать улыбку.
Смешного между тем было мало. Сосед сверху заслуженный артист РСФСР, актер местного драматического театра Голованов заснул в горячей ванне и… не проснулся. Вернувшаяся с рынка жена нашла мужа мертвым и сама едва не скончалась. Тем временем вода, в изобилии пролившаяся на пол, стекая вниз, размочила стену, к которой крепился книжный стеллаж в коридоре квартиры профессора. Когда последний проходил мимо, стеллаж обрушился на него.
Майор появился как нельзя вовремя. Быстро восстановив стеллаж, он выяснил, что самая большая протечка произошла в кладовке, снизу доверху набитой папками с рукописями, некоторые из которых, как узнал Валентин из скорбных причитаний старика, были уникальными. Среди наиболее пострадавших манускриптов оказался ряд неопубликованных работ учителя Милентия Григорьевича, профессора Петербургского университета Вениамина Викентьевича Иванова-Никольского.
Увидев на одной из папок уже ставшее за последнее время родным слово «Валгалла», Богданов невольно заинтересовался ее содержимым. Стародумцев тоже обратил внимание на рукопись и засуетился: «Как же это я, а? Как же забыл? Ведь как она мне нужна, ведь как нужна была. Теперь дело у нас споро пойдет».
Профессор говорил «у нас», так как очень ценил вклад «ассистента» в ставшее общим дело. Валентин и вправду принес немалую пользу… «ногами», относя, а вернее, отвозя (тогда в распоряжении у него еще была казенная «волга») на Главпочтамт письма или, в некоторых случаях, пользуясь для удобства и быстроты модемной связью. Иногда, когда требовалось что-нибудь быстро набрать на компьютере, майор подключал «девочек», расплачиваясь с ними подарками и сладостями.
Рукопись, пострадавшую после потопа, также решили перепечатать. Некоторые страницы Богданов «наткживал» двумя пальцами на профессорском «ундервуде» под диктовку Милентия Григорьевича. А потом…
Три вечера человек, который полгода назад изрядно поспособствовал возвращению родному, прожорливому, ненасытному государству полумиллиона американских долларов, левачил на казенной «волге», развозя подгулявший народ по грязным от мокрого снега улицам, добывая средства для продолжения научной деятельности профессора Стародумцева. Если бы Валентину кто-нибудь еще полгода назад предсказал такой поворот судьбы, майор поднял бы пророка на смех.
Несколько раз Богданова по мелочи «кинули», а однажды двое напряженных молодых людей попытались осуществить смену владельца видавшего виды транспортного средства. Валентин догадался об их намерениях и сумел организовать достойный отпор, полностью обездвижив одного и скрутив второго незадачливого грабителя. В результате столь героических действий майор сделался владельцем двухсот двадцати одного доллара США, примерно шестидесяти тысяч «деревянных» (материальные средства были им конфискованы за причиненный моральный ущерб) и пистолета ТТ с запасной обоймой (ну не сдавать же его в самом-то деле?).
Тем самым и злоумышленники и их жертва расстались вполне довольные друг другом. Молодым людям, которым уже слышался лязг засова камеры СИЗО, великодушный Богданов просто врезал на прощание и оставил лежать на асфальте.
Богданов взял с подоконника картонную, морковного цвета папку с белыми шнурочками и, открыв ее, вновь сел за стол и принялся за изучение бумаг.
В папке, помимо вырезок, сделанных из разнообразных газет (иной и подивился бы обилию существующих в стране изданий периодики), имелись исписанные от руки листы бумаги, подобные тому, в котором Валентин Валентинович всего пять минут назад сделал некоторые пометки и который лежал теперь на столе под папкой. На других листах, стопкой хранившихся в обложках морковного картона, имелись выполненные от руки схемы и планы, присутствовала даже карта с особыми, загадочными для непосвященных значками, флажками и кружочками. К карте, как и полагается, прилагалась расшифровка, но и она едва ли приоткрывала завесу над тайной майора, хотя тут, по крайней мере, делалось понятным, что означали числа, поставленные возле того или иного знака.
Благодаря расшифровке можно было, например, сверив число на карте с номером шифра, нанесенным на полях одной из заметок, зрительно представить себе, в какой из точек нашей необъятной Родины произошло описываемое в статье событие, а также с точностью установить, какого числа, какого месяца и какого года оно имело место. Соединив все точки тонкой карандашной черточкой, становилось возможным получить ломаную линию, кривую некоего (опять же не ясно чьего) маршрута.
Человеку, не знакомому с предметом исследований майора, даже прочитав газетные вырезки, трудно было бы представить себе, какую цель тот преследует, тратя последние сбережения на междугородные звонки и телеграммы и время на написание писем и изучение прессы. В статейках, поселившихся в недрах морковной папки, речь шла о событиях странных, авторы (корреспонденты по большей части небольших районных изданий) сообщали своим привыкшим уже ко многому, но еще не утратившим чувствительности и интереса к происходящему в мире читателям леденящие душу подробности о проделках сил едва ли не… нечистых. Силы эти то ли ввиду пресыщенности развращенных и маловосприимчивых ко всему нематериальному жителей столиц и крупных индустриальных центров, то ли вытесненные оттуда вследствие здоровой конкуренции более организованными собратьями, покинули насиженные места, не гнушались уже и сараем тетки Дарьи из какой-нибудь Жуковки, что по ту сторону шошейки, теснили привычных домовых, в великой скорби шлялись по лесу, наводя ужас на леших и заставляя хорониться местных упырей.
Нет нужды пересказывать бредни не вполне трезвых, но вполне досужих граждан, изложенные не всегда удобоваримым слогом. К тому же около восьмидесяти процентов заключенной в морковном картоне информации представляли даже и для самого ее собирателя весьма условную ценность, зато прочие двадцать несли на полях красную метку и могли быть найдены на карте благодаря красным же флажкам и кружочкам, через которые и пролегала кривая загадочного для непосвященных маршрута.
Начинались пометки на карте в Западной Сибири и датировались октябрем тысяча девятьсот девяносто пятого года. Речь в заметке номер один шла о дерзком ограблении магазина в некой Савватеевке Шараповского района.
